Тем не менее летные происшествия и аварии продолжались. Так, в конце августа Александр Потапов и Сергей Байков ночью совершили настолько грубые посадки, что шасси их самолетов отлетели, и они закончили пробег на «животе». Николай Александров при посадке в Раменском в конце пробега попал на мягкий грунт, загряз и скапотировал. А в начале сентября вновь летное происшествие с Иваном Лукиным – при подходе к взлетно-посадочной полосе он задел колесами блиндаж, снес шасси и сел на «живот»: «Самолет поломан. У летчика ссадины на лице». А Ивану десять суток домашнего ареста и вычет 50 % содержания за каждый из этих дней.
Однако война учит быстро. В ночь на 31 июля старший лейтенант Виктор Гридин, младшие лейтенанты Владимир Фокин и Николай Щербина взлетели для отражения налета противника в дождь при отсутствии видимости и высоте нижней кромки облаков всего 300 метров. Выполнив задание, они произвели посадку на свой аэродром, «показав исключительное умение ориентироваться ночью в сложных метеорологических условиях и совершенство овладения ночным полетом», как сказано в приказе командира полка, который объявил «ночникам-отличникам» благодарность.
Но через два дня при взлете ночью на самолете Гридина отказал мотор. Самолет упал и сгорел, а Виктор погиб. Это была первая, хотя и небоевая потеря полка в начавшейся войне, тем более тяжелая, что Гридин – опытный летчик, еще в 1938 г. участвовал в воздушных сражениях с японцами в Китае. Там он совершил двадцать боевых вылетов, провел четыре воздушных боя и сбил новейший японский истребитель «мицубиси».
Герой Советского Союза, заслуженный летчик-испытатель СССР Марк Галлай в составе 2-й отдельной истребительной авиационной эскадрильии ПВО, сформированной из летчиков-испытателей ЛИИ, в июле – сентябре 1941 г. на МиГ-3 участвовал в отражени ночных налетов на Москву. Он вспоминал: «Возвращаться с боевого задания ночью на свой аэродром приходилось со всякими ухищрениями, попытками выйти на какие-то видимые ночью ориентиры. В основном это была вода: черная вода иначе смотрится, чем черная суша».
Георгий Урвачёв как-то рассказал о встрече с М.Л. Галлаем 22 июля 1991 г., когда отмечалось 50-летие отражения первого налета немцев на столицу. До драматических событий так называемого «путча» оставалось меньше месяца, и средства массовой информации были полны антикоммунистических инвектив и «разоблачений», о чем зашла речь в их разговоре. Марк Лазаревич сказал, что, начитавшись и наслушавшись всего этого, он поначалу решил выйти из КПСС. Однако не стал этого делать, когда прочитал в одной газете, что коммунистов якобы надо расстреливать и вешать:
– В 1941 г. немцы для этого явились на танках и самолетах, но мы не испугались и дрались с ними. А теперь, если я выйду из партии, люди могут подумать, что я испугался этих газетных болтунов.
Так или иначе, но за полтора месяца после первого налета немецкой авиации на Москву в 34-м полку на самолетах МиГ-3 было подготовлено 25 летчиков-ночников, которые в этот период сбили в ночных воздушных боях десять самолетов противника и могли поделиться приобретенным опытом. Поэтому вскоре в центральной газете ВВС Красной армии «Сталинский сокол» была опубликована большая статья двух летчиков полка, командира эскадрильи капитана Михаила Найденко и командира звена старшего лейтенанта Виктора Киселёва «Из боевого опыта ночных истребителей».
Отметив, что «действия истребительных самолетов ночью резко отличаются от полетов в дневных условиях, они значительно сложнеее и кроме навыков требуют повышенной внимательности летчика», авторы дали конкретные советы, как взлетать, ориентироваться, осуществлять поиск и атаку противника ночью. При этом, по их словам, многое делать «приходится исключительно по чутью».
Возвращаясь к ночным событиям 19 августа 1941 г., видно, что летчик Урвачёв «ввиду исхода горючего» не покинул машину с парашютом, а совершил вынужденную посадку на «живот» вне аэродрома и, надо полагать, чудом остался жив. Во всяком случае, при попытке таких ночных посадок из-за «потери ориентировки и по израсходованию горючего» к тому времени шесть летчиков 6-го корпуса погибли, а четверо были ранены.
Урвачёв не воспользовался парашютом, а пошел на смертельно опасную и, наверное, безрассудную ночную посадку, скорее всего потому, что всегда с неприязнью вспоминал о двух парашютных прыжках, которые пришлось совершить в аэроклубе. Не любил он это дело – прыжки с парашютом.
В разделе его летной книжки «Прыжки с парашютом (ознакомительные, тренировочные, вынужденные и др.)» в графе «Количество выполненных прыжков ко дню заведения летной книжки» гордо, но одиноко стоит цифра «2». Далее следуют несколько страниц, рассчитанных на записи о десятках парашютных прыжков владельца летной книжки, которые остались чистыми. Хотя летчики-истребители должны систематически выполнять тренировочные прыжки с парашютом, Урвачёву удавалось избегать их, поскольку, как было сказано, не любил он это дело. Но вместе с тем, начиная с войны, летчик Георгий Урвачёв всю жизнь беззаветно дружил с парашютистом Николаем Кулавиным.
