Лёвушка пожал плечами. Маца не имела ни вкуса, ни запаха. Если бы он не боялся обидеть бабушку, то бросил бы этот кусочек на стол и побежал во двор, доигрывать с ребятами. Он-то думал, что бабушка принесла шоколадку или леденцы.
– Мацу надо обязательно кушать! – Бабушка погладила его по голове.
– Почему обязательно? – испугался внук.
– Когда евреи бежали из Египта, у них кончилась еда. И Бог послал им манну небесную. Они замесили её водой, и получились вот такие коржи. В память о тех днях все евреи на Пасху кушают мацу. Я тебе завтра в бульончик её положу, увидишь, как вкусно.
Лёвушка задумался. Как может с неба сыпаться манка? Как снег? Или дождь? Наверное, бабушка что-то напутала. Но ему было лень переспрашивать, и он только молча кивнул головой, когда она ещё раз переспросила, вкусно ли угощение.
Через неделю уже бабушка Даша предупредила внука, что завтра, в воскресенье, они пойдут в церковь очень рано, в шесть часов утра. Родители ругать его не будут, потому что она предупредила, что возьмёт его с собой на базар. Всё это Дарья Ивановна говорила тихим загадочным голосом, и у Лёвушки кожа отчего-то покрылась морозными пупырышками. Но что сильнее страха? Конечно же – любопытство! И назавтра в шесть утра он постучал ей в окошко.
По дороге в церковь бабушка суетилась, оглядывалась по сторонам, как шпион, за которым следят чекисты. У самой церкви он увидел множество людей, в основном старух. Перед входом прохаживались двое мужчин в одинаковых плащах и шляпах и сверлили взглядом каждого, кто входил в церковь.
Лёвушка заметил, что старухи несли плетёные корзинки, покрытые платочками, из-под которых выглядывали раскрашенные яйца и пасхальные куличи. Старухи целовались со знакомыми, а может, и с малознакомыми людьми, что-то шептали друг дружке на ухо, и бабушка Даша радостно поздоровалась с такой же, как она, дородной старухой, деликатно расцеловалась, а её знакомая, ущипнув за щёку Лёвушку, чмокнула его в нос и протянула яйцо невероятно яркой раскраски. Затем на крыльцо вышел священник в окружении таких же бородатых мужчин, моложе его, да и одетых скромнее, хотя бедным их убранство нельзя было назвать из-за расшитых серебряной нитью зелёных балахонов и позолоченных крестов. Сопровождающие несли синие и зелёные флаги, свисавшие перпендикулярно земле, и на флагах были те же лики, которые он видел в церкви на портретах. Мужчины вполголоса что-то пели, а священник окроплял людей водой из серебряного ведёрка. Несколько капель упали на лицо мальчика, и он рассмеялся, так щекотно и приятно было прикосновение воды. Бабушка, торопливо сдёрнув платок со своей кошёлки – и как Лёвушка не заметил её! – подставила её под руку священнику, и он, задержавшись на какую-то долю секунды, щедро посвятил водой её пасочки, колбасу, яйца, отчего бабушка радостно закрестилась, и только сейчас Лёвушка услышал слова, которые все вокруг бормотали нараспев: «Христос воскрес, Христос воскрес».
Лёвушка зачарованно смотрел на удаляющуюся спину священника, который окроплял, ловко взмахивая кисточкой, дальних старушек у ограды, и вдруг подумал о том, о чём никогда не думал. Бабушек у мальчика было аж две, а дедушек – ни одного, они ушли на войну, когда его не было на свете, – и там пропали. Но если взрослые говорят, что «пропали», то, может, и объявятся, может, они заблудились, забыли, где их дома, забыли лица близких, и теперь живут среди нас, никого не узнавая, ничего не помня. Как было бы здорово, если б этот неторопливый седобородый мужчина, перед которым все склоняют головы, оказался вдруг пропавшим дедушкой! Лёвушка представил, как он вечерами взбирался бы к нему на колени и старик рассказывал ему разные истории, рассказывал о войне, рассказывал бы, о чём он разговаривает с Богом, когда за последним прихожанином закрываются двери храма, быть может, дедушка по секрету рассказал бы, что ему говорит Бог. От этих мыслей запершило горло, и он беззвучно заплакал, настигнутый тоской по дедушкам, которых не знал и потому никогда о них ранее не думал.
А бабушка шла домой весёлая, помолодевшая. Лёвушкины слёзы вскоре просохли – и на душе стало легко и весело, и дело вовсе не в пяти рублях, которые подарила бабуля, поздравив с Пасхой и трое кратно расцеловав внука, а в том, что он приблизился к такому, что пока не мог ни объяснить, ни выразить словами, и лишь досадовал, что пришли они в церковь поздно, когда все уже расходились по домам.
