Машина «скорой помощи» подъехала прямо к футбольному полю.
Врач знал дедушку и сразу скомандовал:
– Носилки!
Ребята помогли отнести дедушку домой.
Когда врач сделал всё, что требовалось, то позвал Лёлишну на кухню и спросил:
– Как же так получилось? Ведь ты прекрасно знаешь…
– Знаю я, знаю! – прошептала Лёлишна. – Первый раз я оставила его без присмотра. И он сразу сбежал. А потом я забыла. Я ведь тоже устаю.
– А я тебя и не ругаю. Была в домоуправлении?
– Несколько раз. – Лёлишна тяжко вздохнула. – Там сидит товарищ Сурков. – И призналась: – Я его боюсь. По-моему, его все боятся.
– Ничего, найдём управу и на товарища Суркова. Завтра я ещё раз схожу в горздравотдел. Вам обязательно нужно переехать на первый этаж.
Закрыв за врачом дверь, Лёлишна вернулась в комнату.
И увидела на столе бумажку. На ней было написано: «На два лица». Это был пропуск в цирк – для неё и для дедушки.
«Так я и знала, – горестно подумала Лёлишна. – Одно лицо будет лежать, а другое – за ним ухаживать».
– Ты обязательно пойдёшь в цирк, – сказал дедушка, словно угадав её мысли. – Пойдёшь, я тебя здесь подожду. Спокойно. И ты мне потом всё расскажешь.
– Ты мне дороже всякого цирка, – сказала внучка, – туда можно сходить и в другой раз.
– Да я совершенно здоров. Ещё несколько минут, и я на своих двух, то есть на ногах. И если ты не пойдёшь в цирк, у меня от огорчения опять что-нибудь случится.
– Вот что, – строго проговорила Лёлишна, – лежи и не рассуждай ни о каком цирке.
– Есть, – грустно отозвался дедушка, – есть лежать. И не рассуждать. Ни о каком цирке. А всё же я бы на твоём бы месте бы обязательно бы пошёл бы! В конце концов ты просто ставишь меня в неловкое положение. Ведь ты не идёшь из-за меня?
– Я не иду не из-за тебя, а из-за твоего плохого здоровья.
– Но я виноват в том, что не слушался тебя!
– Ты виноват в том, что до сих пор не слушаешься меня.
Дедушка лежал с таким оскорблённым видом, словно по вине Лёлишны не смог сегодня пойти в цирк. А она пошла на кухню варить ему манную кашу. И тихонько напевала:
Не везёт, не везёт,
Это так ужасно.
А вот если бы везло,
Было бы прекрасно…
Думаю, что вы с этим согласитесь.
Объявляем следующий номер – самый короткий в нашей программе. Погасите свет! Полная темнота! Начали!
Петьку посадили в чулан.
Если бы там можно было хотя бы повернуться, мальчишка бы изловчился и попрыгал от радости.
Но повернуться было нельзя, и он радовался неподвижно.
Ведь ему, можно сказать, не попало. Чего-то там ему наговорили, накормили и закрыли в чулан.
Вот и всё!
Кто другой на его месте и расстроился бы, а Петька – нет. Ни капельки!
Посидит-посидит, поспит-поспит – выпустят, а он в цирк убежит. Не поймаете!
Но радовался Петька недолго. Вернее, даже и не успел порадоваться.
Вдруг – ни с того ни с сего – радостное настроение улетучилось без остатка.
В сердце забрался стрАХ!
«ПОЧЕМУ НЕ ПОПАЛО? – пронеслось в голове. – Почему даже не ругали толком? Почему даже по одному месту не наподдавали?»
И Петька понял: не попало, но ПОПАДЁТ, да ещё как!
Дайте полный свет! Продолжаем!
Виктор мыл посуду.
Такой у них дома был порядок: посуду все мыли. По очереди. Кроме кота Паровоза. Он был освобождён ввиду его несознательности.
Не скоро привык Виктор к такому обычаю, но привык. А когда привык, то это дело для него особого труда не представляло. Конечно, мальчишки (да и девчонки!) сначала дразнили, а потом тоже привыкли и перестали дразнить.
Зато и выгода от такого обычая была немалая. После того как ты сам, один, в порядке живой очереди, без напоминаний вымыл посуду, ты уже вроде бы как взрослый человек. И никто уже не скажет тебе вслед: «Только не бегай, не дерись, носик вытирай платочком, переходя улицу, оглянись по сторонам, не обижай девочек…»
Нет, ты спокойно говоришь:
– Я пошёл.
И уходишь.
А если и спросят тебя, когда вернёшься, то ведь и папу об этом спрашивают.
Но Владик (то есть бывший Головешка) смотрел на Виктора как на чудо морское; не выдержал и спросил:
– За что это тебя они?
– Чего, чего? – не понял Виктор. – Кто – они? Что – за что?
– Так ведь позор! Посуду-то мыть!
– А, вот ты о чём. А у вас кто посуду моет?
– У нас тётя Нюра. Соседка.
– Ей что, делать больше нечего?
– Как – нечего? – возмутился Владик. – У них семья большая. Просто она мать жалеет.
– А ты?
– Чего – я?
– А ты маму жалеешь?
– Чего-то ты меня путаешь, – подозрительным тоном проговорил Владик. – Мать – это одно. Посуда – это другое. С чего это я, мужчина, посуду мыть буду? Засмеют.
