Арк. МИНЧКОВСКИЙЛёнькина премьера
В тот год я ходил в четвертый класс.
Со мной учился мой лучший приятель и сосед по Ковенскому переулку Ленька Щечкин. Порядочный, между прочим, шалопай, хотя и на редкость сообразительный тип. Этот Ленька был настолько смекалистым, что, весь год читая под партой про Шерлока Холмса и всякие другие захватывающие сочинения, умудрялся притом переходить из класса в класс, да еще без всяких переэкзаменовок.
Секрет чуда, которому завидовали все остальные лодыри нашего четвертого «б», таился в Ленькиных артистических способностях. Верным средством, обезоруживающим самых въедливых из учителей, были щечкинские липовые прямота и чистосердечность.
Если Леньку, и не подумавшего перед тем выучить урок, вызывали к доске, он стоял возле нее с таким неподдельным огорченным выражением на своей круглой физиономии, что не выдерживало ни одно преподавательское сердце. Щечкина с богом отпускали, взяв с него слово, что к следующему разу он будет все знать.
С трогательной благодарностью в глазах Ленька клялся именно так и поступить и, положив мел, бесшумно усаживался на место. С этой благополучной минуты и до конца урока Щечкин, подперев кулаком подбородок, с таким примерным усердием внимал словам учителя, что и в самом деле можно было подумать — не мыслил своего будущего без изучения предмета, о котором шла речь.
Но я-то знал, чем была занята гениальная голова моего друга. Ленька разрабатывал план, как нам улизнуть с последнего урока и успеть на двенадцатичасовой сеанс в кино «Сатурн», где уже третий день шла американская кинокомедия с участием обожаемого нами очкарика — Гарри Ллойда. Я и сам с утра только о том и думал, поминутно нащупывая в кармане пятнадцать копеек, выданные мне на горячий завтрак.
Вообще-то Щечкина и у доски, и устно спрашивали редко. В том ему счастливо помогал русский алфавит. Ленькина фамилия в классном журнале таилась где-то у самого нижнего обреза страницы. Но если у кого-нибудь из учителей и являлась мысль начать опрос снизу вверх, у Щечкина и тут была надежная защита из двух братьев-близнецов Яковлевых и бестолковой девчонки Юрченковой, с которой дело всегда затягивалось.
Хуже всех в нашем четвертом «б» приходилось Яшке Абу. Надо же, чтобы человеку досталась такая неладная фамилия. «А» и «Б» — и все. В какую историю ни попадешь, всегда станешь гореть самым первым. Никто этого Аба нигде не мог опередить. Даже в толстой, как кирпич, телефонной книге его отец был напечатан на самом первом месте. Ну еще приходилось отдуваться Бабченко, Васину и Глинскому. Словом, Леньке беспокоиться не приходилось. Сидя на своем месте в пятом ряду, он чувствовал себя в полной безопасности.
Однако нашелся в школе человек, который все щечкинские штуки быстро раскусил. Это был учитель естествознания, недавно ставший нашим классным руководителем, Анатолий Николаевич. Он был еще очень молод. Мы любили своего наставника, и больше всего за то, что классным наставником он нам совсем не казался.
Даже внешне Анатолий Николаевич ничем не походил на остальных педагогов, большинство из которых к нам перешло от института благородных девиц, вместе с сетками на лестницах, чтобы воспитанницы не бросались вниз, разочаровавшись в юной жизни.
Был он высок и не по-учительски кудряв. Носил бывалую двубортную тужурку и косоворотку под ней. Так выглядела верхняя половина одежды — память о студенческих годах. Нижняя — брюки-галифе и порыжелые сапоги свидетельствовали о недавнем военном прошлом естествоведа.
Анатолий Николаевич, хотя и встречался с нами далеко не каждый день (ведь уроки естествознания не часты), хорошо знал всех сорвиголов и бузотеров, то есть, по-тогдашнему, шумных озорников, и к каждому имел свой подход. Случись что-либо врать или отпираться перед нашим Толей было напрасным делом.
Знал он, разумеется, и Щечкина и прекрасно понимал, что Ленька за птица. Анатолию Николаевичу будто даже доставляло удовольствие наблюдать, как ловко тот выходил из любого положения. Если Щечкин вдохновенно «заливал», почему он опоздал в школу или удрал с урока, наш Толя с вниманием выслушивал его, а потом говорил:
— Все это, что ты здесь городил, атлет, сочинение. Но придумано лихо. Придется все-таки поговорить о твоих доблестях с твоей мамой.
— Ей-бо, Анатолий Николаевич!..
Лелька чуть ли не бил себя в грудь.
— Хватит, садись, — уже начинал хмуриться Анатолий Николаевич.
Щечкин возвращался на свою парту с видом человека, оскорбленного в лучших чувствах, но он преотлично знал, что никакой его мамы Анатолий Николаевич вызывать не станет. Наверное, просто жалея ее. Отца у Щечкина не было. Молодая Ленькина мать служила машинисткой, с трудом зарабатывая на себя и сына. К чести ее, он был всегда аккуратно одет и являлся в класс с чистой шеей и руками. Другое дело, каким Ленька возвращался домой после нашего ежедневного футбола в школьном саду.
