Лёвушка исподлобья посмотрел в бабушкины глаза и понял, что Витька был прав, когда говорил, что девчонки любопытнее мальчишек. И чего ей так интересно?
– Дай рубль – скажу! – внезапно выпалил он.
– Что?! – не поняла бабушка, но Лёвушка не боялся наказания за свою дерзость, ведь ни одна из бабушек не шлёпала его даже ради приличия.
– Рубль дай, – не так оскорбительно, но настойчиво произнёс он, и на ходу придумал: – Это игра такая. За секрет надо заплатить.
Бабушка Роза, продолжая сверлить внука взглядом, медленно открыла дверцу посудного шкафа и достала из сахарницы купюру.
– Ну, вот! Теперь говори. Ну? Я же дала рубль.
– А ты никому не скажешь? – испуг опять отдался дрожью в коленках.
– Честное слово. Ты бабушке не веришь?
– И ругаться не будешь?
– Зачем мне ругаться? Ты же не ударился, не дай бог, не поцарапался, не порезался. Ну?
– Хорошо, скажу. – На всякий случай Лёвушка встал и отошёл поближе к двери. – Я ходил с бабушкой Дашей.
– Что?! – таким возгласом, наверное, начальник разведки реагировал на сообщение об измене ценного разведчика. – И… к-куда ты с ней ходил?..
Лёвушка покрепче сжал в кармане штанишек второй рубль – не такой хрустящий, как рубль бабы Даши, но всё равно настоящий, и тихо произнёс:
– В церковь.
Роза рухнула на табуретку, рука метнулась к сердцу, а голова отчаянно замоталась, словно пыталась отвинтиться от туловища.
– Нет, нет, нет, только не это, нет, я сейчас умру! Ой, я уже!
Лёвушка от страха уписался второй раз за нынешнее утро. Ему показалось, что бабушка немедленно выполнит своё обещание и умрёт, поэтому он разрыдался и спрятал голову на мягкой бабушкиной груди.
Через несколько мгновений бабушка Роза передумала умирать, слёзы высохли сами по себе, и, смачно поцеловав курчавую голову внука, она очень спокойным тоном произнесла:
– Я никому ничего не скажу. Но чтоб это было в последний раз. Ты слышишь? В последний раз. Самый последний.
Лёвушка согласно кивал головой, плохо представляя, как выполнит подобное обещание, особенно если бабушка Даша вновь поманит его рублём.
– Ты еврей, понимаешь? Ты не должен ходить в церковь! – чеканила тяжёлые слова бабушка Роза. – Евреи не ходят в церковь.
Радуясь, что бабушкина смерть отложена на неопределённое время, Лёвушка полюбопытствовал:
– А куда ходят евреи?
Вопрос внука удивил бабушку Розу, но только на мгновение. На её лице заблистала улыбка Юдифи, сокрушившей врага иудеев Олоферна, и почти с библейским распевом она торжественно изрекла:
– Я тебе покажу, куда ходят евреи. Сейчас увидишь.
Странно, но в синагоге, куда они пришли, мальчику не было страшно. Здесь не висели портреты грозных старцев, не пахло приторно-сладким ладаном, наоборот, здесь было шумно, как на воскресном базаре, хотя всех женщин согнали за перегородку, чтобы не мешали мужчинам, и это было разумно, потому что, когда в их дворе мужчины садились играть в домино, ни одна женщина не смела подойти к столу, стонущему от грохота костяшек. И человек, стоявший на кафедре, был добрым, ещё не старым, правда, чуточку усталым и озабоченным, и мужчины, которые сидели перед ним и пальцами следили по толстым книгам, чтобы он читал правильно, ничего не пропуская, были укутаны расшитыми полотенцами, а на лбах у них висели какие-то коробочки, и самое смешное – эти мужчины всё время нетерпеливо раскачивались взад-вперёд, точно куда-то спешили.
Всё здесь было нестрашным и забавным. И, конечно, грел душу третий рубль, который бабушка Роза вручила внуку перед синагогой. Лёвушка оглядывался, желая отыскать портрет еврейского Бога, но портретов в зале не было: чистые голубые стены были расписаны синими цветами, а на окнах висели тяжёлые бархатные шторы, да и вся синагога была, как одна большая комната в маленьком доме, где собралось полным-полно гостей, совсем как у них перед майскими праздниками, когда из всяких житомиров и жмеринок съезжалась родня, уцелевшая в войне. Но где же Бог? Наверное, евреи прячут его вон в том огромном красивом шкафу, чтоб его не украли другие люди, которые не евреи, а совсем наоборот, и правильно делают, потому что такой, как Витька, если зайдёт сюда ночью, обязательно что-нибудь стибрит. Если не Бога, то красивые серебряные подсвечники – это уж как пить дать.
Хорошо и не страшно. Ещё бы понимать, о чём шепчут эти загадочные и пугливые люди и что за книги они читают вслух.
На улице бабушка Роза ласково спросила:
– Тебе понравилось, майн хаис?
– Да, там не страшно, – радостно откликнулся Лёвушка.
– А где тебе было страшно? – наклонилась бабушка. – В церкви тебе было страшно?
– Немножко, – поёжился внук.
– Немножко! Эта старая дура ничего умнее не придумала, как пугать ребёнка церковью.
