, произвести смену дислокации дивизий. Полки 133-й дивизии должны были перейти «во второй эшелон <…>, получив задачи, которые ранее выполняли летчики 32-й иад». А ее частям надлежало выдвинуться на передовую линию: 913-й полк на новый аэродром Куаньдянь, 535-й и 224-й полки, соответственно, на аэродромы Аньдун и Дапу.
Штабы, инженерно-технический, сержантский и рядовой составы со всем хозяйством дивизии прибыли к новому месту базирования по железной дороге, а летчики – на самолетах, и в их числе, подполковник Урвачёв:
«21.01.53. УМиГ-15. Перелет звеном Мукден – Аньдун, 1 полет, 30 минут».
До конца января Урвачёв при перебазировании дивизии выполнил на УТИ МиГ-15 и Як-12 еще десять перелетов из Аньдуна в Аньшань и Дапу. Затем – два полета на высотах 10 000—11 000 м на групповую слетанность пар и учебный воздушный бой.
После передислокации летчики 32-й дивизии сразу почуствовали «горький хлеб» передовых аэродромов. В первый же месяц из ее состава были сбиты семь МиГов, при этом пилот одного из них, старший лейтенант 535-го полка Илья Соколов, погиб.
Но у подполковника Урвачёва в начале февраля последние вылеты в Китае: вновь два маршрутных полета на групповую слетанность парой на высоте 10 000 м и шесть маршрутных полетов Аньдун – Аньшань – Аньдун. Для него это был конец «правительственной командировки» и последние в его летной биографии полеты на реактивных истребителях. Вскоре после этого он вернулся в Советский Союз.
Вероятно, это было связано с болезнью уха, из-за которой Урвачёв потом долго лечился, был отстранен от полетов на истребителях и перешел в транспортную авиацию. Он рассказывал, что в Корее не раз возвращался из вылета в окровавленном подшлемнике. Кровь текла из ушей из-за маневрирования с большими перегрузками и перепадами высот. Но противоперегрузочных костюмов тогда у советских летчиков еще не было. Борис Абакумов вспоминал: «Сильно нас выматывали 8—10-кратные перегрузки. <…> МиГи их выдерживали, а мы иногда теряли сознание. У американцев на каждый «Сейбр» было 2 человека сменных летчиков. Работали они в противоперегрузочных костюмах. Наша повседневная экипировка напоминала наряд трактористов».
Возможно, с Урвачёвым случилось то же, что с Пепеляевым, который вспоминал: «После полетов с неимоверными перегрузками в моей голове <…> лопнул кровеносный сосуд рядом со слуховым нервом. <…> С тех пор мое правое ухо почти ничего не слышит <…>. Лечение закончилось и мне пришлось отказаться не только от высшего пилотажа, но и от полетов на боевых самолетах вообще. Вот так в 1962 году я прекратил свои полеты». Очень похоже на историю Урвачёва. Через два года после Пепеляева, в таком же возрасте он был списан с летной работы из-за такой же, видимо, профессиональной болезни уха.
В Китае летчиков донимали также тяжелые климатические условия, жара и влажность. Командир 64-го корпуса докладывал о состояния здоровья летчиков одной из дивизий: «16 % нуждаются в срочном направлении на госпитальное лечение, 22 % подлежат направлению в госпиталь или санатории, 40 % имеют признаки утомления и только 22 % признаны здоровыми <…>. Учитывая изложенное <…> после 3-х месячной боевой работы целесообразно предоставлять летному составу отдых в течении одного месяца».
Однако Урвачёв разговоры о медицинских проблемах обычно сводил к шутке: дескать, наибольший ущерб физической форме летчиков наносился в столовой изысками и обилием китайской кухни, из-за чего у них стремительно увеличивались вес и артериальное давление. Кроме того, помимо столовых на всех аэродромах для летчиков были еще и бесплатные буфеты с холодными закусками, фруктами и прохладительными напитками. Кстати, в качестве «боевых ста грамм» в столовой летчики получали вино и коньяк практически в неограниченном количестве, но, по его словам, они этим не злоупотребляли.
Тем не менее Урвачёв иной раз говорил о каких-то медицинских препаратах, которые давали пилотам для поддержания сил. Летчик Абакумов тоже вспоминал, что «летал с медицинской поддержкой: каждый день вводили глюкозу внутривенно и кололи стрихнин и мышьяк попеременно. Многим <…> товарищам давали тоже медицинскую поддержку. Вот ведь как нас вымотала эта реактивная авиация».
При отъезде из Китая подполковнику Урвчёву, как и всем «китайским народным добровольцам» из Советского Союза, вручили медаль «Советско-Китайской дружбы» с удостоверением, заполненным иероглифами, и листком с переводом: «Выдано Урвачёву Георгию Николаевичу за оказание братской помощи Советских специалистов в построении войск специальных родов Народно-Освободительной Армии Китая. Председатель Народно-революционного Военного комитета Народного Правительства Китайской Народной Республики. Мао-Цзе-Дун. 12 апреля 1953 г.».