Прошёл ещё месяц, за ним – другой. Лёвушка по-прежнему исхитрялся придумывать увёртки и каверзы, сохраняя хрупкое равновесие в отношениях с прародительницами, которые продолжали жить в счастливом неведении, да и под половицей лежал не один, а целых три спичечных коробка, туго набитые деньгами. Сами деньги ещё не стали главной страстью в его жизни, игра эта надоела, как надоедает любая, даже самая дорогая игрушка, и копил он свои бумажки теперь «на потом», на ту жизнь, где ему никто не станет указывать, что делать и с кем дружить. И уже не деньги манили его в походы с бабушками, а старый священник и раввин[9], которых Лёвушка втайне от родни возвёл в ранг своих дедушек. Он берег эту тайну и верил, что настанет день, когда она объявится всему миру, и тогда настанет другая жизнь – волшебная, весёлая, которую люди видят только в темноте зрительного зала на большой белой простыне. Произойдёт это так. В один тёплый воскресный день бабушки уйдут, не взяв его с собой. Потом придёт бабушка Даша, которая приведёт священника, за ней – бабушка Роза с раввином, все сядут за праздничный стол, и бабушки объявят, что нашли своих пропавших без вести мужей, и нашли их благодаря Лёвушке. Мама с папой будут удивляться и станут разговаривать с сыном, как со взрослым. А главное – их семья станет весёлой и дружной.
Когда это произойдёт, мальчик не знал, но верил, что всё будет именно так.
А потом в доме начали происходить странные события. Однажды вечером, как всегда собравшись в кино, мама вдруг присела на кровать и замотала головой.
– Что, опять? – встрепенулся папа и быстро загасил папиросу, поплевав на огонёк.
– Ой, тошнит, сил моих нет! – прошептала мама и, как была в пальто, так и завалилась на кровать.
Лёвушка испугался, хотя всё, что происходило в последние месяцы, казалось ему более чем странным. Вроде мама ела как обычно, но живот её вдруг стал расти, словно мама нечаянно проглотила футбольный мяч, который внутри её кто-то постоянно накачивал, и по утрам её всегда тошнило. Витька объяснил, что в животе у мамы прячется ребёнок, то ли мужик, то ли девка, но Лёвушка ему не верил. Как может кто-то прятаться в животе, когда там, во-первых, темно, а во-вторых, совсем нет свежего воздуха. Но прошло ещё несколько недель, и однажды, когда он играл во дворе «в Чапаева», началась беготня, суета, и подъехавшая машина с красными крестами на боках притормозила у их ворот. Через минуту санитары уводили маму под руки, а растерянный папа с галстуком на голой груди и в своих легендарных трусах пытался помочь супруге поставить ногу на высокую подножку машины. Лёвушка скривился и заревел, но папа, быть может, впервые в жизни погладил сына по голове и дрожащими губами прошептал:
– Не плачь, всё будет хорошо. У женщин всегда так.
На следующий день мир опрокинулся вверх тормашками. Случилось это утром, когда мальчик открыл глаза и увидел в квартире… двух бабушек, сидевших рядышком на продавленном диване. Он быстро сомкнул ресницы, решив, что это сон, но ничего похожего ему не снилось, он хорошо помнит, что секунду назад снился парусный кораблик, море, облака, а бабушек в том сне начисто не было. Осторожно открыв глаза, Лёвушка убедился, что это не сон. Бабушки разговаривали друг с дружкой, и хотя они говорили шёпотом, чтобы не разбудить внука, хотя в их диалоге тянуло сквозняком былой вражды и неприязни, но они – разговаривали, не обращая внимания на папу, который бродил по комнате, глупо улыбался и почему-то икал.
– От смотрите, Розалия Соломоновна, яка пелёночка. Байкова! И распашонка байкова. Ребёнку тепло будет, я думаю.
– Вы что же, купили это всё заранее? – Сваха подозрительно щупала сухонькими пальцами обновки.
– А як же ж! Потихонечку, понемножечку.
– Не знаю, не знаю, – озабоченно морщила лоб собеседница. – У нас не принято покупать вещи заранее.
– Так то ж у вас, у ивреев, не принято, а у нас можно! – незлобиво, но с каким-то двойным дном парировала гордая собой Дарья Ивановна.
Но бабушка Роза не могла оставить последнее слово за кем-то, поэтому наморщила носик, покачала головой:
– И вы таки купили розовое! Нельзя наперёд покупать. А если б родился мальчик?
Бабушка Даша тоже сражалась за последнее слово как львица.
– А я знала, что будет девочка! Я когда Машку носила, так у меня живот тоже книзу был, как у вашей Софы, невестки моей, – и, толкнув сына локтём, строго прикрикнула: – Не мацай лапами вещи! И не кури. И што это за запах с утра пораньше?
– Так я ж согласно обычаю, – виновато улыбался папа. – За здоровье новорождённой. Чтоб росла на радость.
Лёвушка наблюдал эту сцену в щёлочку между одеялом и подушкой, и какая-то неясная тревога проникала в его душу. На следующий день он увидел свою сестру. Собственно, назвать это сестрой у него не поворачивался язык, потому что сморщенный комочек, упакованный в конверт из одеяльца, тонко пищал и чмокал мамину грудь. Папа суетился, переставлял тазики, ванночку, двигал кастрюли, ронял тарелки, и всё у него падало из рук, причём с таким грохотом, что дворовые коты взлетали на верхушки деревьев.
На Лёвушку никто не обращал внимания, и он, если б захотел, запросто мог убежать с Витькой в город, но что-то тянуло его в дом, где неприятный холодок полоскал желудок, едва он видел бабушек, мирно беседовавших всё на том же диване.
– Ну, шо то за имя Эсфирь? Шо то, я спрашиваю, за имя?
– Хорошее имя. Библейское.
– Ото ж бо! Як дытына будет жить с таким имянем? А чем вам не нравится Галя? Хорошее имя.