В середине августа массированные налеты немецкой авиации на Москву сменились беспокоящими налетами мелких групп и одинчных самолетов с целью изматывания сил ПВО, войск и населения города. Летчики эскадрильи Шокуна продолжали боевую работу с аэродрома Ржева над территорией восточной части Калининской и Смоленской областей. В августе с немецкими самолетами, шедшими на Москву, дрались лейтенант Бардин – с Ме-110, лейтенант Прокопов – с Хе-111 и младший лейтенант Коробов – дважды с Ю-88.
Атакованные этими истребителями самолеты не прошли к столице, были подбиты или им пришлось спасаться в облаках. Но летчикам, наверное, еще не хватало боевого опыта, чтобы одержать полноценную победу над самолетом противника и уничтожить его. Наконец, заместитель командира эскадрильи Иван Лукин и его ведомый летчик Виктор Коробов 30 августа за линией фронта, в районе города Кимры атаковали и сбили бомбардировщик Ю-88, а на следующий день в районе Ржева – Ме-110.
Глава IIIБитва за Москву и начало контрнаступления
Ржев – Внуково и начало операции «Тайфун»
В первой половине сентября у летчика Урвачёва настал двухнедельный перерыв в полетах. Это было, видимо, связано с тем, что некоторые пилоты эскадрильи оказались «безлошадными» – потеряли свои самолеты при немецкой штурмовке аэродрома и в ходе воздушных боев. Один из них, его друг, ходил за Георгием по пятам и просил:
– Жора, дай слетаю на твоем самолете, ну что, тебе жалко?
Урвачёв, смеясь, рассказывал:
– Да не жалко было. Но немцы подходили к Ржеву, и мы со дня на день ждали приказа вернуться во Внуково. На самолете через час будешь дома, а без него – неделю надо топать.
Однако друг в конце концов добился своего и улетел по боевому заданию на его самолете. Вернулся он к вечеру без самолета.
А вскоре приказ эскадрилье возвращаться на аэродром Внуково. Кто мог – улетел. Остались техники и «безлошадные» летчики, которым выдали винтовки-трехлинейки образца 1891/30 года. Карманы регланов они набили винтовочными патронами и гранатами, а перед уходом решили уничтожить аэродромные объекты, чтобы не достались немцам, заложили под них ящики с оставшимся боезапасом и подожгли. Однако не учли, что в этих ящиках были и реактивные снаряды – эрэсы, которые неожиданно начали летать по аэродрому. Пришлось залечь, чтобы переждать этот «артобстрел».
После этого «боевого крещения» на земле двинулись на восток, в Москву. Километров через тридцать переправились через Волгу и, решив, что хватит отступать и надо дать противнику бой, залегли на ее высоком берегу. Вскоре на противоположный берег выкатились немецкие мотоциклисты. Дружный залп трехлинеек – и след их простыл. Боевому воодушевлению не было предела. Но это был передовой дозор части, танки которой вскоре появились на берегу реки и ударили из пушек. Поняв, что с трехлинейками этот рубеж не удержать, летно-технический состав эскадрильи продолжил движение на восток.
Урвачёв редко вспоминал этот переход, и, как всегда, со смехом и шутками, но чувствовалось, что отступавшим изрядно досталось: почти круглосуточный марш, обстрелы, убитые и раненые, которых приходилось нести на себе, другие пехотные «прелести». Немцы зачастую катили по дороге, обгоняя их, «драпавших», по словам рассказчика, параллельно этой дороге по оврагам и буеракам. Однажды, смертельно устав, он сам чуть не погиб, попав в кромешной ночной темноте под колеса какой-то военной техники.
Спустя более полувека муниципальные власти Ржева, демонстрируя «новое мышление», объявили, что выделяют немцам три гектара под кладбище для перезахоронения погибших там солдат вермахта. Узнав об этом, Урвачёв не возмутился, как можно было ожидать, а рассмеялся:
– Три гектара маловато. Когда мы весной 43-го снова прилетели на аэродром Ржева, сразу после его освобождения, там везде грудами лежали трупы немцев. Не можете себе представить, сколько их там наши перебили.
В конце концов остававшаяся в Ржеве часть эскадрильи прибыла во Внуково. Шокун первым делом повел вернувшихся летчиков в столовую, где сидел начпрод перед тарелкой с блинами и большой миской сметаны. Он обедал. Шокун обратился к нему:
– Прибыли наши пилоты без продаттестатов, надо покормить.
– Сначала разберемся, кого кормить, а кого нет. А то, пока одни героически защищают небо Москвы, другие драпают от немцев аж от Ржева.
Командир эскадрильи, не меняя голоса и выражения лица, со словами:
– Действительно, надо разобраться, – осторожно взял в руки миску со сметаной и опрокинул ее на голову начпрода. После этого приказал своим летчикам:
– Занимайте столы, официантки прежние и вас не забыли, покормят.
Тем временем Шокун, видимо, памятуя вынужденную ночную посадку младшего лейтенанта Урвачёва в Ржеве, на спарке проверил его технику пилотирования ночью:
«13.09.41. УТИ-4, задняя кабина, ночью. <…> Общая оценка техники пилотирования – отлично. Разрешаю продолжить боевую работу днем и ночью на с-те МиГ-3. Командир 2-й аэ ст. лейтенант Шокун».
