Но все, что осталось невысказанным, договорило тело. Эгин не мог больше сдерживать себя. Не мог более думать об Уложении Жезла и Браслета. А не плевать ли ему на Сочетания и Обращения? А не плевать ли ему на Тэна, на Амму, которые, не исключено, наблюдают за их играми через Зрак Добронравия? Плевать! Язык Эгина прохаживался по белоснежному боку Овель с такой жадностью, как будто ее кожа была спрыснута сладчайшим нектаром беспечной богини любви. Его руки, которые ничто и никто не мог теперь удержать от святотатства, раздвинули ее худенькие бедра, и поцелуй, сбросив маскарадные одежки разре-шенности, стал запретным, безнадежным и непостижимым. То есть таким, каково Второе Сочетание Устами. В тот миг Эгин думал лишь о том, чтобы доставить Овель удовольствие, никак не оплаченное ее телом. Ее трудом. Ее слезами, жалостью и благодарностью. Он хотел сделать ей такой же смелый подарок, какой сделала она, признавшись в любви ничтожному офицеру.
О да, эту фразу Эгин слышал много раз. От шлюх. Чужих и собственных любовниц, более всего заботящихся о том, чтобы мимоходом не нарушить какое-нибудь из Уложения Жезла и Браслета. Но только слетев с уст Овель, она приобрела смысл, который не уместить в узеньком ящичке удачно проведенной ночи. Только в устах ласковой и трогательной Овель эта салонная банальщина прозвучала признанием. Овель металась на постели, уносимая ураганом запретного наслаждения, а Эгин, прильнув к ее плоскому шелковому животу, зажмурился. «Нет, рассвет нужно отложить, по меньшей мере, до завтрашнего вечера».
Несмотря на усталость, ни ей, ни ему не спалось. До суеты утра было еще далеко, и Эгин умолял Овель отдохнуть перед дорогой, которая обещала быть долгой и утомительной. Но тщетно. Умиротворение так и не воцарилось в их душах. Шестикрылый призрак неутолимой страсти не желал покидать спальный покой чиновника Иноземного Дома Атена оке Гонаута.
Овель, крепко обняв Эгина, печально смотрела в пустоту. Эгин смотрел на нее, в сотый раз скользя восхищенным взглядом по ее груди, по ее сладким бедрам и упоительному животу, по ее покатым плечам и лебединой шее, по ее лицу, покрытому смешными веснушками, по ее точеному носику и перепутавшимся каштановым, о да, каштановым волосам. И по ее ушам, отягощенным массивными клешнеобразными серьгами, которые оставались единственным предметом женского туалета, которым не пренебрегли они в своем не объяснимом никакими рациональными доводами порыве обнажить друг перед другом не только тела, но и души.
Лежа вот так, Эгин впервые в жизни осознал, что такое Крайнее Обращение. О да, магия, будь она неладна, рождается именно так. Именно в такие минуты Тонкий Мир отверзает свои ворота, и потусторонние силы ― добрые или злые ― вливаются мощным всесокрушающим потоком. Так рождается магия, за чьими жалкими отзвуками охотится он, Эгин, и все его коллеги из Свода Равновесия. Так рождается крамола. Но ему не было дела до нее, пока свежее дыхание Овель омывало его щеку.
– Но ты так и не сказала мне, почему сбежала от дяди, моя милая, ― неизвестно зачем спросил Эгин, борясь с подступившим таки сном.
– Он спал со мной так же, как это только что делал ты, Атен, ― сказала Овель с горькой усмешкой. ― Ему это нравилось, а мне ― нет.
Эгин закрыл глаза. Столько новостей сразу не выдерживал даже его привычный ко многому рассудок. Он не нашел ничего более правильного, как закрыть уста Овель поцелуем. У них будет предостаточно времени для того, чтобы все тайное стало явным, а все недомолвки ― подробностями.
«Будь что будет» ― вот последнее, о чем подумал Эгин, проваливаясь в пучину сна.
Глава шестаяСвод равновесия
Когда Эгин проснулся, первое, что он ощутил, был вкус Овель на его губах и языке. «Второе Сочетание Устами!» ― прогремел страшный голос невидимого и неведомого судьи, который живет внутри каждого офицера Свода Равновесия.
Вторым, не менее острым, но куда менее приятным ощущением Эгина стала боль в левом плече. «Спасение через Внутреннюю Секиру!» ― тот же голос.
Эгин не сдержался и выпустил сквозь зубы слабый стон, пытаясь справиться с нахлынувшим на него раскаленной лавой потоком воспоминаний о событиях минувшей ночи и предшествовавшего ей вечера.
Он ― преступник. Он, рах-саванн Опоры Вещей, ― преступник. В мозгу Эгина лихорадочно перестукивали сотни счетных костяшек. Он хочет сохранить свою жизнь и свое положение. Значит, надо лгать. Лгать, по крайней мере, о том, что произошло ночью между ним и Овель.
Овель! Только теперь Эгин решился открыть глаза. Постель рядом с ним была пуста. И в комнате тоже никого не было.
Он вскочил и ворвался в столовую. Никого. Потом он заглянул в третью комнату, оборудованную под зал для упражнений. Голые стены и большой длинный сундук в углу. Едва ли чиновнику Иноземного Дома следует афишировать свою необъяснимую любовь к хорошему и разному оружию. Чувствуя себя круглым идиотом, Эгин сбегал в спальню за ключами и, вернувшись в зал, открыл сундук. Ну еще бы! Расчлененного тела Овель не было и здесь. Да оно и не нашло бы себе места среди шестов, алебард, деревянных мечей, огромного пучка стрел и заклейменного Онни метательного оружия.
