Выступление Эдуарда Ивановича со львами занимало всё третье отделение.
Ребятам оно очень понравилось. Им было и жутко и весело. Совсем рядом — рукой подать! — свирепые львы и коварные львицы. Можно было разглядеть каждый волосок в огромных гривах. А когда звери раскрывали пасти, видно было каждый зубище.
Но если зрители видели, что с лица дрессировщика не сходит улыбка, то Виктор видел, что улыбаются у него только губы.
Львы, конечно, слушались укротителя, но со злобой и неохотой. Казалось, что вот-вот кто-нибудь из них взревёт и бросится на Эдуарда Ивановича.
Бросались. Замахивались лапой. И исполняли то, что он от них требовал.
Когда же на арене появился Хлоп-Хлоп, поднялся такой хохот, что его, этого хохота, мартыш испугался больше, чем диких зверей. Ведь сегодня Хлоп-Хлоп впервые в своей жизни появился перед зрителями.
Он быстро забрался на плечо к хозяину, обнял его (то есть вцепился) и зажмурил глаза.
Львы уже привыкли к мартышу на репетициях и почти не обращали на него внимания. Он был для них всё равно что для нас, например, воробей. А некоторые львы его даже побаивались, зная, на какие хитрости и обидные проделки он способен.
Хлоп-Хлоп, как я уже сказал, боялся не зверей, а зрителей. Но боялся он так уморительно, что вызывал не жалость, а смех.
Эдуард Иванович и выпустил его сегодня только с одной целью — чтобы он постепенно привык к публике. А когда привыкнет, можно будет думать и о том, что ему делать на манеже среди львов.
И в заключение Эдуард Иванович уложил своих хищников, сделал из них этакий ковёр и прилёг на него отдохнуть.
Тут Хлоп-Хлоп едва не испортил номер. Сидя на плече хозяина, он немножко освоился и — раз-раз! — дёрнул Цезаря за гриву.
Лев уже раскрыл пасть, но Эдуард Иванович потрепал его по густой шевелюре: дескать, не стоит обращать внимания.
Оркестр заиграл прощальный марш, укротитель стал раскланиваться с публикой. (Ребятам он поклонился отдельно, положив руку на сердце.)
Жалко было уходить отсюда! Взяли бы артисты да и повторили всё сначала!
Но погасла половина ламп, и хотя вышли не все зрители, а цирк уже напоминал пустой дом, из которого уходят не только гости, но и хозяева.
Ребята выходили последними. На улице они остановились, чтобы подождать Эдуарда Ивановича. Ушёл только Владик: мать просила его прийти пораньше.
— Попасть бы в ученики к Эдуарду Ивановичу! — сказал Виктор.
— Мне было страшно, — сказала Лёлишна, — я всё про тебя вспоминала.
— Вам-то что? — проговорил Петька. — Пришли домой, поели хорошенько — и спать. А меня знаете что? Ждут. Уж если львов и мартышек дрессировать можно, то почему же я считаюсь неподдающимся? Вон Эдуард Иванович львов на поруки взял, а вы меня не хотите!
— Ладно! — резко произнёс Виктор. — Расхныкался. Любишь кататься, люби и саночки возить. Поможем тебе на этот раз саночки везти. Но учти: если подведёшь, пощады не будет! Уж не знаю, что я с тобой сделаю, но — берегись!
— Берегусь! — радостно воскликнул Петька.
А Лёлишна сказала:
— Я вот ему ни капельки не верю. В любой момент подведёт и не заметит. Поверим ему в последний раз.
Из цирка вышли Эдуард Иванович и Григорий Васильевич. Были они усталые и весёлые.
Ребята радостно загалдели, перебивая друг друга.
— Спасибо вам за всё, — проговорила Лёлишна, — от меня особенное спасибо.
— Вот уж не за что так не за что, — ответил Эдуард Иванович. — Мы всё делали с удовольствием. Мне, правда, немного попало от директора, но ничего.
— Милиционера только жаль, — добавил Григорий Васильевич и рассмеялся. — Хороший он человек, но почему-то не любит цирка. Даже конца представления не дождался. Пошли, товарищи. Мне ещё Эмму надо домой проводить.
Следующий номер нашей программы можно назвать «Палка о двух концах». Это последнее крупное выступление Петъки-Пары!
Пословица утверждает, что у палки два конца и если одним концом кого-нибудь ударишь, то вполне вероятно, что второй конец стукнет по тебе.
Применима ли эта пословица к тому, о чём сейчас прочтёте, судите сами. Или другие пословицы подберите.
Вот Петька постучал в дверь своей квартиры — постучал спокойно, с достоинством, как стучит человек, который ни в чём не виноват. А если и виноват, то его, между прочим, на поруки берут.
За дверью — тишина.
Постучал Виктор.
Опять тишина.
— Чего это они? — испуганно прошептал Петька.
— А вот так тебя всегда будят, — сказала Лёлишна и тоже постучала.
Долго, громко стучала.
— Да что же это такое? — жалобно спросил Петька. — Чего они дрыхнут так? — и застучал обеими руками.
Ни ответа, ни привета.
— Идём к нам, — предложила Лёлишна.
— Ну да! Я домой попасть не смог, а кому попадёт? Будьте уверены, мне.
— Не стоять же нам здесь с тобой до утра?—сказал Виктор. — А если они спят, как ты, надо ломать замок.
— Я ещё попробую. — И Эдуард Иванович постучал так, что выглянули соседи из всех дверей.
— Я домой, — сказал Виктор, — а то и мне попадёт.
