— Не возьму, — ответил Владик. — И не нужна ваша помощь больше. И пол мыть научусь! — с отчаянием продолжал он. — И суп кипятить научусь! И чай варить! И по магазинам ходить буду!
— Да кто тебе деньги-то доверит?
— Я, — сказала Ксения Андреевна. — За великую помощь тебе, Нюра, великое спасибо. Никогда не забуду. А больше — не надо.
— Да ты… Да ты что, Ксения? Я над собой ни смеяться, ни издеваться никому не позволю! Никому, не то что тебе с твоей Головёшкой. Да вы меня не обижать, а обожать должны!
— Мы с тобой потом обо всём поговорим. — Ксения Андреевна достала из-под подушки книгу, протянула сыну. — Вот здесь наши с тобой деньги, квитанции всякие. Положи на комод. Надо будет — бери.
— Можно подумать, — оскорблённо пробормотала тётя Нюра, — что я не пользу, а вред делала.
— Тебе куда-то надо, Владик? Так ты иди, иди. Часикам к двум возвращайся, сбегаешь в столовую за обедом. Были бы у меня ноги живые, я бы на месте не сидела.
Когда Владик ушёл, так и оставив сандалии, тётя Нюра заговорила громко и пронзительно:
— Чего это вы? На кого надеетесь? Думаете, ещё такую дуру, как я, найдете? Ты поверила, что Головёшка твой образумился? Да накатило просто на него. Хлебнёшь ты с ним ещё горя! Тыщу раз ещё меня вспомнишь!
— Добра твоего я никогда, Нюра, не забуду. А какая мать без горя прожила? — тихо спросила Ксения Андреевна. — За помощь, говорю, великое тебе спасибо. Только в одной руке ты, оказалось, помощь протягиваешь, а другой — по сердцу бьёшь.
— Да чего вы без меня делать будете? Да ты знаешь, что люди про меня говорят? Святая ты, Нюра, говорят! Куда вы без меня?
— Жить будем. Свет не без добрых людей. К осени меня в больницу, а Владика — в детдом. Может, и вылечат меня. На юг куда-то увезут. К морю.
Мне придётся прервать на этом их разговор. Думаю, что суть его вы уже поняли.
А перед началом следующего номера автор просит уважаемых читателей разрешить ему сказать несколько слов, которые он считает очень необходимыми
Вот мы и приближаемся к окончанию нашей программы.
Начались уже заключительные выступления.
И жалко мне расставаться с моими героями — моими друзьями-приятелями, ведь расстаюсь я с ними навсегда.
И в то же время радостно, потому что работа близится к завершению.
И с вами мне расставаться жалко. Пока вы читали книгу, мы с вами как будто беседовали по душам.
Конечно, я надеюсь, что мы с вами встретимся еще не один раз, но всякое в жизни бывает. Недаром каждый писатель старается каждую книгу писать так, словно она — последняя. И старается вложить в неё всё, что ему хочется сказать людям.
Но какой бы ни была книга толстой, у неё обязательно есть конец.
Решил я ещё раз — последний! — ненадолго остановить действие повести, чтобы сказать вам несколько слов, которые кажутся мне очень необходимыми.
Решил я сказать их именно в этой книжке, не откладывая до следующей.
Потому что когда я напишу следующую книжку, вы уже станете совсем большими, вам будет не до детских книжек.
Если вы закроете «Лёлишну» и быстро забудете о том, что в ней написано, то — полбеды. Значит, либо я плохо написал, либо вы прочитали невнимательно.
Но вот вопрос: неужели вы умеете глотать книги?! Ам — и прочитали?
И забыли.
Тогда — для чего читать? Чтобы только провести время до начала, предположим, телевизионной постановки о шпионах?
Авторы пишут, стараются, переписывают рукописи по нескольку раз; в типографии огромные машины печатают, переплетают книги — для чего?
Если бы вы не боялись слова «учебник», я бы сказал, что книги — это учебники.
Да, да, учебники! По ним можно учиться жить.
Если, конечно, есть желание.
Говорят:
— Скажи мне, ЧТО ты читаешь, и я скажу, КТО ты.
Но есть ещё одна, по моему более важная поговорка:
— Скажи мне, КАК ты читаешь, и я скажу КТО ты.
Вы — люди понятливые, и я не буду вам всё растолковывать до конца. Сами поймёте.
Продолжаем нашу программуСейчас номер разговорного жанраВыступают Лёлишна, дедушка и Владик
Когда Владик рассказал Лёлишне о том, что случилось с ним утром, — об истории с тарелками и тётей Нюрой, то к радости своей услышал в ответ:
— Ты поступил правильно. Как настоящий мужчина.
— Да ну? — удивился Владик. — Я — единственный мужчина в семье, и ещё оказалось, что я — настоящий мужчина. Два мужчины во мне получилось?
— Один мужчина — хорошо, а два — лучше, — сказал дедушка. — Я, правда, всего-навсего единственный дедушка в семье, толку от меня не очень уж и много.
— До чего вы мне все надоели, — весело сказала Лёлишна, — честное слово. Ну, хватит, дедушка.
— Я вот о чём думаю, — сказал Владик. — А дальше? Я ведь ничего не умею делать. Две тарелки всего осталось. Вымою их — черепки соберу. А суп из чего есть? Из стаканов? Так я их тоже поломаю. В другой раз.