– Дармоед ты, – спокойно сказал Виктор. – И всё у тебя в голове перепуталось. Как говорится, мозги с картошкой. Или чернила с маслом.
– Обзываешься опять?
– Ты сам обязан о своей маме заботиться, а не тётя Нюра. Ты – единственный мужчина в семье…
– А ведь точно! – изумился Владик. – Единственный мужчина, – с гордостью повторил он. – Я матери скажу, вот обрадуется, вот…
– Мама у тебя в беду попала, а ты на чужую тётю надеешься.
– Не надеюсь я на неё! – крикнул Владик. – Наоборот совсем. Уж лучше бы она к нам и не ходила. Она… она святая.
– Святых не бывает, – сказал Виктор,
– Конечно, не бывает, А она говорит, что она святая. Потому что о нас заботится. Говорит, что подвиг совершает.
– Эх ты! – воскликнул Виктор. – Зачем же ты свой подвиг другому отдаёшь? Сам его делай.
– Подожди, – попросил Владик, – подумать надо.
Он включил, сами понимаете, свою мозговую систему на полную мощность. Такой нагрузки она ещё никогда не испытывала.
Виктор мыл посуду и не мешал ему думать.
И пока он думает, я расскажу вам, что же с ним происходило.
Вы, конечно, знаете, что почти все люди – 9999 из 10000 – прекрасно понимают, что такое хорошо и что такое плохо.
Но кое-кто (не будем считать, сколько) забывает, что такое хорошо и что такое плохо. Или делают вид, что забыли. Ну, к примеру, вряд ли найдётся человек, который считает, что мыть руки вредно. А ходить может с грязными руками.
А вот Владик и был тот самый 1 из 10000, который не всегда даже знал, что такое хорошо и что такое плохо. Ему ещё надо было всё объяснять да объяснять.
– Я, брат, не как некоторые, – гордо сказал он после молчания, – которые раз-два и сообразили. Мне суток трое надо.
– Думай, думай, никто тебя не торопит. Только учти, что, пока ты думаешь, тётя Нюра все твои подвиги совершит. – Виктор кончил вытирать посуду. – Ни одного тебе подвига не оставит.
Опять Владик вынужден был включать мозговую систему. На такую мощность включил, что голова заболела.
Выступает Хлоп-Хлоп! В номере принимает участие милиционер Горшков
Нельзя сказать, что дежурство в цирке доставляло Горшкову много хлопот.
Другой милиционер на его месте радовался бы.
Но так как Горшков не любил цирка, то пребывание в нём воспринимал как муку и наказание.
Здесь его всё раздражало и даже пугало. Горшков чувствовал, что почти на каждом шагу притаилось что-то.
Что?
Беда?
Опасность?
Или просто подвох?
Он не мог смотреть на очереди у касс. Зато все, кому не досталось билета на сегодня, с завистью поглядывали на Горшкова: вот, мол, счастливчик – он-то посмотрит представление.
И я не берусь описывать состояние бедного милиционера, когда он узнал, что сегодня в цирк придёт с супругой сам товарищ майор из уголовного розыска. Тут Горшков вспомнил все неудачи своей жизни и особенно то, что его не берут работать в уголовный розыск. В шапито направили – на посмешище!
И Горшков решил не показываться на глаза товарищу майору с супругой.
Чтоб не видел товарищ майор его позора!
В довершение всего Хлоп-Хлоп стащил у Горшкова фуражку.
Поймать мартыша не успели.
А он повесил фуражку под самым куполом, уселся на трапецию и даже там ухитрился сам себе поаплодировать.
Горшков яростно засвистел в свисток, но это только развеселило Хлоп-Хлопа. Он послал милиционеру воздушный поцелуй и напялил фуражку на свою голову, которую считал очень умной.
– Не обращайте на него внимания, – посоветовали рабочие, – поиграет и отдаст. Или случайно выронит.
Но милиционер без фуражки – не милиционер, и Горшков крикнул:
– Прекратить безобразие! Отдать мне головной убор!
Мартыш показал ему язык, и Горшков отправился к Эдуарду Ивановичу.
Тот посоветовал:
– Скажите ему: «Ай-я-яй». Ему станет стыдно и…
– Вам должно быть стыдно, гражданин с группой дрессированных львов и мартышкой! – почти крикнул разгневанный Горшков. – Если мартышка не понимает, то вы-то должны понимать, что…
– Скажите ему «ай-я-яй», – спокойно повторил укротитель.
Мысленно ругая цирк, циркачей, всех зверей и всех укротителей, а может быть и проклиная их, Горшков вернулся на манеж и прогремел:
– Ай-я-яй!
Мартыш виновато запищал и бросил фуражку вниз.
«Соображает, – подумал милиционер. – Животное, а сообразило!»
Он отряхнул фуражку, водрузил её на голову и немного успокоился. Однако про себя он отметил, что бдительность надо усилить раза в два с половиной, иначе любая мартышка лишит твой мундир чести.
И только успел он об этом подумать, как сзади грохнул выстрел.
Мгновенно пригнувшись, Горшков резко обернулся, чтобы броситься вперёд…
– Что-то у меня с пистолетом неладное, – сказал Григорий Васильевич, – осечки даёт. Не поможете?
– Помочь можно, – передохнув, ответил Горшков. – Но вы больше без предупреждения выстрелы не производите.
– Это ещё ничего. – Григорий Васильевич усмехнулся. – Во время своего номера я из пушки бабахаю. Смотреть придёте?