Дня два Усман вел себя примерно. Он ходил с отцом в сады и помогал собирать фрукты. Носил матери воду, обрезал ветки на деревьях, укладывал грязные после дождя дорожки битым кирпичом. И под диктовку матери два дня подряд писал своим братьям письмо. Рукият то и дело отрывалась, письмо было длинное, много всего надо написать о делах в ауле.
Расчесывая шерсть и поглядывая поверх очков на сына, Рукият диктовала:
— А теперь пиши: «Никакой управы нет на вашего младшего брата. Хоть бы пристыдили его. Нет мне, старой, от него покоя… покоя…» Написал?.. «Отец ваш старый, от него толку не добьешься…» Написал? «Единственная надежда на вас».
Обращалась она сразу к трем сыновьям, хотя все они жили теперь в разных городах. Усман, высунув от усердия язык, макал ручку в чернильницу, снимал муху и писал. В тех местах, где мать ругала его, он морщил лоб и вписывал что-нибудь другое.
— А ну, прочти, что ты написал.
Пока речь в письме шла о соседях, о хозяйстве, об отце, Усман читал бойко и легко. Как только доходило до его проделок, он начинал вертеться.
— «Никакой управы нет на Усмана, — читал Усман запинаясь. — Нет от него никому в ауле никакого покоя…»
— Постой, разве я сказала «никому в ауле»? Хватит мне самой от тебя забот, чтобы еще помнить о других. Я сказала: «Нет мне, старой, от него покоя».
— Ну да, «нет мне, старой, от него покоя». Я же так и читаю.
— Стыдись, дурачок! Думаешь, ты учишься в школе, а мать неграмотная, так ей можно голову крутить? Ну, так что там дальше?
— «Все на него жалуются, и вы бы хоть поскорее взяли его от меня…»
— Что ты такое говоришь, бестолковый? Разве я сказала «возьмите его от меня поскорее»?
— Ну да, ты так и сказала. Вот смотри, как я записал. Что я, буду выдумывать?
Рукият подозрительно взяла листок, повертела его, рассматривая черные мушки Усмановых каракулей.
— Не могла я так говорить! Зачем ты им нужен сейчас, когда еще школу не кончил?
Перехитрить мать было трудно — она видела Усмана насквозь и наперед знала все, что он затевает. После обеда она, подозрительно заглядывая сыну в глаза, ни с того ни с сего сказала:
— Сегодня на ужин я сделаю тебе дурмабе[4]. Очень вкусные дурмабе. Вечером, сынок, никуда не уходи.
Интересно, откуда она узнала, что Усман не собирается ужинать? Он решил сбежать из дома на денек-другой, и мать, наверно, о чем-то догадывалась. Но ее уловка не помогла — ночевать домой Усман не пришел. Он спал на старой ферме, за садами, где была школьная техническая станция. Станция была закрыта, потому что преподаватель по труду, он же и старший пионервожатый школы Омар Герейханов, уехал в Махачкалу сдавать экзамены в учительский институт и увез ключи с собой. Однако уже на второй день Усман подобрал у колхозных слесарей ключи, и теперь станция со всем ее хозяйством была в полном и тайном владении Усмана и его друзей.
Работа на станции кипела. Ребята таскали в нее автомобильные и тракторные запчасти, всякий металлический хлам, который валялся на дорогах и возле колхозных мастерских. Самым крупным приобретением была старая вагонетка от подвесной дороги, добытая с колхозной фермы, что находилась выше в горах. Ребята соорудили фуникулер и часами, до полной устали, катались на нем.
Усман больше любил таскать вагонетку, чем кататься в ней. Он бегал взад и вперед, ухватив канат, вагонетка с визгом скользила над его головой, низко провиснув на ржавом металлическом тросе.
— А ну, покажи, что принес? — спрашивал Усман, продавая билетики. — Не мог денег достать? А эту кислятину ешь сам. Трудно тебе слазить на дерево, которое я показывал?
— Там Гаджи-Магомед с кинжалом ходит.
— А на что военная хитрость?
В колхозном саду было два сторожа. Старый Гасан все позволял, а Гаджи-Магомед носил под буркой кинжал. Он еще помнил, Гаджи-Магомед, как много лет назад старший брат Усмана, Загир, ныне большой начальник на каспийских промыслах, снял с него, спящего, кинжал и носился с ребятами по аулу, изображая кагача — страшного разбойника. Когда старик проснулся, ребята сидели вокруг него с горящими глазами, и Загир, захлебываясь, рассказывал, что у Гаджи-Магомеда сняли кинжал ребята с верхнего аула, а он, Загир, долго гнался за ними и едва отобрал. С тех пор прошло, наверно, лет пятнадцать, годы совсем согнули старого Гаджи, но он до сих пор не забыл той ребячьей проделки и, охраняя сад, никогда не расставался с кинжалом, таким же, наверно, древним, как и сам Гаджи-Магомед. Он знал все ребячьи хитрости и не отходил от яблонь, на которых росли ранние вкусные яблоки. К другим же яблоням ребята не подходили сами, потому что яблоки были повсюду — они пестрели в траве, грудились в арыках вместе с листвой, валялись на шоссе, доставаясь шоферам проезжающих машин. Местный фруктово-консервный завод не успевал перерабатывать фрукты.
Возвращался Усман в аул, когда звезды сияли над горами и громко трещали цикады. Он украдкой пробирался в дом. С каменной крыши он спускался на веранду, на цыпочках шел мимо спящего отца. Из комнаты матери доносилось сонное кряхтенье.
