— Здравствуйте, Бабмарина! Катьку жду… Думала, она. Я, видно, задремала в кресле, вот и перепуганная. Заходите.
— Я на минуточку. Нет ли у тебя, Лерочек, молочка капельки?
— Заходите же! Есть.
— А то я нынче в гастроном еще не спускалась, а мой Додо на меня сердится.
Додо — так звали огромного рыжего кота. Всех котов, живших когда-либо у бабы Марины, звали Бегемотами. Но с легкой Катькиной руки, которая не смогла выговорить слишком громоздкое имя, прижилось это короткое.
— Возьмите пакет.
— Ну нет, пакет — это слишком много… Хотя если он у тебя совершенно лишний?..
— Совершенно лишний! Пройдите же!
— Нет, теперь я пойду. Покормлю Додо. А зайду попозже, Катеринку посмотреть, девочку мою. — Ее колыбельный голос задрожал, а глаза покраснели и заблестели. — Спасибо, детка, я верну.
— Ну что вы, Бабмарина! Напоите Додо и приходите.
— Приду, детка, приду. — И она удалилась своей воздушной походкой, будто ступала по облакам.
Скоро девяносто лет этой женщине, ровеснице века, пережившей три войны и потерявшей в блокаду мужа и двоих поздних сыновей, которых родила погодками в сорок лет, как только перестала танцевать. Как она стерпела все это?.. Может, потому, что в Бога не верит — пенять не на кого, жизнь такая, судьба, у всех так… Понадеялась бы на Всевышнего — а Он взял да подвел, извелась бы, сетуя на Него да на себя за то, что не в то верила, не на то надеялась. А может, все наоборот: верила бы, просила… как там? — спаси и сохрани — Он бы и спас… Господи! Есть ли Ты? Ну не может же человечество так долго верить в то, чего нет. Помоги мне узнать Тебя, Господи! И еще: спаси и сохрани…
Снова звонок.
На этот раз — точно она!
Нет. Это была соседка бабы Марины в своей неизменной полосатой пижаме.
— Доброе утро, Лорочка.
Пять лет уже не может уяснить, что между именами Лора и Лера есть небольшая разница.
— Здравствуйте, Нина Андреевна.
Поскольку та стояла и молчала, беззастенчиво заглядывая в квартиру, Лере пришлось спросить:
— Вы что-то хотели?
— М-м-м… Я хотела спросить…
«Ее шея сейчас станет как у жирафа, и я прищемлю ее дверью», — подумала Лера.
— Я хотела спросить, где это вы покупали молоко в пакетах? Ведь это от вас давеча Марина Леонардовна пакет принесла? — Она продолжала тянуть шею и страшно жеманничала в своей обычной манере.
— В нашем гастрономе.
— Да что вы говори-и-ите?.. Значит, опять стали в наш возить. О-о-очень хорошо… А то приходится невесть откуда тащить. А в буты-ы-ы-лках, знаете, так неудо-о-о-бно…
Дать, что ли, и ей пакет?
Соседка мялась на пороге и ждала приглашения. Но Лера деликатно отмалчивалась, и той пришлось раскланяться.
— Спасибо, Лорочка.
— До свидания, Нина Андреевна! — Принцесса-пекинесса, Пижама Полосатовна, хотелось добавить Лере. Эти прозвища, данные ей Катькой, здорово подходили вечно заспанной, всклокоченной, с приплюснутой физиономией соседке бабы Марины.
Баба Марина звала ее Нинон. Когда она рассказывала что-нибудь из жизни своей квартиры, Катька визжала от смеха, а та недоумевала: ну что же тут смешного, детка?
Звонок. Если и на этот раз не Катька, Лера просто сойдет с ума…
На пороге стоял долговязый мужчина с огромным плоским свертком и растерянно улыбался.
Лера не успела ни сойти с ума, ни разозлиться. Снизу раздался Катькин голос:
— Валерка, это я!
А это — ее муж, решила Лера.
— Здравствуйте, — сказал долговязый. — Можно занести?
— Здравствуйте, заносите.
Он вошел, и Лера увидела на нижней площадке свою сестру, волокущую по ступеням большущий старинный чемодан с медными углами. Лера бросилась ей помогать, но подоспел долговязый, как пушинку, поднял его и по-свойски понес в квартиру.
Катька набросилась на Леру, пытаясь обнять ее. Мешали этюдник и раздутая сумка, повешенные крест-накрест на плечи.
— Валерка! — Катька скулила, словно резвящийся щенок, и все норовила заграбастать Леру в свои объятия. — Что я тебе скажу-у-у!..
Точно, мужа с собой привезла…
В этой возне у Катькиной торбы оборвался ремень, она запнулась за упавшую сумку, больно придавила Леру болтающимся этюдником, они обе чуть не грохнулись на рыжий чемодан, но тут их подхватил Катькин муж.
Лера стала извиняться, а Катька, согнувшись пополам от смеха, простонала:
— Лер, дай три рубля.
Когда Лера вынесла в прихожую три рубля, долговязого уже не было, а Катька скакала вокруг бабы Марины, пытаясь стащить с себя этюдник и запутавшись в его ремнях:
— Баба Мариночка! Додоша!
Лерин вестибулярный аппарат немедленно напомнил ей о своем несовершенстве — ее укачало. В дверях соседней квартиры стояла Пижама.
— Ах, Лорочка, у вас преле-е-естная сестричка. Здравствуйте, Катюша.
Но Катюша не слышала — она тискала Бабу Марину и голосящего басом, вырывающегося из рук Додо.
Ну вот и вернулось милое мое землетрясеньице! Ждали — извольте.