Николай был невысокого роста, но как будто налитой силой, со стальными мышцами, спокойный, невозмутимый и без одного глаза, потерянного при ужасных обстоятельствах. Осенью и зимой 1941–1942 гг. на аэродроме Внуково он был инструктором у десантников и диверсантов, которых выбрасывали на парашютах в немецкий тыл. Однажды с этой целью он вылетел во второй кабине У-2 с таким диверсантом, сидящим у него на коленях. Разорвавшийся зенитный снаряд разбил голову диверсанту, и осколок его черепа выбил глаз Кулавину. Тем не менее он долгие годы продолжал парашютные занятия и в 50-х годах был даже призером первенства Вооруженных Сил по парашютному спорту.
Несмотря на то, что Урвачёв всю свою летную жизнь неизменно уклонялся от парашютных прыжков, ему сотни раз приходилось перед вылетом проделывать нелегкую процедуру надевания парашюта. То, что она нелегкая, хорошо видно на фотографии, запечатлевшей, как это делает с помощью техника самолета летчик 178-го иап ПВО Москвы Николай Дудник, которому кроме техника самолета помогает надеть парашют ПЛ3 весом более 10 кг еще и укладчица парашютов.
Этот полк всю войну базировался на аэродроме Липицы, где 34-й полк в летних лагерях встретил начало войны. Дудник совершил 426 боевых вылетов на истребителях И-16, ЛАГГ-3 и Ла-5, сбил шесть самолетов противника. После войны он стал заместителем начальника штаба Московского округа ПВО и генерал-майором авиации. В 80-х годах, будучи председателем совета ветеранов 6-го корпуса, сблизился с председателем совета ветеранов 34-го полка Георгием Урвачёвым. Далее в настоящих записках неоднократно будут использованы свидетельства и мнение о различных явлениях войны в воздухе опытного летчика и командира Николая Дудника.
В летной жизни Урвачёва парашют оказался нужным только для удобства сиденья на нем в кабине истребителя. С этой целью парашюты у летчиков крепились не на спине, как у парашютистов, а висели ниже спины. Поэтому летчик, направляясь к своему самолету, шел не твердой походкой воздушного бойца, а «враскоряку».
В связи с этим вспоминается рассказ Героя Советского Союза, генерал-лейтенанта авиации А.Л. Кожевникова о том, что во время войны в их полку из-за непрерывных тяжелых воздушных боев, от недосыпания и предельного напряжения нервы у некоторых летчиков стали сдавать. Один из них, «всегда спокойный и уравновешенный здоровяк», однажды, обнаружив в полете неисправность, после приземления «выскочил из самолета и, схватив пистолет, бросился на техника <…>. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы догнать его <…> не помешал ударявший по ногам парашют».
В ряде работ публикуется фотография пилота МиГ-3 с подписью: «Лейтенант Кузнецов докладывает о выполнении задания. Западный фронт». На ней хорошо видно расположение парашюта у летчика сзади ниже спины. Это, по всей видимости, Федор Кузнецов, однополчанин и хороший друг Георгия Урвачёва. Из-за тяжелого ранения в воздушном бою в апреле 1942 г. он был списан с летной работы и стал начальником оперативно-разведывательной части полка. После войны служил начальником разведки авиационного соединения и в этом качестве в 1962 г. оказался на Кубе во время Карибского кризиса, а затем так же, как и Урвачёв, жил и работал в Люберцах.
По словам Урвачёва, в 1941–1942 гг. он летал в сапогах, реглане, шлемофоне и перчатках – во всем из кожи. Считалось, что это давало летчику дополнительное время и шансы, чтобы спастись при пожаре на самолете, поскольку кожа не горит, а обугливается. Вместе с тем полы реглана надо было оборачивать вокруг ног и застегивать на специальные пуговицы и петли, чтобы пропустить между ними ножные обхваты парашютных лямок. Видимо, эта конструкция грациозности в движениях пилотам тоже не прибавляла.
Здесь надо добавить, что кожаный реглан был не только предметом вещевого довольствия летного состава, но и объектом мечты и гордости его представителей, которым он выдавался после окончания военной школы летчиков. Они, став пилотами, использовали регланы, конечно же, не только для полетов, но и в пир, и в мир, и в добрые люди.
Урвачёв рассказывал, что на свидания со своей будущей женой Анастасией ходил в том же реглане, в котором летал. Заботливая возлюбленная зимой спрашивала:
– Жора, такой мороз, тебе не холодно в реглане?
– Что ты, дорогая, посмотри, какая у него теплая подкладка.
Весной любимая вновь заботливо спрашивала:
– Дорогой, тебе не жарко в реглане, ведь у него такая теплая подкладка?
– Что ты, Ася, посмотри, какая она тонкая.
Эти кожаные регланы «образца 1926 г.» перестали выдавать летчикам в 1941 г. и были сняты с производства в 1942 г. Правда, разрешалось не только донашивать ранее выданные регланы, но и заказывать новые в ателье или покупать в магазине за свои деньги. Но стоила эта шикарная вещь ого-го.