— Надо учиться, — сказал дедушка. — Вот я из пяти тарелок разбиваю лишь одну. Потому что у меня есть опыт. А у тебя его нет.
— Я уж когда к вам шёл, пожалел, — сказал Владик, — зря, может, сандальки не взял? А потом включил мозговую систему: нет, не зря. Сами подумайте. Во мне двое мужчин. Сообразим мы вдвоём что-нибудь путное или не сообразим?
— Всё может быть, — как-то очень серьёзно сказал дедушка. — К счастью, я умею советовать. Если бы не плохое здоровье, я бы мог работать и в горСОВЕТЕ. И вот сейчас я дам вам совет. Если что не поймёте, спрашивайте. Я охотно объясню. Даю совет: Владику нужно помочь.
— А как? — спросила Лёлишна.
— Как — я не знаю. Моё дело — дать совет.
— За совет спасибо, — сказала Лёлишна. — Будем ему помогать. Только ты, Владик, должен дать слово, что не отступишь.
— Куда?
— Назад.
— Куда — назад?
— Раз ты решил стать главой семьи…
— Головой? — испугался Владик. — Это как? Это что?
— Главным в семье, — объяснил дедушка. — Вот как в нашей семье моя внучка.
— Ты должен делать все без тёти Нюры, — сказала Лёлишна.
— Ничего у меня не получится! — Владик махнул рукой. — Какая я голова семьи? Я рот семьи!
— Вот ты уже и отступаешь.
Владик вскочил, пробежал по комнате, затараторил:
— Зачем я вас только встретил? Жил бы себе как жил! А тут мысли всякие в голове крутятся! Мозговая система скрипит, пыхтит! Тарелки бить начал! Водой весь облился! Сандальки отдал! Трудно ведь всё это? На что мне это надо? Ещё одним мужчиной быть — ладно, а двумя-то зачем?
— А ну сядь! — приказала Лёлишна, и Владик сел. — Распрыгался! Зачем? Зачем? — передразнила она. — Затем! Затем! Если ты не отступишь, знаешь, что будет? Мама твоя выздоровеет!
— Да ну?
— А как ты думал? Конечно, выздоровеет. Не чужие руки будут ей пищу подавать, а твои. Не чужие люди ей будут помогать, а ты, сын.
— Честное слово! — воскликнул дедушка. — Я давно бы умер, если бы не она, — он погладил внучку по голове. — Я ведь рано просыпаюсь. Только вид делаю, что сплю. Иначе она тоже будет совсем рано вставать. Проснусь и каждое утро несколько часов думаю. Лежу и думаю. Думаю и лежу. Грустно мне этим заниматься. И тяжело. Не получилось из меня пенсионера. Какой я пенсионер? Больной, дома сижу. А настоящие пенсионеры — как милиционеры! Они следят за порядком, борются с его нарушителями — от младенцев до своего брата — пенсионера. Пенсионеры — как пионеры! Всегда готовы! А я… — дедушка протяжно вздохнул. — Нет, никакой я не пенсионер? Не будь Лёли, я бы совсем…
— Вот ты опять начал переживать, — сказала Лёлишна, — а мы договаривались, что ты этим заниматься не будешь.
— Переживать я всё равно буду, — виновато, но твёрдо произнёс дедушка. — Но буду знать меру. Понемножку каждый день. А ты контролируй меня. И всё будет в ажуре.
— Всё будет в абажуре, — задумчиво сказал Владик. — Тяжёлое это дело — быть главой-головой. Тут голова нужна. Сильная мозговая система.
— Идём, — сказала Лёлишна, — хватит рассуждать, надо делами заниматься. Дедусь, я приду скоро. Веди себя хорошо.
— Не сомневайся, — заверил дедушка. — Всё будет в ажуре-бажуре. Я ведь отчётливо сознаю, что вы — серьёзные люди. И у вас очень серьёзные дела. Не буду вам мешать.
Читайте о последнем выступлении милиционера Горшкова в нашей программе!
Горшкову дали несколько дней отпуска — отдохнуть.
Чего-чего, а отдыхать он не умел. Просто понятия не имел, как это делается.
И пошёл он гулять.
Настроение у него было — поднимите большой палец правой руки — во!
Он побывал в больнице. Товарищ майор чувствовал себя хорошо и пообещал Горшкову взять его на работу в уголовный розыск.
А когда исполняется самое твое заветное мечтание, тебе хочется, чтобы всем было хорошо, как и тебе. Ты готов забыть и простить все обиды, помириться с теми, с кем был в ссоре.
И Горшков почувствовал, что ноги его сами идут к цирку, и понял, что он нисколько не сердится на шапито и артистов.
И даже на мартыша!
В таком, как говорится, радужном настроении и явился милиционер в цирк.
На арене стоял Григорий Васильевич и…
И горел!
Горел он изнутри: дышал широко раскрытым ртом, из которого вылетало яркое пламя с дымом.
Горшков прыжком через барьер и к фокуснику — помочь!
А тот как дунет пламенем!
И милиционер отскочил, чтобы не опалиться.
«Куда только пожарники смотрят?» — возмущённо подумал Горшков, садясь на скамейку.
В это время фокусник кончил гореть, выдохнул из себя остатки дыма и спросил:
— Как впечатление?
— Горите вполне естественно, — ответил Горшков. — Не понимаю, однако, к чему? Зачем? А разрешение пожарной охраны имеете?