— Это ты, Усман?
— Я, ма, — говорил шепотом Усман и нашаривал в кухне кастрюлю с холодным хинкалом — чесночным супом с клецками. Наспех ел, снова проходил мимо спящего отца, нырял на деревянный тах, укрывался овчиной и засыпал.
Бывало и так, что Усман не приходил ночевать домой по нескольку дней подряд. Он жил, как цыган, повсюду чувствуя себя дома. Весь аул, и горы вокруг, и колхозные фермы, и школьная станция — это были его, Усмана, владения. Сады давали ему пищу, река — воду, в стогах на ферме он находил ночлег. А с ребятами он всегда найдет себе дело. Просто Усман был такой, что не мог оставаться без дела.
В августе приехал в гости брат Габиб. Он рассказывал о море, о телевизорах и спутниках, и рассказы его звучали как сказки. Старый Ахмед, который не ездил дальше соседних аулов и самым большим городом на свете считал Буйнакск, цокал языком и недоверчиво качал головой. Он верил в аллаха, а спутники и телевизоры не укладывались в его веру. Он слушал сына, как дети слушают сказки. Даже дети знают, что так не бывает.
Усман уже больше года не видел Габиба. С другими братьями он мало дружил — те были много старше его и уехали из аула, когда Усман был совсем малышом, а Габиб был старше на каких-то пять лет, почти ровня, еще недавно они вместе ходили в школу, лазили в сады и не расставались, как самые добрые юлдаши[5]. От рассказов Габиба у мальчика кружилась голова, и давняя мечта его — уехать в город и начать самостоятельную, взрослую жизнь — просто не давала покоя.
Мать теперь каждый день готовила вкусные обеды. Отец ставил на стол бутыль чагира, и Габиб, вытирая губы после баранины, пил вино. Усман то и дело заглядывал в кружку брата, доливая ему, а заодно и себе. И мать не ругалась. Такой случай — сыновья приезжали не часто.
Потом они вместе, Габиб и Усман, слегка охмелев, бродили по аулу, и встречные вежливо здоровались с ними:
— Идешь, Габиб?
— Иду, Курбан. А ты сидишь?
— Сижу, Габиб.
Так здоровались в ауле.
— Послушай, Габиб, я должен тебе что-то показать, — таинственно сказал Усман.
— Что же?
— Нет, я не скажу. Ты потерпи немножко.
И они пошли к ущелью, над которым висела труба, а внизу, ворочая камни, грохотала Койсу.
— Ты видишь, там кустик растет на трубе? — спросил Усман.
— Ну, вижу. А дальше что?
— Видишь? А теперь стань вот сюда и смотри.
Странные эти взрослые! Даже Габиб, который был старше Усмана на каких-то пять лет, считал своей обязанностью поучать его и наставлять. И не только наставлять. Он схватил Усмана, когда тот еще не успел ступить на трубу, и стукнул по шее.
— Я покажу тебе фокусы! — ругался Габиб. — Некому тебя учить, голова ослиная! Совсем тут без меня разболтался! Думаешь, я не знаю о твоих номерах?
Впрочем, когда братья пошли в школу (Габиб хотел поговорить с учителями об Усмане, узнать, как он учится), они помирились.
В школе очень обрадовались Габибу. Старый учитель Мухтаров хлопал Габиба по плечу и вспоминал его детские проделки. Молодой директор Ханов показывал кабинеты с чучелами орлов и шакалов, угощал в саду яблоками и очень сожалел, что не может показать ему школьную станцию: до нее было не близко, к тому же уехал Омар Герейханов, захватив с собою ключи.
— Ха! Мы ему сами покажем, — заявил Усман, впрочем, так, чтобы никто не услышал. — Подумаешь, без Омара нельзя обойтись!
Потом Габиб вертел на школьном турнике «солнце», и ребята завистливо смотрели на Усмана: не у каждого были братья, которые умеют вертеть «солнце»! Усман при этом хвастал, что у Габиба первый разряд по борьбе, а на областной спартакиаде он занял второе место.
— Не первый разряд, а второй, — поправил Габиб. — А во-вторых, на спартакиаде я занял пятое место. И это тоже неплохо. Там были борцы дай бог!
— Ну, а как твой брат Абдулла, все еще играет в футбол? — спросили его.
— Откуда у него время на это? Даже судить ему некогда, хотя имеет первую судейскую категорию. А жаль, ведь он был лучшим центром нападения в команде.
— Очень приятно, что наш аул дал столько знаменитых чемпионов, — сказал молодой директор Ханов и тут же предложил Габибу остаться в школе преподавателем физкультуры, чтобы готовить достойную смену братьям Ахмедовым.
— Ну какие мы чемпионы, — смутился Габиб. — Прямо неудобно слушать такие слова. А учить ребят мне еще рано. Мне самому учиться надо. А потом я пойду служить во флот. Мне хотелось бы побывать в Антарктике.
В общем, это был скромный парень, не чета Усману. Тут же, на школьной площадке, Габиб показывал желающим борцовские приемы. Ребята подходили по очереди, и он всех, одного за другим, бросал на опилковый мат. Ну, и после этого, что же удивительного, что Габиб так и не вспомнил о цели своего прихода в школу! Как учится Усман, как ведет себя, какие наклонности у него (Габиб уже подумывал о будущей профессии брата) — об этом он так и не спросил.