— Есть, — сказала одна служащая, — мы ещё вчера напоминали вам о заявлении Охлопковой…
— Очередь! — сказал товарищ Сурков. — Желающих спуститься с верхних этажей в нижние путём обмена жилплощади много. У одного дедушка, у другого бабушка, третий сам плохо дышит. Но это всё ерунда. Другое дело — мотоцикл, мотороллер. Дедушки-бабушки дома посидеть могут, нечего им взад-вперёд на пятый этаж бегать. А попробуй-ка на себе мотоцикл таскать! Мотороллер попробуй на себе таскать! А?
Мартыш показал ему язык. И мальчишки показали ему языки.
А Эдуард Иванович твёрдо сказал:
— Мы не уйдём отсюда, пока вы не дадите…
— Не дам! — крикнул товарищ Сурков.
И мальчишки закричали:
— Не дам! Не дам! Не дам! Не дам!
— А я не могу, — гордо и даже торжественно произнёс товарищ Сурков, — не могу думать и руководить в такой обстановке.
Тут все служащие стали упрашивать его подписать заявление Охлопковой, называли номер дома и номер квартиры.
— Пусть придёт в другой раз…
— И в другой раз она опять придёт со мной, — сказал Эдуард Иванович, — а я возьму с собой уже не тигрёнка, а льва.
— Льва-а-а? — хором спросили мальчишки и служащие.
— Самого настоящего. И тоже без намордника. Могу и двух львов привести. И трёх.
— Безобразие, одним словом! — еле выговорил товарищ Сурков, теперь уже совсем негрозный. — Отвечать будете. Какая там у вас квартира на обмен согласна?
Короче говоря, завтра же Лёлишна могла переезжать на первый этаж в соседнем доме.
Следующим номером нашей программы — живые тарелки. Исполняет единственный мужчина в своей семье Владик Краснов, бывший Головешка. В действие вступает тётя Нюра, которая считает себя святой
Владик мыл посуду. То есть не мыл, а бил. Потому что тарелки оказались живыми. Первая же тарелка выскользнула из его рук в раковину. И конечно, разбилась.
— Эх, ты! — сказал ей (вернее, её осколкам) Владик. — Совести у тебя нету!
Со второй тарелкой он держался насторожённо и даже сумел донести её до струи воды из крана. И тут она (то есть тарелка) выскользнула из его рук на пол. И разбилась.
«Ну погодите! — возмущённо подумал Владик. — Не хотел я с вами связываться, а придётся. Не забудьте, что руки у меня золотые. Так сам гражданин милиционер дядя Горшков говорит. И вы из себя много-то не вообразкайте. Тем более, что я — единственный мужчина в нашей семье».
И тут третья тарелка — вдребезги.
Сел Владик. Задумался. Пустяковое вроде бы дело, а не получается. В цирке вон тарелки на палках крутят, в воздух бросают и чего только с ними не делают, а тут…
Он встал. Взял тарелку обеими руками. И поднёс к раковине.
Но нужна ещё одна рука, чтобы открыть кран.
Владик отнёс тарелку обратно на стол, открыл кран, взял тарелку обеими руками и подставил под струю.
Брызги во все стороны бросились. Глаза пришлось закрыть.
Вымок Владик до пояса. Зато и тарелка немного вымылась.
К следующей, пятой тарелке он отнёсся уже увереннее, да и она, видимо, почувствовала, что имеет дело с человеком, который кое-что в мытье посуды понимает. И облился он на этот раз меньше.
Маленькая работа, а работа. И когда сделаешь её, приятно.
— Чего тут стряслось? — услышал он напуганный и возмущённый голос тёти Нюры.
— Да вот посуду мыл, — небрежным тоном ответил Владик, — я ведь единственный мужчина в семье.
— Единственный ты лоботряс в семье! — сказала тётя Нюра. — Кто тебя просил? Вот натворил дел! Подожди, упекут тебя в колонию, сто раз пожалеешь, что не слушался добрых людей.
Ругалась тётя Нюра равнодушно, и раньше Владик не обращал особенного внимания на такие слова, но сегодня он ответил:
— С утра до вечера вы меня без передыха ругаете. Зря.
Они с тётей Нюрой собрали осколки, и она принялась вытирать пол, говоря:
— Тебя не ругать нельзя. Потому как хвалить тебя не за что. Ты вот телевизор не смотришь. А каких там мальчиков показывают иногда! Чистенькие, умненькие, рассуждают ровно взрослые. Советы дают, учат. И все из нашего города. Местные. Сердце не нарадуется! Вот тебе бы с них пример взять.
— У нас телевизора нет.
— И никогда не будет! — И тут тётя Нюра заметила на нём новые брюки, всплеснула руками: — Кто это тебя?
— Знакомые одни.
— До чего же ладно подогнано! Только ботинки всё портят. Ботинки бы сменить! — сокрушалась тётя Нюра. — Уж больно они длинноносые… Погоди, погоди, я сейчас.
Она быстро ушла, почти убежала, и скоро вернулась, держа в руках сандалии:
— Примерь-ка. Если подойдут, будешь ты парень хоть куда. И меня добрым словом вспомнишь. Мол, есть на свете тётя Нюра — святой человек. Ведь с какой стати, собственно, я о тебе забочусь? Да потому, что добрая, отзывчивая я… Не жмут? Носи на здоровье.
— Спасибо! — Владик даже потопал от радости.
— Покажись-ка матери.
Владик убежал.
Ксения Андреевна, как всегда, полулежала на кровати.