Эта медаль стала своеобразным отличительным знаком советских участников Корейской войны. В связи с этим вспоминается, как в середине 80-х годов автор этих записок в буфете Центрального дома литераторов обратил внимание на человека за соседним столом и спросил его, в качестве кого он воевал в Корее. Человек удивился:
– Откуда тебе известно, что я там был?
Автор указал на узкую красную ленточку с двумя желтыми полосами у него на груди. Он удивился еще больше:
– А это откуда ты знаешь?
– У моего отца такая же, он воевал в Корее.
Лучший повод совместно выпить «боевые» сто грамм трудно было найти.
Результаты воздушной войны в Корее
После того как Урвачёв, пробыв в Китае семь месяцев, вернулся в Советский Союз, летчики 64-го корпуса продолжали вести бои еще пять месяцев. По заключению историков обстановка в воздухе в этот период оставалась напряженной, бои приняли локальный, затяжной характер и шли с переменным успехом.
27 июля 1953 г. был заключен договор о перемирии, подписаный представителями КНДР и от имени сил ООН – американцами. Представитель Южной Кореи отказался подписать договор, поскольку его правительство было за продолжение войны. Тем не менее война была окончена.
Более тридцати лет спустя, когда настала эпоха гласности и пустозвонства, в средствах массовой информации появились сообщения, что, по американским данным, соотношение побед и поражений в воздушных боях в Корее было 20: 1 в пользу летчиков США. Урвачёв, узнав об этом, усмехнулся:
– Обо всей войне в Корее не знаю, но наша дивизия до моего отъезда потеряла в боях восемь самолетов, а сбила около 30 американских.
– Известно, что количество побед всегда преувеличивают, иногда в разы.
– Это так, но только не в нашем случае. Были установлены немыслимо строгие требования к подтверждению сбитых самолетов, вплоть до представления их деталей с заводскими номерами для идентификации.
О результатах воздушных боев дивизии он знал доподлинно, так как проверял пленки фото-кинопулеметов (ФКП), которые летчики привозили из боя, и определял результативность их стрельбы. С этим связан один из его рассказов:
– Китайцы, которые стояли по соседству с нами, попросили помочь. Их летчики после боевого вылета доложили о воздушном бое и сбитом самолете противника, но на пленках ФКП якобы ничего не было. Я в их штабе посмотрел пленку и подтвердил, что на ней действительно только серый фон и сетка прицела.
Через короткое время китайцы опять обратились с такой же просьбой. На этот раз я поехал не в штаб, а на стоянку самолетов к китайским летчикам, которые вернулись из вылета. Показали мне летчика, который, как он утверждал, сбил американца. Чтобы разобраться, спросил его, с какого маневра он пошел в атаку, с какой дистанции и под каким ракурсом открыл огонь, как вышел из атаки?
Китаец отвечал толково, только о дистанции говорил как-то невразумительно: «Близко, тунжа, совсем близко. Моя стрелял, американ взорвался, его обломки попали мой самолет». На обшивке МиГа действительно были явно непулевые отметины, и меня вдруг осенило. Я попросил лупу, через которую снова просмотрел кадры ФКП и не поверил своим глазам, увидев… заклепки. То, что в кадре выглядело как серый фон, на самом деле было бортом самолета. То есть китаец стрелял в упор, потому что при стрельбе даже с близкой, по нашим меркам, дистанции атакуемый самолет целиком виден в прицеле.
Видимо, у китайца не хватало опыта, чтобы при ведении огня с большой дистанции брать упреждение и тем более работать с подвижной сеткой прицела. Но я, как летчик, не мог понять, как он смог так близко подойти к американцу, чтобы атаковать его без этих ухищрений с прицелом: вот уж, действительно, «китайская работа».
Тем не менее в боевой практике советских летчиков также известны случаи атаки «в упор». Старший лейтенант Федор Федотов из 518-го полка, сбив «сейбра», вспоминал: «Когда же проявили при мне пленку ФКП, то долго искали цель. Дистанция была очень мала, самолет противника вышел размерами за кадры. <…> В конце концов, разобрались».
Но для китайских летчиков, наверное, это был привычный тактический прием. Заместитель командира 18-го гвардейского полка подполковник, Герой Советского Союза Александр Сморчков рассказывал: «К нам на аэродром как-то шлепнулся (приземлился. – В.У.) китаец, выскочил из кабины <…> кричит: «Пленка! Пленка!» <…>. Разрядили его фотопулемет, пленку проявили, а там такая «крепостина» (B-29 «Суперфортрес» – «Суперкрепость». – В.У.), хоть заклепки считай!»
При этом к осени 1952 г. китайские летчики «уже не были «мальчиками для битья», как это было раньше, приобрели боевой опыт в сражениях с американскими летчиками, и с каждым месяцем американцам победы над летчиками ОВА (китайско-корейская Объединенная воздушная армия. – В.У.) давались нелегко. Только в ноябре летчики ОВА одержали 15 побед над летчиками ООН».
Летчик 518-го иап капитан, Герой Советского Союза Михаил Михин вспоминает: «Для подтверждения факта уничтожения самолета нужно было располагать неопровержимыми доказательствами. Одних лишь снимков положения атакуемой цели в своем прицеле было недостаточно. Нужны были свиде