Сегодня сижу смотрю со сжимающимся сердцем свою и его ленту на фейсбуке, и многое припоминаю благодаря ей. На Fbook сам Антон меня и вписал в далёком 2009 году: пришёл в гости, сел за Мак и в две секунды соорудил профиль, благословив. По переписке и по другим каналам современного письма можно документировать частоту наших общений. Отмотаю ненадолго назад. 14 марта 2014 плотно беседуем на крыше, краткое коммюнике звучит так: “Крышеведы”, темы слёта – чистилище и немноголюдность рая; 613 заветов; этимологии: разобрали “дурман” и “цепенеет”; всеблагие музы и защита пернатых hommes de plume; Хейзинга и его homo ludens; распри и кретины; неотложность поэзии. Так я конспективно записал повестку вечера. Помню, мы тогда дотюкали друг друга по темечкам так, что поссорились (как мне показалось), по героической богословской традиции московских кухонь. Камнем преткновения стал пессимизм Чорана.
16.02.2015 – заглянул с мамой и Лёвой, был карнавал и мы лакомились пончиками фрителле с кремом. В другой раз, вижу по ленте, зашёл вдвоём с Лёвой, после прогулки в районе Арсенала: “мы с Лёвой бешеные фанаты Сан Пьетро, и даже готовы из экономии двух с половиной евро принять католицизм”. Они тогда жили там при каком-то кантьере, лодочной мастерской, – целое приключение для ребёнка, конечно круче, чем любая благоустроенная квартира! Счастливый Лёва, пока не стемнело, лазил у меня по крыше, ковырял черепицы. Антон души в нём не чаял.
1 мая 2015 года я решил отпраздновать Первомайн по германской старинке, в память Фауста, – и пишу ему: “а у меня Вальпургиева ночь” – “это что-то значит?” – “взвейтесь кострами!” – “кастратами” – “ну как, идемо?” Вместо полёта на ведьмовский Брокен, мы пошли ритуально прошвырнуться по ночному городу, полюбовались площадью с тылу церкви Санта Мария Формоза, уселись опять в “Маскарете”, где я дразнил его устрицами, друг друга сфотографировали на Райском мосту, ponte del Paradiso, где я передал другу кой-какое оккультное знание, а именно, где надо перепрыгивать правильным образом со ступеньки одного моста на ступеньку соседнего, для введения в курс венецианских суеверий (там загадывают желания), и мы, два знатных ведьмака, попрыгали там взад-вперёд.
7 мая 2015 отправились на перформанс Владимира Сорокина “Теллурия” на Биеннале, после чего разумеется вновь вспыхнул спор о Цифре, светлом цифровом будущем в скором Каменном веке. 17 мая, когда все разъехались, сидим вдвоём на любимом нами потайном campiello Remer, свесив ножки с причала. 27 августа, “посасывая шампусик” беседовали о Леопарди, помимо обычной околесицы; на следующее утро он проснулся, вижу по ленте, у меня рано утром в гамаке, повешенном на крыше, и снимает оттуда рассвет. А 4 ноября 2015 любовались там же драматичным закатом вместе с Андреем Бильжо и щёлкали на телефоны происходящее в небесах. 6 ноября 2015 были приглашены на домашний концерт Валерия Афанасьева (маэстро играл из Шопена и тут же комментировал вещи), который для немногих очень везучих устроили Дмитрий Гуржий и Наташа Семёнова; а ужин готовил Вл. Познер собственноручно. Было это в “Посольском дворце Лоредана”, так Антон перевёл palazzo Loredan degli Ambasciatori.
В те дни, в ноябре 2015-го, город накрыл густой туман и Антон, смакуя венецианское слово “фоския”, носился по затуманенной Венеции, радуясь улову романтических фотографий; их можно увидеть на его странице. Только он вернулся в Москву, как уже 29 ноября 2015 пишет: “я тут скоро умру, если не уеду”. Я ему: “ну не, нужен живой”, – давай сюда, “вдали забав столицы вредных”, онегински говоря…
15 марта 2016-го – опять фото с моей исторической “террасы Храмовников” ночью, опять бесконечная череда обсуждений: в памяти остались дискуссии о Савонароле и опасных книгах Курцио Малапарте, сплетни об отравительнице Тарновской или наоборот о Соне Кайленской, об антихристианстве апостола Павла и о фигуре Аристотеля Фиораванти, архитектора московскаго; тут он рассказал мне интереснейшие вещи про колокольню св. Марка в тульском сельце Богучарово, вотчине Хомяковых, “во какое когда-то было импортзамещение!”.
Тогда же в марте 2016, когда он был в Венеции в компании Веры Полозковой и её семьи, мы сходили на “Мадам Баттерфляй” в постановке японки Марико Мори. У него была редкостная память и на музыку, он распевал кусочки арий, да ещё и знал все перипетии либретто. 11 мая 2017, в последнюю нашу встречу, мы слушали генеральную репетицию Малера из-под палочки Курентзиса в театре Гольдони, – Антон в зале, а я ползком пробрался и притаился между музыкантами (иногда связи бывают очень полезны!).
От 20 марта 2016-го сохранилась фотография, походя сделанная у меня дома, на ней видна его медицинская помощь: я с перевязанной им рукой (оборонялся от одной прекрасной ведьмы). Антон Борисович спасал меня врачебно ещё один раз. В ночи пишу ему: “скажите доктор а что делать при отравлении когда нет ничего под рукой?” – “Пить очень много воды, чая, соков, в баре Американо <это недалеко от меня> можно купить лимон и нацедить спремуты”. Утром притащил лекарства. “Спасибо грациозный доктор за снадобье, пациенте выжил” – гласило благодарственное письмо.
