Поэтому и давило на меня тяжким грузом послезнание. То, что ни одна из этих крепостей должной роли в скорой войне так и не сыграет. Почему? Можно назвать множество причин, и все они будут верными, а можно не назвать ни одной, и это так же будет правильно. Война…
А с деньгами я так и не смог решить вопрос. Негде было — из Варшавы не удалось никуда вырваться — общий недостаток времени не позволил. Мотались от крепости к крепости по всем трём укрепрайонам, словно белки в колесе, спешили и торопились успеть всё облететь, словно инспектор и впрямь что-то знал о грядущей войне…
Мотор не выдержал уже на обратном пути, при возвращении домой, когда впереди показались окраины столицы. И ведь почти рядом с Псковом пролетали, можно было и на своём аэродроме сесть. Наверняка самолёт инспектора давно отремонтировали, мотор заменили. Пересел бы он спокойно на свой аэроплан и улетел, а теперь…
А что теперь? Вот она, Гатчина, подо мной. Можно же на учебное поле сесть! Лишь бы никто в этот момент по закону подлости не собирался взлетать или садиться.
И снова мысль о парашютах в голову пришла. Вот же она столица. Совсем рядом. Неужели я время не найду её посетить и лично с изобретателем договориться? В лепёшку разобьюсь, но сделаю. Нет, про разбиваться в лепёшку — это несколько несвоевременно и совершенно не к месту. Просто постараюсь всё для этого сделать. Так-то оно правильно будет.
И я решительно заложил плавный вираж влево, планируя в сторону знакомого лётного поля. Внимательно осмотрелся — никаких помех, никого в небе и на земле нет. На моё счастье. Впрочем, можно было бы и прямо у ангаров сесть, в случае чего. И вообще, что это я так разволновался? Сесть можно где угодно, лишь бы живыми остаться. А заволновался я лишь по одной причине. За пулемёты свои запереживал. Отберут ведь, если прознают.
Планируем под посвист ветра в расчалках, непривычная уху тишина заглохшего мотора давит на нервы. Уголок снижения приходится держать чуть больше, потому как широкая лопата замершего винта изрядно нас тормозит.
Определился с ветром, прикинул траекторию захода, удостоверился, что точно попадаю на полосу. Тут и Сергей Васильевич обернулся, рукой вниз показывает, на лице вопрос огромными буквами нарисован. Страха в глазах не видно, настолько уверен в благополучном исходе? Радует такой оптимизм, греет моё профессиональное самолюбие.
Метрах на пятидесяти испугали летевшую в попутном направлении огромную чёрную ворону. От испуга старая оглушительно каркнула, чуть нас не обгадила — промахнулась, к счастью. Заложила резкий вираж и убралась в сторону, заполошно махая крыльями и постоянно оглядываясь на непонятное и почти бесшумное нечто в воздухе.
Сели мягко, прошуршали колёсами по траве, легко коснулись земли и быстро остановились. Несколько долгих мгновений сидели. Молчали оба и не шевелились. Первым я прервал паузу. Отпустил ручку управления, расслабил напряжённые плечи, убрал ноги с педалей. Встал в кабине, облокотился руками на округлые края, перекинул тело наружу и скользнул по фанерному борту вниз, на землю.
Жёсткий удар по пяткам тут же напомнил о бренности бытия, об отказе двигателя, о совершённой посадке, о везении. Или о мастерстве? Раз есть место для шутки, значит, всё хорошо.
Помог спуститься Сергею Васильевичу, с недоумением смотрел, как он пыхтит, стараясь стащить с плеч зацепившийся за погоны комбинезон.
— Не поможете, Сергей Викторович?
Конечно же помогу. Укоряя себя за нерасторопность, кинулся освобождать так не вовремя зацепившуюся ткань.
Остроумов расправил мундир, надел фуражку, глянул куда-то мне за спину. Развернулся и я. Понятно. Наконец-то встречающие показались.
Генерал откашлялся:
— Сергей Викторович, никуда не уезжайте, обязательно дождитесь сообщения от меня. Поняли, голубчик? А я распоряжусь, чтобы вас приняли должным образом. И об имуществе своём не беспокойтесь, никто на него не позарится, — кивнул на свёртки.
— Слушаюсь, ваше превосходительство! — козырнул, получив в ответ небрежный кивок. И остался один. Генерала тут же увезли прочь со всеми его портфелями и бумагами, а я присел на поперечину колёс под кабиной. Тут хоть тенёк небольшой. И что дальше делать? В мотор лезть никакого резона нет. Я его сразу быстренько первым делом осмотрел. С виду всё в порядке, но винт колом стоит и не шевелится. Клин поймал. Так что с ним тщательно разбираться нужно. И не мне, а специалистам. Надеюсь, в Гатчине моему «Фарману» помогут.
Минут через двадцать из-за того же угла показалась и направилась в мою сторону небольшая группа солдатиков под командованием одного из слушателей авиашколы. «Фарман» оттолкали дружными усилиями к крайнему ангару, привязали канатами к вбитым в землю кольям, чтобы ветром не сдуло, и снова оставили меня в одиночестве. Никаких указаний относительно моей персоны у них не было. И что мне дальше делать?
Полез в кабину, вытащил мешочек с припасами, достал оттуда бутерброды. Хорошо, что я перед вылетом позаботился об этом. Так, на всякий случай, но ведь пригодилось же. Только вот воды нет. Как только вспомнил о воде, так сразу и жажда со всей силой навалилась. Даже бутерброд с салом в горло не пролез, застрял, вынудив сильно закашляться.