Как было сказано, сам Шокун за два месяца до этого при отражении первых ночных налетов немецких бомбардировщиков на Москву после выработки горючего на самолете, дисциплинированно выполняя приказ командования, дважды покидал машину с парашютом, а потом получил за это десять суток домашнего ареста. Такова логика отцов-командиров.
Но и ночная проверка, устроенная Шокуном летчику Урвачёву, была делом непростым. Комиссар полка доносил в политотдел корпуса: «Плохо дело с поверкой техники пилотирования у ночников, так как вражеские налеты мешают работать на аэродроме ночью». Вот так – «мешают работать», злодеи.
Комиссара донимали и другие проблемы. Иногда над расположением полка появлялся самолет У-2 и, не утруждая себя приземлением, сбрасывал пачки газет, которые радостно расхватывал охочий до свежих новостей личный состав, использовавший их, наверное, и для иных надобностей. Но не тут-то было, последовал строгий приказ: «Сбрасываемые с самолета У-2 пачки газет категорически запрещено распечатывать, кому бы то ни было <…>. Сбрасываемые газеты должны немедленно вручаться комиссару полка». Видимо, он сохранял свою привилегию первым узнавать новости, доводить их до личного состава и распределять газеты по своему усмотрению.
До конца сентября у младшего лейтенанта Урвачёва было ежедневно от двух до четырех боевых вылетов, в основном на перехват самолетов противника. Правда, в середине месяца более двух недель авиация почти все время оставалась на земле, поскольку небо было затянуто облаками, то и дело начинался дождь, и в Дневнике полка отмечалось, что «боевые вылеты не производились из-за плохих метеоусловий» или «негодности аэродрома», «погода плохая. Препятствовала боевой деятельности».
В это время Виктор Киселёв, так же как ранее Лукин и Урвачёв, совершил ночную вынужденную посадку вне аэродрома «на живот», однако по другой причине и менее удачную. При вылете на патрулирование в световом прожекторном поле на его самолете на высоте 2500 м заглох мотор, и он приземлился в 20 км к западу от Подольска, в районе села Красная Пахра: «Самолет требует полевого ремонта. Летчик получил ушибы».
Тяжело раненный Виктор был «госпитализирован» в сельской избе, а прилетевший утром санитарный самолет У-2 с врачом доставил его с места вынужденной посадки в госпиталь: «Считать зам. командира 1-й эскадрильи лейтенанта Киселева в отпуске по болезни до 13.11.41». На самом деле он смог вернуться в полк значительно позже: «Считать прибывшим из отпуска по болезни <…> старшего лейтенанта Киселева В.А. 10.12.41».
Вновь умиляет казенная формулировка – «отпуск по болезни» для трехмесячного лечения «ушибов», полученных при падении на самолете с высоты 2500 метров. Однако не умиляет «диагноз», ставший привычным в советской аивации тех лет: заглох, или, как говорили летчики, «обрезало» мотор. Исход этого диагноза для летчиков нередко был летальным, но не от русского слова «летать», а от латинского «letalis» – «смертельный».
15 сентября эскадрилья капитана Михаила Найденко перебазировалась с аэродрома Внуково на шесть километров восточнее, на аэродром Суково (ныне район Москвы Солнцево), с которого вела боевую работу до ноября.
А 30 сентября началось немецкое наступление на Москву – операция «Тайфун» и возобновились массированные нелеты немецкой авиации на Москву.
Фронт приблизился к городу, и в бумагах Урвачёва запись: «Кроме ночных налетов, в октябре немцы начали совершать налеты днем. Бомбардировщики шли в сопровождении истребителей». Далее он пишет: «Мы, летчики ПВО, кроме отражения ночных и дневных налетов (на Москву. – В.У.), стали выполнять задачи фронтовой авиации, прикрывали наши войска, вели разведку, сопровождали наших бомбардировщиков и штурмовиков, сами ходили на штурмовку аэродромов фашистов и наземных войск».
В одном из таких вылетов на штурмовку после выполнения задания летчики легли на курс «домой». В это время один из самолетов неожиданно вышел из строя и сел на аэродром противника. Урвачёв вспоминал этот случай неохотно и с досадой говорил:
– Не знаю, почему он это сделал! Может, был ранен или самолет подбит. Не знаю.
На аэродроме во Внуково их уже ждали особисты. Разговор был жесткий:
– Где летчик «имярек»?
– Сел на аэродром противника. Причина неизвестна.
– Почему не расстреляли при посадке?
– При штурмовке весь боезапас был израсходован.
– Согласно Боевому уставу и приказам командования вы обязаны оставлять часть боезапаса на обратный путь.
Возразить было нечего: летчики, как правило, нарушали эти требования и расстреливали в боевых вылетах все патроны «досуха». Они считали, что в тот раз от трибунала их спасло только тяжелейшее положение на фронте и острая нехватка летного состава. Вспоминали, что после войны в штаб полка приходило письмо этого «имярек» с просьбой подтвердить его участие в боях.