Катька свернулась в кресле и едва не мурлычет от удовольствия. Раскраснелась после ванны и «Чу-Мая». Ее темно-песочные волосы, подсыхая, закручиваются в крупные кольца — прадедово наследство. И глаза, серые с фиалковым оттенком — его же, прадедовы, — мерцают лукаво и загадочно. Дедушка, папин папа, как только внучку увидел, сказал: батины глаза, буря будет, а не девка!
И вот сидит эта буря с блаженной физиономией. За прошедшие два часа она успела нареветься, насмеяться, назадавать кучу вопросов, ни на один не выслушав ответа и не ответив толком ни на один Лерин.
Единственное, что Лере удалось выяснить достоверно, что долговязый — вовсе не ее муж, а просто таксист, оказавшийся соседом по дому. Он улизнул, не взяв три рубля, поскольку еще по дороге сказал, что с удовольствием выполнит благотворительный рейс в пользу нищих вольных художников. Правда, недолгими попутчиками у нее были двое азиатов с дынями в соломенных оплетках, которые вышли у гостиницы в центре, дали четвертной «без сдачи» водителю за работу и дыню Катьке. За красивые глаза, разумеется.
А глаза эти уставились на телефонный аппарат…
Пурпурный сафьян.
Гранатовые бусины.
Пламя свечи.
Виолончель самозабвенно ведет свою партию.
Вдруг на самом взлете, неожиданно, но в лад,
с той же страстью вступает флейта.
На миг виолончель смешалась.
Но лишь на краткий миг,
как бы забыв, что играет дуэт.
Белая атласная лента
порывом ветра брошена на сафьян.
На нее скатилось несколько жемчужин.
— Валер… — Глаза под пушистыми ресницами засверкали. — Валер, я остаюсь… В Питере.
Лера сплюнула три раза через левое плечо, постучала по деревянному подлокотнику и встала.
— Пойду поставлю чай.
Катька пружиной взвилась с кресла и закружилась по комнате.
— Я остаю-у-у-усь в родном Петербу-урге-е, мне так надое-е-ело уже кочева-а-ать… — Получалось нечто вроде романса. — Лер! Ты слышала? — Она пропела снова эту фразу, задумалась ненадолго, замерев на одной ноге и раскинув руки, и продолжила: — Детей нарожа-а-аю я целую ку-у-учу, — опять замерла на миг, — и буду борща-а-ами муженька ублажа-а-ать… Ля-ля-ля-ля-ля-а-а-ля…
«Господи, ты услышал меня!..» — только и подумала Лера.
— Валер, иди сюда!
Катька сидела в своей комнате у раскрытого чемодана и выворачивала из него содержимое: свертки, книги, несколько каких-то каменьев.
— Смотри, какая красота!
На дне лежали листы картона с этюдами.
— Ой, чуть не забыла! — Она полезла рукой под картонки, пошарила там и достала газетный сверток. — Внимание! — Взялась за угол, взмахнула рукой, и из свертка выпорхнули сиреневые бумажки.
Лера не сразу сообразила, что это.
— Здесь — тыща. Без одной бумажки.
Это были двадцатипятирублевки.
— Катька, ты ненормальная! Это ты вот так через полстраны везла тысячу?!
— Вот еще! Везли паровозики, а таскали джентльменчики.
— А из Москвы? Ты что, в багаж так и сдавала?..
— Из Москвы я тоже на паровозике. Я остаю-у-усь…
— А в телеграмме — прилетаю…
— Ты, Валерка, все слишком буквально понимаешь. Я на крыльях счастья летела, а ты — самолет… Я остаю-у-усь в родном Петербу-у-урге… — Она кружилась, вальсируя, по шелестящим бумажкам, словно это были опавшие листья.
— Кать, давай соберем.
— Успеем. Можно подумать, у тебя всю жизнь полы были устелены деньгами. Ля-ля-ля-ля-а-аля…
— А кому ты собираешься нарожать кучу детей?
Катька вскочила на тахту, задрала полы махрового халата:
— Да разве с таки-и-ими траля-ля нога-а-ами я мужа себе-е-е тря-ля-ля не найду-у-у?..
Вдруг она осела, замолчала и словно увяла. Послышалось всхлипывание.
Вот так всегда. Лера подошла к ней и погладила ее по голове.
— Ну что ты, Катюш?..
Раздался телефонный звонок. Катька вскочила, как от удара током. Широко раскрытыми зареванными глазами, приоткрыв рот, она смотрела в дверь на телефонный аппарат, висевший в прихожей на стене.
Лера сняла трубку:
— Да?… Сонечка, привет!.. А что такое?… Ой! Прости, запамятовала, поздравляю!.. Ну разве так можно — врасплох?… Нет, не смогу, Катька прилетела, то есть приехала… Завтра?… Хорошо, завтра на объедки!.. С Катькой… Хорошо, Сонечка. Спасибо. Всем привет… До завтра.
Катька уныло сметала в кучу деньги носком тапки.
— Сколько нашей Сонечке? Ах да, мы же ровесницы. У нее по-прежнему двое? Или четверо уже?
— Пойдем чай пить.
Катька остановилась в прихожей перед зеркалом. Долго рассматривала и растягивала лицо. Потом взяла Лерину помаду, нарисовала себе рот от уха до уха и два пятна на щеках. Села на тумбочку, свесив руки между колен.
— Лер… Гарри Анатольевич не звонил?
— Что ты говоришь? — крикнула Лера из кухни, хотя прекрасно слышала вопрос.
— Да так, ничего.
— Чай где будем пить, Катюш?
— Можно в кухне.