– Ваэнные – жрат, спат. Квартириэры. Все. Рабочее – масты, вада, дарогы, шодхер разбирэт кто куда зачем. Вот. Не понимать никто зачим!
Когда бурят торопился и волновался, говор у него становился рубленым и не шибко понятным, но Середа тут же подхватил:
– Вот – человек с пониманием, в корень зрит. У военных задачи простые. Солдат накормить, по избам разместить. А тут может быть все что угодно. Может, немцы тут что-то строить хотят. И мы должны это сами понимать, для себя. Для правдоподобности.
– Не усложняй. Немцы тут господа, вот еще – всем подряд растолковывать всякие детали… Ходи как гусак и морду держи кирпичом – и все. Нам надо – и точка, а что именно надо – топ сикрет[93]. Военная надобность! (Это Леха слыхал из уст покойного Петрова и почему-то запомнил.) Нам вообще надо прийти, забрать Семенова, еду – и линять. А ты тут кино шестисерийное собираешься ставить. Ты готов?
– Тьфу, я тебе про Фому, а ты мне про Ерему и всю благость его! Мы что, вот так вваливаемся, говорим, чтоб подали нам еду и Семенова – и все? Так, что ли? А они прям сразу нам и то и это на блюдечке с голубой каемочкой да с земными поклонами? Ага, разбежались, аж ноги не поспевают.
– А мы просто приходим, требуем старосту…
– И как ты это видишь?
– Э-э-э… ну я спрашиваю по-русски…
Жанаев замотал башкой так, что потом спохватился – у него опять кровь из разбитого носа закапала.
– Не в обиду тебе будь сказано, но лучше б тебе молчать, – заметил Середа Лехе, сочувственно глядя на бурята.
– Это с чего бы? – удивился менеджер.
– Знаешь, раз уж я в офицерском наряде и с кинжалом, то поверь, лучше говорить буду я. Ты с этими крестьянами не знаешь, как себя вести, а я все-таки из деревенских сам. Мне они понятнее.
– А я что? – хмуро спросил менеджер.
– А ты – основная ударная сила, будешь моей охраной, – осклабился самодовольно Середа.
– Телохранитель?
– Ага, можно и так сказать, – кивнул артиллерист утвердительно, а Леха облегченно подумал, что это ставшее популярным после перестройки словечко и раньше было известно.
– А к слову – вообще, шприхст ду дойч[94], или как? – спохватившись, спросил Середа.
– Не-а. У нас в школе английский учили, – чистосердечно признался Леха, и испугался, что сболтнул лишнее, но артиллерист только кивнул головой.
– Раз так, то помалкивай больше. Тебе достается роль Кисы Воробьянинова, точнее – предводителя дворянства; надувать щеки и важно говорить «Да уж!», то есть «Йа, натюрлих…» Ты ведь читал «Двенадцать стульев»? Про Остапа Бендера и Кису Воробьянинова? – уверенно спросил артиллерист.
Упомянутую книгу Леха не читал, но фильм смотрел и вроде даже не один такой фильм был. Его, правда, немного покоробило, что придется таким индюком выступать, потому он заметил развеселившемуся Середе:
– Я вообще-то несколько немецких слов еще знаю: «Цурюк!»[95], «Вег!»[96], «Хальт!», «Шайзе!», «Швайне унд шайзе!»[97], «Гитлер капут!»… не, последнее я говорить не буду.
– Это точно. Политически выдержанно, исторически верно, но неуместно в конкретном случае, – кивнул Середа. Глаза у него поблескивали лихорадочно, он был сильно взвинчен. Он уже входил в образ, заодно создавая сценарий и тут же прикидывая его выполнение. Раз Леха читал эту книгу и сценку с Кисой помнил, то, собственно, на эту сцену Середа и ориентировался, режиссируя работу. Ему предстояло бутафорить в полную силу, и потому важно было, чтобы напарник сработал хорошо: желательно, чтобы он оставался этакой многозначительной загадочной фигурой, ширмой, отвлекающей внимание взыскательных зрителей. Когда у зрителей винтовки и вилы – спектакль должен быть безукоризненным. Некоторый опыт у Середы имелся, даже пару спектаклей силами драмкружка сам поставил – правда, получил втык от деканата за признаки формализма и эстетства в постановках. Конечно, лучше было бы, чтобы и Леха мог говорить по-немецки, тогда получилось бы разыграть по самым типовым стандартам, которые грамотный Середа выудил в запоем прочитанной книжке О. Генри про благородных жуликов Энди Таккера и Джеффа Питерса[98]. А солдата вермахта лучше сделать не подчиненным, а независимым: так сказать, параллельная командировка. Один – из Службы труда, переписывает названия и собирает прочую статистику: количество жителей, состояние дорог и мостов, количество сельхозугодий и прочее, из чего будет полезная информация про харчи. А вояка тем временем фиксирует численность «сил самообороны», записывая важное про них и пожелания насчет оснащения и прочего; глядь, и про Семенова узнает. Но раз напарник не понимает по-немецки, значит, и изобразить из себя немца вряд ли у него выйдет. Пара ошибок – и спросят селяне: «А чому этот москалик тута тарабарщину бает?» И капут спектаклю полный. Так что пусть будет ширмой, тем более что весьма прилично знавший немецкий язык Середа по-английски ни бум-бум. Основная проблема получалась в том, что роли надо было расписать заранее, Леха на месте может лишь обращать внимание коллеги немецкозвучащей белибердой и жестами. Общаться-то они не могут. Получается, Леха должен вести себя как студент или собака – все понимает, а сказать не может. Максимум, что уловит напарник, – это сказанное на ломаном русском. Хорошо еще, что в этих местах не было такого количества немецких колоний, как в родном для Середы Причерноморье, где коренных немцев было много. А тут селяне немецким языком не владеют. Разве что найдется престарелый пятидесятилетний типус, который в молодости сидел в немецком плену, служил в австрийской армии или работал где-то раньше у помещика-немца, посему немножко знает. Но если он владеет этим скудным словарным запасом, то должен знать и то, что немецкий язык все же отличается в разных местностях, и фельдфебель в их императорском королевском полку говорил чуть по-другому, чем капитан. Да и чехи разговаривали по-немецки с иным выговором, чем он сам, а уж тем более поляки или венгры. Если к ним в деревню уже заезжали немцы разного рождения – баден-вюртембергские пехотинцы и, скажем, швабы-танкисты, то селяне на это тоже могли обратить внимание.