Эгин высунулся из окна во внутренний двор и, адресуясь к окнам, которые были этажом ниже, позвал прислугу. Про дивную веревочку, протянутую раньше через весь двор с чудным колокольцем на конце, он поначалу забыл. Не докричавшись снятого раза, Эгин наконец вспомнил о ней и тут наконец заметил, что веревочки больше нет. Точнее, она есть. Она свисала по стене дома, перерезанная чьей-то доброй рукой.
Эгин покрылся холодным потом. Утро было уже отнюдь не раннее. Жара и духотища. Типичное летнее утро в столице Варана. Но посреди варанского лета рах-саванну Эгину стало холодно. Холодно, словно бы он необратимо погружался в бездонную могилу ― на самое ледяное дно мироздания.
Пройдя по коридору и спустившись на деревенеющих от страха ногах в комнату прислуги, Эгин обнаружил самое худшее.
Дверь была не заперта, а лишь прикрыта. Оба его слуги находились в своих постелях. Они спали. Спали глубоким и ровным вечным сном.
Несмотря на то, что виски начало ломить от неумолимо приближающегося похмелья, Эгин не мог себе позволить выпить ни капли. Он сидел на полу фехтовального зала, на мате, набитом конским волосом, и с пустым взором вертел в пальцах легкий метательный нож хищного алустральского профиля.
Овель исс Тамай бесследно исчезла. Беглый опрос соседей по дому и чужих слуг, который Эгин постарался провести в самой что ни на есть небрежной манере, не дал ничего. Трупы его слуг пока оставались неубранными. При осмотре Эгин довольно быстро обнаружил на их шеях крохотные красные пятнышки, и причина их смерти стала ясна для него, как день. После этого судьба двух соглядатаев, работающих под началом какого-нибудь эрм-саванна, его совершенно перестала интересовать. Они начнут пахнуть часов через девять, а к этому моменту сюда уж подоспеют ряженные могильщиками люди из Опоры Единства.
Сейчас важно другое. Овель исс Тамай, родственница первых лиц государства и его новая любовница (Эгин с грустной улыбкой поймал себя на мысли, что Вербелина как-то сама собой успела приобрести в его глазах статус «старой»), бесследно исчезла. Бесследно исчезнуть из постели рах-саванна ― дело само по себе непростое. А тем более восемнадцатилетней девчонке.
Впрочем, из когтей всесильного дяди Хорта, старого греховодника, тоже ведь вырваться было непросто. «Если она, конечно, не лгала насчет побега», ― заметил Эгин справедливости ради. Эгин сам не понимал почему, но он верил каждому слову этой прекрасной и необузданной жрицы любви. «Впрочем, ― не к месту хихикнул над его мыслями славной памяти однорукий Вальх, ― влюбленный мужчина всегда слушает наречие иных уст».
Овель могла уйти сама. «Куда? Зачем?» Овель могла быть похищена людьми своего дяди. «Как нашли? Как успели? Здесь живет Атен оке Гонаут, дипломат из Иноземного Дома, а не Эгин, рах-саванн из Свода Равновесия». И, наконец, Овель могла быть похищена другой силой, не имеющей отношения к Хорту оке Тамаю. «Какой силой?» Эгину оставалось только мысленно развести руками.
Резкий взрыв боли в левом плече подбросил Эгина на ноги. Да. Да. Да, Сыть Хуммерова! У него не было другого выхода. Он не мог даже и помыслить о попытке к бегству. Если он не придет в Свод Равновесия, его ждет мрачная смерть от пробужденной Внутренней Секиры.
Значит, он должен идти на доклад к Норо. Рассказать все. Кроме бурной ночи с Овель. А потом ― будь что будет.
Страшной силы бросок Эгина вогнал метательный нож в грубую мишень, предназначенную для топоров, на ладонь.
Главная цитадель варанской тайной службы охраны князя и истины, именуемой Сводом Равновесия, находилась в самом центре Пиннарина, на площади Шета оке Лагина, напротив княжеского дворца. Огромное трехступенчатое здание занимало всю южную сторону площади. Северную занимал дворец. Площадь Шета оке Лагина, по уверению придворных пиитов, была самой большой площадью в Круге Земель. И мало кто знал, что Элаево Поле в Орине и Плац Лана в Реме Великолепном все-таки больше. Эгин, например, не знал, потому что никогда не задавался праздными вопросами.
Третья ступень венчалась огромным голубым куполом, Над которым пламенел червленым золотом герб тайной службы ― двуострая глазастая секира. Такая же, как та, которая отвратила его ночных обидчиков с псами. Такая же ― но в сорок раз большая.
Никто, кроме Сиятельного князя и гнорра, не знал точно обо всем, что кроется за фасадом Свода, сложенным из ослепительно белого греоверда. Этот огромный лабиринт, имеющий девять надземных, три (или четыре ― Эгин точно не знал) купольных и, по меньшей мере, четыре (или пять? или семь? ― Эгин не знал и подавно) подземных яруса, этот спрут, распустивший подо всей центральной частью Пиннарина сложную сеть туннелей и потайных ходов, этот рукотворный утес, противостоящий злу вот уже сто девятнадцать лет, был воистину непостижим, как непостижимы луна и звезды на небесных хрусталях. По крайней мере, так внушали офицерам Свода их наставники.