— Я ни за кого!
— Еще лучше! — от слов учительницы веет знобким ветерком мужества. — Тогда иди и сражайся против всех!.. Иди, иди! — и, подтолкнув меня к двери, сама остается в коридоре.
Потасовка в разгаре, когда она входит в класс. Дверь хлопает, и все, на мгновение присмирев, смотрят на вошедшую. Может быть, это запоздавший учитель математики? Нет, свой человек, классный руководитель, никогда не упражнявший на нас своих голосовых связок, так что можно спокойно свести счеты друг с другом: ругаться не будет.
Она и не ругается. Она подходит к учительскому столику, садится и, облокотившись на него, топит лицо в ладонях. Мы переглядываемся и расходимся по местам. В классе воцаряется мертвая тишина, и в этой тишине до нас доносится не то смех, похожий на всхлипывание, не то плач, похожий на смех.
Нас разбирает любопытство, что же это, смех или плач. Учительница отнимает руки, и мы видим, что она смеется. Смеется над нами? Ну этого мы ей ни за что не простим. Пусть бы лучше ругалась!
Мы, надув губы, смотрим на учительницу и ждем, когда она поймет свою педагогическую ошибку и начнет просить у нас… прощения. В конце концов, мы ей не шуты гороховые, а вполне серьезные пятиклассники. И смеяться над собой мы никогда, никому…
— Ой, ребята, это я не над вами… — Ну вот, так мы и знали: не над нами! Поняла, что сделала, и раскаивается. — Это я над ними, над пятым «А»… — У нас ушки на макушке: пятый «А» наш враг. Во-первых, потому что он «А», первый по алфавиту, а мы, как ни крути, на вторых ролях, с чем наш гордый класс никак на может согласиться; во-вторых, потому что, сколько ни стараемся, не можем выбить пятый «А» с первого места. Он, как нарочно, всегда и во всем впереди! Что же смешного нашла в нем наша классная руководительница? Слушаем и ушам своим не верим: зазнайка пятый «А» грозился нас побить! Галина Андреевна услышала это случайно, проходя через раздевалку, и, не дослушав, что еще там про нас говорилось, поспешила к своим, то есть к нам. Но помнится — или ей послышалось? — будто пятый «А» поклялся не только побить пятый «Б», но и живого места на «букашке» не оставить. И еще…
— Подумать только, — сказала Галина Андреевна, — вы, по их словам, мокрые курицы!
Мы угрожающе загудели.
— Да, да, — Галина Андреевна встала, — мокрые курицы! Это они про вас. А я услышала и засмеялась: хвастуны! Еще неизвестно, кто кого побьет!..
— Чего неизвестно? — гудит, вставая, Витя Груша, самый сильный человек в классе. — Известно! Мы их, а не они нас. — Сказав это, он, как гиря, плюхается на скамью, и скамья под ним жалобно пищит, взывая о пощаде. Кулаки у Вити всегда чешутся. Нам ли не знать этого!
— Чего же вы сидите сложа руки? — выслушав Витю, спрашивает Галина Андреевна. — Идите и побейте их!
Я с опаской смотрю на учительницу: шутит она, что ли? Если шутит, то это опасная шутка. Таким, как Витя Груша, только дай волю… Вот он, уже готов, засучивает рукава, идет к двери и, не переступив порога, останавливается. У него, оказывается, вопрос:
— А мне за это… — Витя Груша боксирует… — Когда я побью их, ничего?
Вот он, оказывается, какой, Груша?! Ему не только в силе, но и в предусмотрительности не откажешь. Спросят, почему поколотил? «Учительница велела».
Интересно, что ответит учительница? Может быть, поймет, что зашла далеко, и прекратит игру? Как бы не так. Пообещав Груше, что всю ответственность берет на себя, она насмешливо смотрит на остальных, сидящих в оцепенении. Им, как и мне, все еще трудно поверить в серьезность происходящего.
— Так! — роняет учительница… — Ну, если вам не дорога честь класса, тогда… Тогда вот что, — обращается она к Груше, — иди и скажи им, нет, пойдем вместе. Пойдем и скажем, что мы сдаемся без боя.
Она берет Грушу за руку и выходит из класса. Нас, как серпантин из хлопушки, выбрасывает следом. Драться так драться! Мы готовы и идем!
По коридору школы мы течем тихо, как река по равнине. Но уже с лестницы, ведущей на первый, неучебный этаж, скатываемся, как бурный поток, а в спортивный зал, куда нас почему-то приводит Галина Андреевна, влетаем, как гудящий пчелиный рой. Нам и то самих себя страшно. А каково будет им, нашим противникам, когда мы, тридцать пять рассерженных пчел, налетим на них и…
— Физкульт-привет! — выстреливает нам в лицо спортивный зал, и мы, опешив, замираем на пороге, высовываясь друг из-за друга, как подлесок из-за леса. Справа от нас, возле шведской стенки, бьет копытцами табунок пятого класса «А». Лица у наших врагов пасмурные и решительные. Ясно, им, как и нам, тоже не терпится кинуться в драку. Ну что ж, драться так драться! Самые храбрые из нас высовываются вперед, робкие с видимой неохотой уступают место храбрецам. Но я-то знаю: они рады, что их оттеснили назад. Ну а где мое место: на фронте или в тылу драки? Я — староста, я — Лешка, рабочий класс, а рабочий класс, как известно, всегда в авангарде. Поэтому я лезу вперед. Драться? Нет, драться я не буду. Даже если этого почему-то хочет Галина Андреевна. И другим не дам. Пойду против всех — и своих и чужих!
