Во-первых, делать было особенно нечего. Во-вторых, он занимался любовью настолько часто и необычно, что сохранять тело в чистоте без частых купаний было совсем не просто. А в-третьих ― и это самое важное, ― Тара настоятельно рекомендовала ему (а в положении Эгина это значило почти то же, что приказывала) поступать так, а не иначе. «Если ты не будешь купаться в этой воде, ты иссохнешь, твое тело сморщится, а волосы поредеют настолько быстро, что через неделю ты будешь похож на тридцатилетнего, через десять дней ― на сорокалетнего, а через двадцать дней ― умрешь». Таре, похоже, не хотелось, чтобы Эгин отправился к Намарну так спешно, хотя Эгин догадывался, что не что иное, как ее любовь, делает так, что человеческое тело старится и превращается в гнилое мясо с такой неслыханной быстротой.
«Что это за вода?» ― спросил как-то Эгин, сочтя свой вопрос, по меньшей мере, резонным. Тогда Тара долго колебалась, прежде чем ответила. Историю, которую она поведала "Эгину вскоре после этого, ему хотелось выбросить из головы как можно быстрее. Сводилась она приблизительно к следующему. Где-то на севере от Хоц-Дзанга есть дерево, возле которого после ночной грозы собираются горные лисы ― бесхвостые, трусливые и удивительно сообразительные твари. Кровожадность и любовь к человеческому мясу, однако же, присущи им в полной мере. И хотя на человека такая лиса, чей мех сер, а хвост короток и некрасив, никогда не решится напасть ни в одиночку, ни группой, детям смегов часто приходится терпеть от них. Родители заклинают своих детей возвращаться домой засветло, ибо для ребенка нет ничего страшней, чем столкнуться на горной дороге с тремя-четырьмя животными.
После грозы эти лисы собираются под старым рас – кидистым деревом большой стаей. Каждая из них несет на хвосте крохотный бледный огонек, светящийся в безлунной ночи, словно гнилушка или упавшая звездочка. Они располагаются вокруг дерева семиконечной звездой и начинают скулить и перетаптываться на месте, в то время как огоньки каким-то непостижимым образом перекочевывают с их хвостов на ветки дерева и светятся, словно масляные лампады на Празднике Тучных Семян. У смегов есть примета ― кому довелось хоть одним глазом взглянуть на это дерево, тому суждено либо прославиться, либо погибнуть в дальней стороне в ближайший год.
И тут начинается самое интересное. Лисы образуют вокруг ствола плотное кольцо и начинают бить по дереву лапами, будто в барабан. Как бы отзываясь на этот бой сверху, с ветвей и листьев дерева начинают градом катиться тяжелые капли, что остались там с прошедшего дождя. Обрадованные твари начинают кататься по земле, ловить ртами эти капли и жадно глотать воду, которая, по поверьям смегов, обладает свойством залечивать даже самые тяжелые раны, исцелять тех, кто при смерти, оживлять мертворожденных младенцев и творить прочие чудеса. Но набрать хоть наперсток этих капель настолько непростая задача, что почти никто из смегов не отваживается дерзать ради этого. Дело в том, что лисы, занятые таким вот жутковатым купанием, от вида которого, по уверениям Тары, седеют даже окрестные горы, становятся свирепы и сильны вдесятеро против своего обыкновения, и даже взрослому человеку не оборониться от них ни мечом, ни луком.
Вот в этой-то воде и купался, по уверениям Тары, Эгин, который не удержался от вопроса о том, как же самой Таре удалось набрать ее в таком изобилии. «Ради твоего здравия, Эгин, я пошла на опасную хитрость. Однажды, приметив сияющее дерево после грозы, я привезла туда подводу с семью пленными северянами, которые давно дожидались казни в подвалах Хоц-Дзанга. И я выпустила их поблизости, когда вода уже полилась, а лисы стали кататься на спинах. Когда твари поняли, что кто-то нарушил их покой, их глаза стали ледяными, а шерсть на спинах поднялась дыбом. Нечистые завопили, но деваться им было некуда… одним словом, пока лисы лакомились мясом, я собрала эту воду для тебя».