— Мам, смотри!
— Балуешь ты нас, — растроганно сказала она вошедшей в комнату тёте Нюре. — Спасибо тебе. Весь он в обновках. Прямо и не узнать, до чего хорош парень!
— Не хвали ты его раньше времени, — ворчливо посоветовала тётя Нюра. — Посмотреть ещё надо, как он дальше будет.
— Когда хвалят, на него больше действует.
— Всем нам охота, чтоб нас хвалили, — сказала тётя Нюра, — а надо к ругани привыкать. Легче жить будет. А знаешь, как он себя величает? Единственный, мол, мужчина в семье! — Она расхохоталась. — А я ему говорю: единственный ты, мол, лоботряс в семье!
— Ничего смешного нет, — хмуро сказал Владик.
— Три тарелки он тебе раскокал! Помощничек!
— И пусть, — радостно сказала Ксения Андреевна. — Научится. Лиха беда — начало.
— Ничему он не научится! — почти крикнула тётя Нюра. — Одному он только и научился — за чужой счёт жить. Да кабы не я, да не моя доброта…
— Берите обратно, — вдруг сказал Владик. Снял сандалии. И отодвинул их от себя.
— Чего ты?! — возмутилась тётя Нюра. — Подумаешь, обиделся! К тебе по-людски, а ты…
— Может, и меня когда-нибудь по телевизору покажут. И нечего меня на каждом шагу ругать. Ругаться легко! Телевизор смотреть легко! А вы попробуйте, как…
— Прости ты меня тогда, — насмешливо сказала тётя Нюра. — Только запомни: добрая я, отзывчивая. Жалею тебя. Возьми сандальки.
— Не надо, — твёрдо отказался Владик. — И жалеть меня не надо. Может, сам справлюсь.
— Вот что! — Тётя Нюра встала. — Ты словами-то не кидайся! И не гордись! Нечем тебе гордиться!
— За что ты так? — спросила Ксения Андреевна. — Маленький ведь он ещё.
— Маленький, да удаленький. Сердце кровью обливается, когда об вас думаю! Чего бы вы делали, кабы не я? Вы мне спасибо говорить должны не переставая. А он физиономию от меня воротит! Возьми сандальки! — крикнула тётя Нюра.
— Не возьму, — ответил Владик. — И не нужна ваша помощь больше. И пол мыть научусь! — с отчаянием продолжал он. — И по магазинам ходить буду!
— Да кто тебе деньги-то доверит?
— Я, — сказала Ксения Андреевна. — За великую помощь тебе, Нюра, великое спасибо. Никогда не забуду. А больше не надо.
— Да ты… Да что ты, Ксения? Я ведь…
— Мы с тобой потом обо всём поговорим. — Ксения Андреевна достала из-под подушки книгу, протянула сыну: — Вот здесь наши с тобой деньги, квитанции всякие. Положи на комод. Надо будет — бери.
— Можно подумать, — оскорблённо пробормотала тётя Нюра, — что я не пользу, а вред делала!
— Тебе куда-то надо, Владик? Так ты иди, иди. Часикам к двум возвращайся, сбегаешь в столовую за обедом. Были бы у меня ноги живые, я бы на месте не сидела.
Когда Владик ушёл, так и оставив сандалии, тётя Нюра заговорила громко и пронзительно :
— Чего это вы? На кого надеетесь? Думаете, ещё такую дуру, как я, найдёте? Ты поверила, что Головешка твой образумился? Да накатило просто на него. Хлебнёшь ты с ним ещё горя!
— А какая мать без горя прожила? — тихо спросила Ксения Андреевна. — За помощь тебе великое спасибо. Только в одной руке ты, оказалось, помощь протягиваешь, а другой по сердцу бьёшь.
— Да чего вы без меня делать будете? Да ты знаешь, что люди про меня говорят? Святая ты, Нюра, говорят! Куда вы без меня?
— Жить будем. Свет не без добрых людей. К осени меня в больницу, а Владика — в детдом. Может, вылечат меня.
Мне придётся прервать на этом их разговор. Думаю, что суть его вы уже поняли.
А перед началом следующего номера автор просит уважаемых читателей разрешить ему сказать несколько слов, которые он считает очень необходимыми.
Вот мы и приближаемся к окончанию нашей программы. Начались уже заключительные выступления.
И жалко мне расставаться со своими героями — моими друзьями-приятелями. И в то же время радостно, потому что работа близится к завершению.
И с вами мне расставаться жалко.
Конечно, я надеюсь, что мы с вами встретимся ещё не один раз, но всякое в жизни бывает. Недаром каждый писатель старается каждую книгу писать так, словно она последняя. И старается вложить в неё всё, что ему хочется сказать людям.
Но какой бы ни была книга толстой, у неё обязательно есть конец.
Решил я ещё раз — последний! — ненадолго остановить действие повести, чтобы сказать вам несколько слов, которые кажутся мне очень необходимыми. Решил я сказать их именно в зтой книжке, не откладывая до следующей. Потому что, когда я напишу следующую книжку, вы уже станете совсем большими, вам будет не до детских книжек.
Если вы закроете «Лёлишну» и быстро забудете о том, что в ней написано, — это полбеды. Значит, либо я плохо написал, либо вы прочитали невнимательно.
Но вот вопрос: неужели вы умеете глотать книги?! Ам — и прочитали? И забыли. Тогда — для чего читать? Чтобы только провести время?
Авторы пишут, стараются, переписывают рукописи по нескольку раз; в типографии огромные машины печатают, переплетают книги — для чего?