Так вот, однажды шел урок естествознания. Анатолий Николаевич рассказывал нам о лесе: хвойном, лиственном и смешанном. Во втором часу, а урок был сдвоенный и до звонка еще оставалось время, классный руководитель решил посвятить свободные минуты повторению ранее пройденного. Все, кто был за партами, устремили взгляды туда, где сидела Ляля Амматуни — единственная обладательница часов в четвертом «б». Трижды разжав и сжав пальцы, Ляля дала понять, что до конца урока оставалось пятнадцать минут.
И конечно же, началось с разнесчастного Аба. Поднявшись со своего места, Яшка пробормотал что-то более или менее связное про пестики и тычинки, поскольку вопрос касался строения цветов.
Анатолий Николаевич кивнул Абу и, поставив отметку в журнале, велел ему садиться.
Теперь настала очередь Бабченко или Васина. Убежденный в полной своей безопасности, Ленька смотрел на учителя с такой бесстрашной решимостью, что, казалось, готов был продемонстрировать знания и перед ученым собранием ботаников.
Вид его был вызывающим, и я даже подумал: перегибает Щечкин, позабыл о том, как трудно провести догадливого Толю.
Так оно и случилось.
Пока отвечал Аб, Ленька, глядя в сторону доски, утвердительно кивал головой. Дескать, все правильно. Так оно и есть, я-то, мол, знаю. Хотя мне было понятно: он и не думал учить ничего пройденного. Весь вечер перед тем мы допоздна гоняли на коньках в Тавриге, так у нас звался Таврический сад.
Но тут Анатолий Николаевич оторвался от журнала, поднял голову и, неторопливо окинув взглядом сидящих перед ним, остановился на моем великолепном друге, а затем сказал:
— Ну, так. А не продолжить ли нам с конца?.. Ответит, ответит… — Он чуточку помолчал. В глазах мелькнула лукавая усмешинка. — Ответит нам… Ну, например, Щечкин.
Разумеется, Ленька подобного не ожидал. Скорее всего он и не подумал о том, что сегодня заключал список. Ведь Яковлевы со своим военным отцом-артиллеристом уехали в другой город, а толстый переросток Юрченкова запоздало болела коклюшем.
У меня заныло в животе. Ну и будет полыхать ярким пламенем мой дружок! Интересно, как ему удастся выплыть?
Но происшедшее в дальнейшем превзошло все ожидания.
Ленька, не меняя позы примерного ученика, все так же открыто смотрел вперед, словно произнесенное учителем касалось кого угодно, только не его.
— В чем дело? — удивленно продолжал Анатолий Николаевич. — Щечкин, я, кажется, обращаюсь к тебе. Ты что, перестал слышать?
Меж тем Ленька продолжал свою дурацкую игру. Улыбка на лице Анатолия Николаевича сменилась недоумением. Класс замер, не в силах догадаться, что это все значило. А Щечкин, наверное, решив, что достаточно помотал нас и учителя, спокойно сказал:
— Если вы меня, Анатолий Николаевич, то я не Щечкин.
Сделалась такая тишина, что стало слышнее чириканье воробьев за двойными оконными рамами.
— То есть как это ты не Щечкин? — чувство юмора внезапно покинуло нашего славного Толю. — Кто же ты в таком случае такой?
— Я — Малышев, — не моргнув глазом, заявил Ленька. — Начинаюсь на букву «Мэ».
Всегда спокойный Анатолий Николаевич, кажется, уже начал терять терпение. Еще бы несколько секунд, и он, пожалуй, мог взорваться, выведенный из себя новой выходкой Леньки. Накричал бы на него и выставил из класса, как это бывало с другими учителями. Мы обалдело смотрели на Щечкина, не в силах взять в толк, что с ним стряслось. А сам Ленька, уже поднявшись за партой, невозмутимо продолжал:
— Я Малышев, Анатолий Николаевич. Моя мама вышла замуж, а отчим усыновил меня. Я теперь Малышев.
— Малышев?! Мама вышла замуж?! — повторил классный руководитель, недоверчиво глядя в журнал.
— Да. Она уже приходила к завучу. Только тут мою правильную фамилию еще не успели записать. Я теперь между Локтевой и Миллером. Так они захотели — взрослые. Я тут ни при чем.
Сказав все это, Ленька Малышев, бывший Щечкин, опустился за парту и умолк, довольный произведенным впечатлением. Попробуй сейчас доберись до него, с какой стороны ни начинай.
— Малышев!.. Вот это да! Ну, ловко!..
Анатолий Николаевич вернулся к своему обычному состоянию. Кажется, он был в восхищении от нового трюка находчивого ученика. Взглянув на Леньку, он вдруг громко расхохотался. Глядя на учителя, стали смеяться и мы, довольные любой возможностью проволочки времени. Не прошло и минуты, как уже громко хохотал весь четвертый «б». Стыдливо хихикали девчонки на первых партах. Громко гоготала галерка. Со всем классом смеялся и Ленька. Еще бы! Смотрите, сколько он доставил всем удовольствия.
Пытаясь подавить свой смех, Анатолий Николаевич напрасно стучал ладонью по столу. Где там было унять развеселившийся класс! Лишь только наступало затишье, кто-то прыскал снова, и смех возникал с новой бушующей силой. Удержаться от него не мог и наш воспитатель.
— Ну, хорошо, хорошо, — с трудом выговаривал он, давясь от хохота. — Малышев так Малышев… Может быть, ты все-таки скажешь нам, Малышев…