Тупо глядя в надвигающиеся сумерки, Эшн, наверное, в десятый раз вспоминал рассказ Тары, поразивший его так сильно не то благодаря странной жестокости его новой возлюбленной, не то благодаря своей абсурдности, сказочности, от которой он, однако, становился лишь более правдоподобным и достоверным. Да что там рассказ, Эгин чувствовал, что после получаса любви с Тарой обессиливает так, как не обессиливал после четырех часов безостановочных упражнений в фехтовальном зале и лишь только благодаря купаниям способен продолжать в том же духе и дальше. Ночь за ночью. Три ночи. Три! Значит, сегодня полнолуние?
И в самом деле, Эгин заметил полный чуть красноватый пятнистый блин Хозяйки Ночи, поднимающийся из-за иззубренного края разрушенной башни.
«Значит, сегодня меня ожидает еще один сюрприз. Я наконец-то увижу женщину, с которой занимаюсь любовью уже третьи сутки». Эгин вздохнул. Одна вещь не то чтобы мучила его, но уж, по меньшей мере, не оставляла равнодушным. Если Вербелина и Авор совершают купания два раза в день, как и он, они живы и невредимы. А если нет?
– Я здесь, ― промурлыкала Тара.
Эгин вздрогнул. Погруженный в странные раздумья, он не услышал скрипа дверных петель, который обычно предварял появление в его покоях Говорящей Хоц-Дзанга. Да и был ли этот скрип? Эгин подозревал, что Тара вообще могла обходиться без дверей, когда хотела. И стены тоже не были ей помехой. Впрочем, насколько заметил Эгин, она старалась не злоупотреблять своими способностями в его присутствии. Тара была умна и понимала, что предел здравомыслия Эгин уже оставил позади. А стало быть, предел безумия для него теперь стал необычайно близок и легко преодолим.
– Рад тебя видеть, ― машинально отвечал Эгин, хотя видеть по-прежнему было нечего.
– Кстати, ― бодро продолжила Тара, которую приветствие Эгина изрядно развеселило, ― сегодня будет то, что я тебе обещала.
– А когда?
– Когда луна достигнет своего наивысшего положения над Хоц-Дзангом.
Эгин бросил разочарованный взгляд в окно. И снова обещанного придется ждать. Чтобы как-то отвлечься от идеи, ставшей приобретать в его сознании черты навязчивой, он обнял Тару и подарил ей глубокий и страстный поцелуй. Сколь бы ни была странна их связь, сколь бы ни была она противоестественна для человека, каким, несомненно, Эгин все еще являлся, она дарила ему такую глубину чувствования, какой не удавалось ему достичь в плотской любви ни разу прежде. Хотя нет, однажды с Овель все-таки удалось. Овель… Нет, ему не хотелось вспоминать о ней здесь и сейчас. Быть может, потому, что он боялся, что его ум и его мысли ― открытая книга для Говорящей Хоц-Дзанга, которой ведомы тайны эпохи Третьего Вздоха Хуммера. Одним словом, даже одними мыслями об Овель он не хотел омрачать свою связь со странной девушкой, которую некогда любил сам Элиен, звездно-рожденный. Хотя Искушение спросить у Тары о ее судьбе было велико. Очень велико. Ну хоть не о ней, так… Овель, клешни Скорпиона, Убийца отраженных…
– Скажи мне. Тара, ― спросил Эгин, отстранившись, ― я не понимаю одной вещи. Ты говорила, что мне назначено судьбой собрать воедино Убийцу отраженных.
– Можно и так сказать, ― кивнула Тара, посерьезнев.
– Но, судя по всему, мой путь прекратился здесь, чтобы никак не продолжиться, ― Эгин, конечно же, блефовал. Ему не хотелось даже думать о том, что он останется в этом чертоге мертвых навсегда. И потому его мрачное «судя по всему» было не более чем игрой. ― Каким же образом я соберу Скорпиона?