И ушёл.
— Ладно уж, — весело проговорил Григорий Васильевич, — помогу, так и быть.
Он достал перочинный ножичек, раскрыл его и склонился над замком.
— Ой, до чего боюсь… — прошептал Петька. — Прямо хоть в Африку убегай. Не знаю только, как туда добираться.
— Сам ты, Петя, виноват, — сказала Лёлишна не с упрёком, а с жалостью. — Вытерпи ты сегодня всё, а завтра возьмём тебя на поруки. И уж больше не дури.
И дверь открылась.
— Прошу, — предложил Григорий Васильевич, — замок цел. Только никому не рассказывайте о моих способностях.
Петька в знак благодарности и прощания помотал головой и поспешно скрылся за дверью.
В квартире никого не было. Он заглянул в чулан, в ванную, в оба шкафа, даже под кровати заглянул.
Ни-ко-го.
Сел.
Куда все исчезли? Почему не предупредили? Так вот и сиди всю ночь?
А в голову разные страшные мысли лезут. Вдруг на поезде уехали, а поезд — под откос? Вдруг всех троих трамваем переехало? Автобусом задавило? Троллейбусом стукнуло? А вдруг? А вдруг? А вдруг???
Петька забегал по комнатам.
— Мама! — жалобно крикнул он. — Папа! Бабушка! — И остановился, прислушиваясь.
До того шею вытягивал, что голова чуть не оторвалась. Страшно было — за себя, за родных и вообще страшно. Петька забыл даже о том, что голоден. Не до еды было.
«Бросили! — думал он. — И никому до меня, бедного, дела нет. Где вы’»
Всего он ожидал, к любому наказанию был готов. Но не к такому. Это было, по его мнению, не наказание, а издевательство. Главное — ничего не известно!
Почему, когда хочется плакать, кажется, что слёзы собираются в носу?
Петька заплакал изо всех сил. Ещё ни разу в жизни из него не выбегало столько слёз. Даже рубашка на груди промокла.
И впервые в жизни ему не хотелось спать ночью! Горели все лампочки, даже настольная, — семь штук. И всё равно казалось, что в соседней комнате есть кто-то.
Чудились голоса. Шаги. Смех. Музыка. Шорохи. Стуки.
Будто Петьку окружали со всех сторон.
И вот совершенно отчётливо он услышал, что на кухне кто-то ходит и разговаривает.
Он бросился в другую комнату, захлопнул дверь, навалился на неё плечом. И услышал, что теперь разговаривают в комнате, откуда он только что выскочил.
— Кто там? — пискнул Петька.
«Воры, — подумал он, — шпионы, жулики, убийцы, разбойники, пираты. Узнали, что я один, и пришли ограбить, сжечь, связать, избить, убить!»
Осторожно, как бы отрывая марлю со свежей раны, потянул он дверь и одним глазом глянул в щёлку — никого. Вытянув шею — ухо вперёд, он подошёл к кухне, заглянул — никого.
Вместо того чтобы обрадоваться, сказал:
— Дурак!
Ведь это внизу, этажом ниже, и за соседними стенами разговаривали! Вот и сейчас слышно.
— Красота! Красота! Кислая капуста! — спел Петька и даже ногами потопал — вроде бы сплясал.
Но есть неохота, спать неохота, — что делать? Он лёг. Лежал, лежал… Встал. Да где же это видано, да где же это слыхано, чтобы родители и бабушка из дому убегали?!
Размышляя об этом, Петька машинально кончиком ножа провертел в столе ямку. В новом-то столе! Отшвырнул нож, сплюнул. Опять в сердце забрался страх. Где они? А вдруг их в больницу увезли? Газом отравились? В милицию надо бежать — сообщить!
Петька выскочил на лестничную площадку. Сзади хлопнула дверь.
Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь лампочек забыл он выключить!
И кулаками застучал по перилам, будто они были виноваты. И направился в милицию.
Но по дороге устал. Присел в сквере на скамейку. И уснул.
Продолжаем нашу программу. Следующий номер — утро.
Лёлишна, конечно, увидела во сне цирк.
Такой смешной сон получился, что, проснувшись, она улыбнулась. А приснилось ей, что она укротительница. Только не львов, а…
На тумбах сидели:
СУСАННА
ВЛАДИК
ДЕДУШКА
ПЕТЬКА
БАБУШКА (младшая).
А Виктор сидел верхом на льве.
Лев встал на дыбы (вернее, на задние лапы), прыгнул к Петьке, зубами взял его за шиворот, а Сусанна бросилась на льва…
Тут Лёлишна проснулась. Кто это на кухне? Лёлишна взглянула на будильник: половина десятого! Почему же он не прозвенел в половине восьмого? Никогда ещё они с дедушкой не спали так долго!
Лёлишна оделась — и на кухню.
— Доброе утро, хозяюшка! — приветствовал её Эдуард Иванович, не оборачиваясь от плиты. — Как спалось? Какой сон приснился?
— Что вы делаете?!
— Готовлю завтрак. Я уже съездил на рынок. Дедушке будет манная каша, а нам с тобой…
— Ой, как нехорошо! Я первый раз проспала.
— Потому что я перевёл стрелку будильника на десять. И не возражать! Извольте меня слушаться.
— Слушаюсь. — Лёлишна улыбнулась. — Что нужно делать?
— Умываться. А больше ничего. Уходите отсюда, не мешайте. Мы, домашние хозяйки, не любим, если стоят у нас над душой, когда мы стоим над плитой.