Поэтому такой знающий язык селянин не опасен, разве что полезет с разговорами к напарнику. Значит, напарник должен быть все время рядом, в прямой слышимости, и вид иметь самый что ни на есть важный и надутый, только так молчаливый Леха, из которого за вечер только пара слов вылезет (да и те по интонации – ругательства), свою роль нормально отыграет. Артиллерист оглядел мрачного Леху и решил про себя, если Леха не будет болтать, то вполне себе немец получается, если внешне. Только вот еще брезгливости добавить. И высокомерия. А еще мешковат этот летный старшина-писарь, сразу видно, что нестроевой. Нет в нем военной выправки, винтовку держит неумело, не бравый он, это вот плохо очень. А виденные немцы были, черти полосатые, таки военными – ловкими и подтянутыми. Лучше б Лехе винтарь с плеча не снимать. Ну а то, что Леха и Середа в разных формах – не беда, наоборот, скорее хорошо. Гораздо чаще среди селян встречаются служившие в армии, поэтому те уже знают, что артиллерист и кавалерист по форме сильно отличаются. А тем, кто не знает – местный Мироныч или Михалыч разьяснит и мудрым прослывет.
Мало ли по тылам всяких разных колобродит, армия – здоровенный организм, тыловой сволочи в каждой армии немерено. Вот и играем тыловых глистов. И Леха будет ширмой, многозначительной и непонятной. Как в «Двенадцати стульях». Там эта сцена, в общем – классический способ постановки ширмы. И прототип Бендера, будучи одесским опером, применял это отнюдь не для добывания денег, а для более свирепых дел – рассказывал про это Середе как-то один толковый мент, как раз участвовавший в его драмкружке.
Леха смотрел на лихорадочно суетящегося артиллериста, которого было просто не узнать в новом обличье, и уже прикидывал, как они входят в деревню, ведя коней железных за рога, и важный Середа тут же начинает спектакль, перед первыми же селянами, сразу заявляя:
– Я есть официр Имперская служба труд! Вы есть арбайтен – работать на славу рейх, кто не арбайтен – тот повисайт на верьевка! Арбайт махт фрай – труд есть делать свобода! Труд во славу рейх под начало Имперская служба труд – это ваш шанс сделать карьеру и повысить жизненный уровень! Гибкий график, приятный коллектив, бесплатное пит… э-э-э… это не отсюда… «Вступай в ряды, крепи оборону и промышленность, работай, зарабатывай, богатей!», короче.
Потомок усмехнулся и коротко заржал как бы про себя. И бурят и артиллерист очень тревожно на него уставились.
– Чего? – спросил с недоумением их менеджер.
– Смеясса не нада! – уверенно и укоризненно заявил бурят.
Ему все это не нравилось, причем очень сильно. И то, что Семенова отпустил одного, и что времени потеряли много, и что эти двое городских самоуверенных обалдуев лезут к зверю в пасть и не понимают, чем это грозит, по глупости своей и легкомысленности городской. Чудом ведь не легли в этой дурацкой засаде, просто чудом, и дуралей с раненой рукой наделал ошибок одна другой толще, вместо мотоцикла остановив велосипеды. Провод-то по высоте был на мотоциклиста поставлен, потому там, где мотоциклист убился бы, эти двое только с велосипедов своих свалились. Да еще и выскочил наглец к слегка ушибшимся немцам даже без дубинки. С одной-то рукой! Чудом удалось победить, но вспоминать и рассказывать об этой победе бурят никому не собирался. Корявая вышла победа и нелепая. Нечем гордиться. Тем более что не ожидал Жанаев увидеть двоих немцев, довольно плотно наступавших на бледного Середу. Хорошо спинами стояли, и успел врезать по голове одному прикладом, сбив его с ног, но бил со страхом, что опять винтовку сломает, и получилось слабо. А второго проглядел, и снес его немец ударом кулака в нос, как мальчишку какого-то. И больно было и еще сильнее – обидно. А потом, когда вцепился в немецкую ногу, чувствовал, что не удержит: откормленый немец был, сильный, и пришлось зубами тому в мякоть вцепиться, как собаке какой. Нет. Нечем хвалиться и гордиться.