– Прекратился он или нет, мне неведомо. Я знаю только то, что ты здесь. И пока ты во власти Говорящих Хоц-Дзанга, я не могу отпустить тебя. Будущее туманно. И я не знаю, суждено ли тебе выйти за ворота Хоц-Дзанга еще когда-либо. Но уж будь уверен, что если ты выйдешь за них, то…
– То Убийца обретет цельность и станет направо и налево косить этих самых пресловутых отраженных, ― с сарказмом бросил Эгин.
– Отраженных очень и очень мало в этом мире. В мире, в котором живешь ты, Эгин. Быть может ― и скорее всего, ― он один.
– Но мне, откровенно говоря, плевать на них или на него! Я не фанатик, как Дотанагела, и не бесноватый, как гнорр! Мне нет дела до отраженных, что бы ты ни говорила там о Пути, ― горячился Эгин, которого задело то спокойствие, с которым Тара повествовала о том, что он, Эгин, вполне может встретить свою смерть, лежа на атласном ложе.
– Я говорила о Пути вот что. Даже если тебе плевать, ты все равно сделаешь то, что велит тебе Путь. Ибо это твой ум говорит плевать, в то время как твое сердце стучит совсем о другом, ― тихо отвечала Тара.
– Но тогда почему ты не помогаешь моему сердцу исполнить предназначение? Почему ты не помогаешь мне собрать Скорпиона и изгнать отраженных из вещного мира жизни-в-жизни? Почему тебя оставляет безучастным мое предназначение? Почему?
О да, гиазир Эгин не зря ел хлеб Свода Равновесия. С риторикой у него было все в порядке. Ибо риторика ― это когда любая, даже чуждая тебе мысль облекается в златотканые одежды убедительности и красноречия. Эгин при желании мог доказывать что угодно и с каким угодно жаром, лишь бы добиться своего. Он не верил в отраженных в первую очередь оттого, что не знал, кто это, а во-вторых, потому, что не хотел верить. Но ради того, чтобы покинуть Хоц-Дзанг, он был готов на что угодно. Сколь бы сладок ни был плен, он остается пленом.
Тара слушала его, не перебивая. Кажется, теперь она сидела на ложе и пристально смотрела на Эгина. Впрочем, поручиться Эгин не мог, ибо никаких доказательств у него, разумеется, не было. Наконец ее уста разверзлись, в посрамление Эгину, ибо голос доносился со стороны окна.
– Я, разумеется, помогу тебе, Эгин, в твоем предназначении.
Эгин опешил. Вот уж что-что, а такое быстрое согласие было для него неожиданностью. Она что теперь, устроит ему побег?
– Слушай меня внимательно. Четыре сочленения Скорпиона находятся в Хоц-Дзанге. Дотанагела был во многом прав, когда говорил о том, что интересующие его сегменты тела Скорпиона находятся на Севере. Они действительно находились там, служа декоративными гардами столовых кинжалов для разделки крупной дичины, и принадлежали внучатому племяннику предыдущего сотинальма Харрены. Нынешний сотинальм, получив наследство, поспешил перевезти его в свой удаленный замок у южной границы, в Дельту. И сегменты Скорпиона, а точнее, набор из четырех столовых кинжалов среди кучи столовой утвари, драгоценностей и охотничьего снаряжения погрузили в трюм корабля. Смеги перехватили его близ мыса Форф. Корабль был отправлен на дно, а кинжалы вместе с остальной добычей привезены сюда, в Хоц-Дзанг. Никто, кроме меня и, быть может, нашего свела, не подозревает, что за гарды у этих неброских кинжалов, ибо зреть явное дано всем, кроме слепцов, а зреть неявное ― лишь избранным, среди которых часты и слепцы. Ты можешь видеть эти кинжалы во время любого крупного обеда у нашего свела воткнутыми в олений бок. Так вот, Эгин, ты знаешь все, что нужно для того, чтобы мой подарок послужил тебе.