Обошёл ближайшие ангары, всё время краем глаза приглядывая за своим оставленным имуществом. Ну и что, что сейчас я никого вокруг не вижу? А вдруг кто-то как раз и ждёт, когда я в сторону отвернусь, и утащит мои пулемёты? Бред? Нет, скорее перестраховка и разумная предосторожность.
Ангары закрыты, замки на каждом висят. И часовой вскоре в далёком далеке обнаружился, в мою сторону торопится-поспешает. От греха подальше вернулся к своему самолёту, присел на жёрдочку под кабиной, словно воробей. Жду.
Повезло, от нарождавшегося конфликта с караульным избавил как нельзя вовремя появившийся грузовичок. Протарахтел вдоль стоянки, запылив и притормозившего немного часового, и меня. Развеялась тяжёлая пыль, распахнулась дверь, и на землю спрыгнул очередной курсант-слушатель, довольный, как слон от доверенного ему поручения. Первым делом осадил часового, не дав ему рта отрыть:
— Вон начальник караула идёт. Сейчас всё тебе и объяснит.
Интересно у них здесь караульная служба поставлена. Что, вот так любой слушатель со стороны может часовому указывать? Для чего нужна такая служба?
И только после этого слушатель обернулся ко мне:
— Господин поручик, прошу собрать личные вещи и пожаловать на борт вот этого сухопутного корыта.
Из флотских, похоже. Но уточнить кое-что не помешает.
— Поможете загрузить?
Что, удивился? Не ожидал, что у меня столько вещей? Погоди, сейчас начнём свёртки от кабины отвязывать, ещё больше удивишься. И я потянул за свободный конец верёвки.
Глава 9
Довезли меня по моей же просьбе до полосатого шлагбаума на въезде в авиашколу. Дирижёр сей огромной палочки не погнушался помочь мне разгрузиться возле своей такой же полосатой будки и даже высвистел извозчика, оказавшегося на моё счастье неподалёку. И я поехал искать себе съёмное жильё. Оставаться в школе со всем своим громыхающим железом не рискнул. Лучше сниму квартирку в самой Гатчине, там и поживу. Почему-то уверен, что не задержусь я в этом городе.
Прикупил местную газету, подобрал подходящие объявления о сдаче внаём жилья и поехал. Предварительно, само собой, совета у водителя кобылы испросил. Что мне нос задирать да кичиться, лучше постараюсь к народу поближе быть, глядишь, и общий язык найдём. Нашли. Несколько адресов извозчик сразу же отмёл, тут же пояснив, что и далеко это будет от авиашколы, и район там не очень. Под этим словом всегда понимают и полагают одно и то же, поэтому я с ним молча и безоговорочно согласился. А по оставшимся четырём поехали. И на третьем остановились, когда я уже совсем было впал в уныние и собрался ехать устраиваться в гостиницу. Хоть какую-нибудь, уже всё равно было. Потому как и перелёт долгий позади, и нервы, сожжённые во время посадки с отказавшим мотором, и вот это затянувшееся катание в пролётке.
Крепкий забор из крашеных досочек, неплотно подогнанных одна к другой; от калитки через буйно цветущие заросли тянется мощённая красным кирпичом дорожка, прямиком к дому, окутанному зелёным облаком девичьего винограда. Стоило пролётке притормозить, а мне из неё выпрыгнуть и стукнуть деревянным молотком по дощечке калитки, как откуда-то из глубины сада гулко загавкало что-то огромное, судя по раскатистому голосу и быстро начало приближаться. Воображение сразу же нарисовало здоровенного волкодава с острыми зубищами и оскаленной слюнявой пастью, поэтому я от греха подальше вскарабкался назад в пролётку. От такого звонка наверняка даже мёртвые проснутся. Лучше подожду-ка хозяев здесь. Заборчик что-то низковат и не внушает мне никакого доверия. Только извозчику совершенно всё равно, сидит себе спокойно. И лошадка флегматично ушами и хвостом потряхивает. Никакой реакции на пса.
Хлопнула дверь в доме, не очень слышно и совсем неразборчиво кто-то что-то проговорил в саду, явно обращаясь не ко мне. Но собачка замолкла. Понятно, хозяева сейчас подойдут. И я самонадеянно выпрыгнул из пролётки и подошёл к забору. Чтобы тут же от него отшатнуться. Потому что вставшая на задние лапы псина чуть ли мне нос не откусила. Щёлкнули мощные челюсти в нескольких вершках от моего лица, жаром из пасти дохнуло, я даже не заметил, как снова оказался в пролётке на своём месте. С возмущением глянул на невозмутимую спину извозчика, делающего вид, что он немного задремал на облучке. Отдышался, успокаивая и собирая в целое разбежавшееся в разные стороны сердце.
— Не бойтесь, господин офицер, он у нас смирный, мухи не обидит, — попытался издалека меня успокоить хозяин этого зверя.
Лучше бы ты не болтал, а сюда бы поторапливался. Ну да, смирный он у вас и добрый. Мухи не обидит. А зачем ему злым быть? Если от одного только грозного собачьего вида эти мухи и дохнут.
— Обидит или не обидит, не знаю. Но предпочитаю хозяев на улице дождаться.