– Баба Роза, а почему у дядей на плечах были полотенца? Они потом в баню идут?
– Это не полотенца, майн клигер[5], это талес. У евреев надо молиться в талесе.
– А почему они всё время раскачиваются туда-сюда, туда-сюда? Они что, писать хотят?
– Тссс! – Бабушка Роза крепко сжала ладошку внука. – Так нельзя говорить. Они молятся, разговаривают с Богом и ни о чём больше не думают.
Лёвушка хотел ещё что-то спросить, но побоялся рассердить бабушку, хотя вопрос напрашивался сам по себе: как Бог может что-нибудь слышать, когда сто человек одновременно о чём-то его просят? Что Бог может разобрать в их бормотании, не говоря уже, чтобы ответить каждому?
– А что тебе понравилось больше всего? Красивые шторы, да? Их ещё Бродский[6] подарил синагоге. Даже немцы не могли их найти – так спрятали! А ребе[7]2 тебе понравился? Он такой учёный! Он прочёл все книги на свете. Ну, что тебе понравилось, майн арц?
Лёвушка поморщил лоб, и хотя не мог определить, что же ему понравилось больше всего, не считая, конечно, третий рубль, нежданно свалившийся на голову, он вспомнил фразу, которую раз десять на день произносил отец маме, и по-взрослому, подражая отцовским интонациям, сказал:
– Мне понравилось, что женщины сидят отдельно. Женщина должна знать своё место.
Неделя пролетела быстрее ветра, наверное, её подгонял страх перед грядущим воскресеньем, ведь именно в этот день баба Даша опять поведёт его в церковь, однако даже предвкушение очередного рубля не могло приглушить страх перед другой бабушкой, которая, узнав про церковь, будет следить за ним во все глаза. Лёва потерял аппетит, потерял интерес к шумным играм сверстников и обречённо слонялся по двору, прячась от родни. Даже мороженое в руках Витьки дразнило не так, как прежде. Что ему мороженое, когда он был обладателем несметного богатства, на которое мог купить складной ножик с двенадцатью лезвиями, ножичками, пилочками! Не в мороженом дело, а вот как прекратить враньё? И когда? Раньше он решил довести богатство до десяти рублей и закончить с религией, а потом поднял планку до двадцати, затем – до пятидесяти.
Мама правильно говорила, что аппетит приходит во время еды. Правда, говорила она это папе, когда после воскресной четвертинки он канючил у неё деньги на пиво. А Лёвушкины деньги хранились в надёжном месте – в комнате была плохо приколочена половица, под которой хранился пустой спичечный коробок с бумажным богатством. Мама часто говорила, что надо прибить эту доску, что кто-то себе голову расшибёт, споткнувшись об неё, но папа в ответ фыркал, обещал, что приколотит её завтра, а сейчас он не помнит, где молоток, и гвоздей, кстати, нет. Ну, а после работы они, как водится, спешили в кино, и тогда Лёвушка закрывал входную дверь на ключ, доставал своё богатство, разглаживал рубли ладошками, а потом аккуратно сгибал их в размер с коробочку и опять прятал.
Он передумал тратить деньги, поняв, что их можно скопить, а потом купить одну, но стоящую вещь. Об этом часто судачили взрослые, мама однажды похвалилась, что они хоть и берут билеты в кино на последний ряд, зато каждый раз экономят по тридцать копеек, и за четыре года как раз вышло маме на новое пальто. И если бы папа не курил, они вообще были бы богачами. Размышляя, что он сможет купить, когда поднакопится приличная сумма, каковой он назначил пятьдесят рублей, мысли остановились на велосипеде, но после ласковых объятий бабушек эти самые мысли устремлялись далеко ввысь – к настоящему мотоциклу. Это была дерзкая мысль, но разве нельзя помечтать? Даже радио поёт, что советские люди рождены «чтоб сказку сделать былью». Однажды он робко спросил у отца, сколько может стоить настоящий мотоцикл, но родитель в ответ презрительно буркнул: «Сопли подотри!»
Такой ответ был понятен – невероятно дорого, но это уже не могло его остановить, и чем большая сумма вспыхивала в детских мечтаниях, тем пристальнее он всматривался в своих бабушек, пытаясь разгадать, насколько далеко простирается их щедрость, помноженная на взаимную вражду и преданность каждой своему Богу. Как здорово, если бы удалось получать, скажем, три рубля за раз, то он согласен, чтобы они его хоть каждый день таскали в церковь и синагогу.
Тем временем воскресенье неотвратимо надвигалось. Вечером в субботу он был полон смятения оттого, что не придумал никакого плана, да ещё накануне вечером бабушка Роза заманила его к себе и, усадив за стол, торжественно раскрыла толстую книгу в старом жёлтом переплёте из телячьей кожи и таинственно сообщила:
– Это священная книга евреев Талмуд. Когда ты чуточку подрастёшь, я тебя буду учить читать молитвы. А пока ты сам должен молиться Богу.
– Как? – растерялся Лёвушка, с испугом глядя на страницы, испещрённые закорючками, которые и на буквы не были похожи. Настоящие буквы Лёвушка знал, потому что в редкие дни, когда отец брал его с собой в город, дабы не мешать маме, затеявшей большую стирку, мальчик читал знакомые вывески, куда они ходили: «Баня», «Пивная», «Вино».