А когда встревожился, что я третью ночь не сплю (меня тогда трясло от “Артодоксии”, роман летел к концу) он написал такой почтистих в стиле Ходасевича: “сходи в аптеку к Пилигримам, купи снотворного и выспись”. Имелась в виду farmacia Pellegrini неподалёку, и одновременно тут в анамнезе два венецианских стиха Ходасевича. Ритмика вызывает в памяти “Пройдись по Мерчерии, пообедай / С бутылкою Вальполичелла. В девять / Переоденься, и явись на Пьяцце / И под финал волшебной увертюры…” etc, – но и держим в уме второй стих, где есть слова “нет, полно! тяжелеют веки // пред вереницами Мадонн / и так отрадно что в аптеке / есть кисленький пирамидон”… Ещё давным-давно в Коктебеле он дразнил меня “Ходасевичем” за моё фанатичное увлечение названным поэтом. Знал, кого цитировать, понимая, что доставит собеседнику радость узнаванья.
Череда наших встреч надолго прервалась в конце 2016-го – из-за дурацкого процесса по поводу его нашумевшей геополитической выходки и из-за подписки о невыезде; я только получил из Москвы бодрое поздравление “С Новым 5777 годом”.[99]
Антон был по природе человек смелый, и это заметно сказывалось в отчётливой дикции, в его прямых, как сказал бы Онегин, суждениях, а затрагивал он щекотливые аргументы, о которых мало кто смел и смеет говорить. Даже в его страсти вечно залезать на самые высокие точки города, на башни и колокольни (однажды он признался, что мечтал бы забраться к основанию огромного золотого Ангела, вращающегося на верхотуре Кампанилы). Сказалась смелость и в том, как мой Неистовый Антонион отреагировал на вызов в суд, – скорее, это он делал вызов суду – и в том, как игнорировал вердикт. Он признался мне с задором, что был бы не прочь сесть.
– Не знал, что ты экстремал. Извини, вряд ли тюремный этикет для тебя, сомнительно чтобы к тебе там отнеслись лояльно, запрессуют: для уркаганского сообщества ты всегда будешь парниковый фраер, таких быстренько роняют; и это еще если мусорской беспредел не нагонит, от них тоже почёта не жди.
– Нет, ты не понимаешь…
– Тогда так: хуже всего то, Антониаццо, что тебе придётся перейти на “Приму”!
– Ты не понимаешь! как раз отличная оказия бросить.
– Там же нет интернета, в казематах… ты даже не сможешь писать посты!
– Наконец-то книги почитаю, давно откладываю, – был его ответ.
О чём же мы говорили? Обо всём на свете, за исключением разве что футбола. Посреди привычных буффонад, exercices de style и филологических проказ случались и полноценные дебаты. Понятное дело, протоколов от них не осталось, попробую сейчас реконструировать один из них, – помнится, он дошёл до ожесточённого богословского накала.
Завязался спор вокруг старинного и якобы безотказного принципа морали “не делай другому того, чего бы не хотел, чтобы сделали тебе”. Антон был за его безусловную ратификацию, а я отстаивал мнение, что принцип этот бесконечно лукав, так как он уязвим и логически, и морально. Почему? Допустим, я сейчас собираюсь убить вот эту каналью. Конечно, лично я не хотел бы, чтобы меня убивали, и на этом основании я должен бы отбросить камень, поднятый для того, чтобы раскроить башку подлеца. Но именно тут человеческая логика, руководствующаяся этим принципом, ловко выскальзывает из западни так непродуманно сформулированной морали: “Но я – не он! Меня убивать никому нельзя, я ведь хороший и белопушистый, а он мразь, и его надо давить, крушить и изводить любым доступным способом. И вообще: я лишь орудие святой справедливости”. Но этого мало. А как, если задуматься, этот принцип сработает по отношению к мазохисту или к человеку, склонному к самоубийству? А ведь мир такими кишит. Следовательно, этот принцип никак нельзя считать универсальным.
Антон не желал сильно вдаваться в теории, и отрубил, что понимает доброту как некие конкретные дела, “добро интересует меня в практическом и прикладном исполнении”. Это касалось не только его “Помоги. Орг” – таким конкретным делом было всё его блогерство. По его текстам хорошо заметно какое-то гипертрофированное чувство ответственности за весь мир. У него часто просили совета, участия или иной помощи. Лично мне Антон помог, в частности, подкинув идею краудфандинга на книгу о Палладио и расшерив у себя на странице. Доброта сказывалась не только во множестве практических дел. Он нёс добро в режиме онлайн. Звучит смешно, но я объяснюсь. У Антона сердце болело по всем абсурдностям российской жизни: то нацлидер выкинет очередное коленце, то роснепотребнадзор с рослой гвардией в скафандрах примется исцелять нас от либеральных настроений при помощи дубинок, то нашисты совсем распустятся, то порадуют иеромонахи со своими православными активистами из бывших комсомольцев или выползут агрессивные лесбиянки, то невменяемая машина правосудия бьёт рекорды в лучших традициях mundus inversus, то бесстыжие распилы госбюджета или откровенное выпиливание оппозиционеров из общественной жизни (Антон говорил, что оппозиция и диссиданс являются необходимым антибиотиком от хвори государственных организмов, они медицински необходимы для здорового самочувствия общества).