Но задние напирают на передних, и мы, как два поезда, вышедших из пункта А и пункта Б, медленно сближаемся, чтобы сойтись в пункте Д (драка).
«Пора!» — командую я самому себе, ускоряю шаг, чтобы обогнать и остановить класс, но меня опережает староста пятого «А», щеголеватый Саша Морозов. В руках у него какая-то бумага, вид насмешливый и заносчивый. Он выходит вперед, мне навстречу, и поднимает руку: стоп!
Поезда замирают в отдалении друг от друга.
Морозов читает:
— Хвастуны и задаваки!.. — наш пятый «Б» ропщет, но слушает. — Хвастуны и задаваки! — с наслаждением повторяет Морозов. — Заслушав и обсудив сон пятого класса «Б»… — Морозов делает паузу, словно заранее зная, что мы прервем его, и угадывает.
— Какой сон? — растерянно и не в лад гудим мы.
— Сон? — ехидно усмехается Морозов, отрываясь от бумажки. — Обыкновенный сон. Будто ваш класс побил наш класс и вы стали пятым «А», а мы — пятым «Б»!
— Хороший сон! — вступаю я.
— Но только сон, — отбивает Морозов и снова ныряет в бумажку: — «Заслушав и обсудив сон пятого класса «Б», общее собрание пятого класса «А» постановляет: «Голодной курице просо снится».
Я знал, что за этим может последовать. На всякий случай растопырил руки, удерживая своих, и в тот же миг ощутил, что лечу, как городок с кона. Это, отпихнув меня, вперед высунулся силач Груша.
— А это твой «А» нюхал? — сказал он, поднося крепенький кулачок к изящному носику Морозова.
— Это? — Морозов изогнулся, намереваясь определить, чем же таким пахнет кулачок Вити Груши, и непременно уж съязвить что-нибудь по этому поводу, но не успел сделать ни того, ни другого. Он вдруг так же, как и я, слетел с кона, и перед Грушей предстал главный силач пятого «А» Ильгис Аксанов.
— А это? — сказал он и предложил Груше понюхать свой кулачок.
Они стояли друг против друга, два разномастных бычка, один белобрысый, другой черноволосый, готовые вот-вот боднуть друг друга, и наши, торопя события, уже шелестели губами: «Шай-бу… шай-бу…» — как вдруг откуда-то сверху упало:
— Отставить!
Мы задрали головы и увидели на судейской лесенке преподавателя физкультуры Кима Семеновича. Худой и длинный, он стоял, расставив ноги на лестничной площадке, и салатовый, в обтяжку, спортивный костюм делал его похожим на кузнечика.
— Нет-нет… так не пойдет! — крикнул он и с легкостью кузнечика соскочил с лестницы на пол. Взял «бычков» под руки, куда-то увел и тут же вывел обратно неузнаваемыми, в борцовских куртках. Прошелся пальчиками по тому и другому и выпихнул на борцовский ковер выяснять отношения. Мы, пятый «А» и пятый «Б», со всех сторон обступили ковер, подбадривая богатырей. А тех и понукать не надо было. Раз подножка, два подножка, и непобедимый Груша наверху, а его противник под ним, лежит приклеенный к ковру, как марка к конверту.
Нашему ликованию нет предела.
— Один ноль в пользу пятого «Б»! — оповещает Ким Семенович, подходит к доске и в разделе «Пятый «Б», против рубрики «Борьба» ставит нашему классу единичку.
Борцовский ковер… Классная доска, каким-то чудом занесенная в спортивный зал и заранее разграфленная… Сам Ким Семенович, как-то очень кстати подоспевший, чтобы разнять забияк и тут же свести их в борцовском поединке, — уж не было ли все это заранее подстроено? Было, догадываюсь я, конечно, было! Всех нас, весь пятый «Б», просто-напросто провели, как дурачков. Понимают ли это остальные? Какой там! Охают, ахают, свистят, улюлюкают, охваченные азартом боя, — идет бокс! — и думать не думают, что попались на удочку. Да и была ли сама удочка? «Идите и побейте пятый «А»!» — сказала нам Галина Андреевна. Мы и пошли, восприняв ее слова в прямом смысле и как бы вдруг забыв, что у слов есть еще и другой смысл, переносный! И победили задаваку «А» по борьбе, боксу и брусьям, уступив противнику лишь канат и коня. А наша Галина Андреевна оказалась победительницей и в прямом и в переносном смысле. В прямом тем, что помогла нам утереть нос непобедимому «А», хотя бы в спорте, а в переносном тем, что победила нас, заставив уважать себя, как интересного человека.
— Галина Андреевна, вы всегда с нами будете? — спросила у нее в конце урока Лисицына.
— Всегда, — ответила учительница, — или до тех пор, пока вам со мной не станет скучно.
Я запомнил: «всегда» она сказала весело, а «до тех пор» и «скучно» с грустью в голосе.
…Небольшое усилие, и корабль переносит меня на три года вперед. Мне четырнадцать лет, у меня все то же прозвище, та же должность, а у моего класса та же буква в алфавите и тот же классный руководитель. Восьмой класс. Последний год в школе. Почему последний, когда впереди еще целых два? Об этом я и расскажу.
Это и было тем главным сюрпризом Галины Андреевны, который потряс нашу школу. Но сперва был первый, неглавный, сюрприз, который потряс одну нашу «букашку», восьмой «Б».
Однажды она сказала: