— ОК, — и резинку жует.
ОК… А мне эти две буквы как WC прозвучали, ну я и давай лить в него это пиво. Пей, пей. Что тут долго рассказывать: осуществилась мечта моя. Кенгуриха в дверях сортира стояла и курила со скучающей рожей.
Прошло какое-то время. Встречаю я Сегуна в городе. Очень милый. Приглашаю его выпить, угощаю сигаретой. Я как раз при деньгах была. Он себе ботинки купить пожелал, высокие такие. Привел меня на самый верхний этаж торгового дома «Подвале», там он их углядел, за триста злотых, тогда это была большая сумма. Я глупая, чтобы ему понравиться, начала сорить деньгами, то одно, то другое покупать, ему, себе. До того дело дошло, что открылась я ему, говорю: меня в армию хотят забрать. А он мне: ерунда, надо только к его дяде из военкомата сходить, а вернее съездить, за шестьсот злотых он мне самую плохую категорию, непригодность к воинской службе, выправит. Сели мы в такси и летим к его дяде, я уже пьяная, потому что каждую покупку мы в каком-нибудь приличном кабаке обмывали. Въезжает такси на старые улицы, в Бермудский треугольник, он и говорит:
— Ты здесь меня обожди, в машине.
Забрал мой военный билет и деньги и пропал в подворотне. Я жду, жду, а через полчаса таксист уже начал ерзать и говорит мне: «Что-то, молодой человек, не идет ваш приятель…» — тут я поняла, что он в подворотню вошел и со двора как в жопу провалился, только что мне до этого, если глаза у него навыкате и припухлостью обрамленные… И после всего этого у него еще совести хватало к Кенгурихе приходить и про мое здоровье спрашивать. И паспорт этот у нее украсть. Пользоваться им. Через несколько лет письмо мне под дверь подсунул, что ждет меня с моим военным билетом под Шпилем и еще что я должна ему столько-то и столько денег принести — тогда он мне его отдаст, а если не приду, то у него в бутылке зараженная кровь и шприц, и он меня уколет, но что с того, если у него под глазами мешочки, а на щеках шрамики… Ну это я уже совершенно проигнорировала, и никаких дальнейших последствий не было, кроме разве тех, что эти ляжки его я до сих пор над собой вижу и нисколько не жалею. Потому что потом оказалось, что у меня самый главный бандит, главарь мафии был… Жаль только, стихов мне не писал, а Кенгуриха и по сей день эти его каракули хранит в баре среди пустых бутылок и каждому читает…
Доктор Менгеле[65]
Смертельно ядовитая тетка приехала из Освенцима, выглядела, как пробирка с цианистым калием. И на эту пробирку кто-то водрузил проволочные круглые очки. Худая, высокая, веснушчато-рыжая. Сидела за убийство, освобождена досрочно, а теперь мы ее принимаем.
Сразу вокруг нее на пикете образовался кружок. Сливки уголовного мира: Калицкая, Ядька-Кривой-Нос. Я смотрю: что это за новая святая приехала? А Патриция мне на ухо: отрава!
— Смотри, — говорит Патриция, — смотри, там на лавке сидит страшная уголовная тетка, Доктором Менгеле кличут. У Утки ночует. Подойди, голоса не подавай, только слушай, потому что неизвестно, психическая, может врезать.
— Она в очках, точь-в-точь доктор Менгеле, волос светлый, одним словом, — фашист! Разговоры разговаривает, какие-то дела с Уткой утрясает, о деньгах, о хуях…
Пришел этот ваш Сёгун, по которому вы с ума сходили, и сразу с Доктором Менгеле шептаться. Шу-шу-шу. На ушко. Тогда она встала и говорит:
— Прошу прощения. Мне пора. Мне на вокзал.
И так ядовито-сладко смеется.
Патриция шепчет мне:
— О, уже договорились. Сейчас он к ней подойдет.
Ну а поскольку этот ваш Сёгун уже с Доктором Менгеле скорешился, то я от него подальше, подальше!
Загадочный блондин в черном сомбреро
При этих словах оживилась Пенсионерка № 2. И выступила с историей, случившейся со знакомой сосалкой из Тчева, которая познакомилась на вокзале с красивым мужчиной, блондином, в черное одетым, даже с шиком, в черной шляпе…
— Называется сомбреро. И, понятное дело, эта тетка повелась на его приманку. Он подошел к ней (что уже само по себе было подозрительно: к такой старой тетке такой мужчина) и вешает ей лапшу на уши, что, мол, его поезд ушел, а следующий только завтра, что, может, купим водки, что ли, и сядем здесь в парке на лавочке и выпьем… Она, конечно, вся светится, влюблена по уши и, конечно (что было уже записано в плане этого типа), говорит:
— Зачем же на лавочке! Зачем же на лавочке, если я живу совсем рядом!
Мы все смеемся, а Пенсионерка № 2 кланяется и, довольная, продолжает:
— Конечно домой. — А он только тою и ждал. Купили водку, пошли к ней, старая застройка, в Тчеве, слева от вокзала. И представьте себе: он молодой, красавец, а она старая, раздолбанная. Пьют. Потом пьют кофе, она булочку достала, подает ему. Ладно. Съел он эту булочку, выпил кофе. Говорит: «Какой прекрасный кофе [здесь мы все смеемся]! О, какой кофе! Можно попросить еще чашечку?!»
Наша певичка, само собой, вся засветилась: мало того, что такой красавчик, так ему еще и кофе ее понравился, ой, хороший же у меня вкус, всегда надо в такой пачке брать. Идет, значит, на кухню, варить новый кофе, себя тем временем в порядок приводит [бергует!].[66] Возвращается с этим кофе, улыбается, сидят, пьют, она, само собой, засыпает, потому что он ей тем временем какой-то гадости подсыпал. Какое-то снотворное, а вовсе не сыворотку правды. А он, пока эта тетка еще не окончательно провалилась в сон, хрясь ей со всей силы по морде, чего-то ей сломал, она полетела со стулом в угол комнаты и только тогда потеряла сознание. Вот так. Просыпается, квартира, конечно, очищена. Она в полицию, а там над ней смеются [мы тоже!]:
— Э-э, опять этот пришел, который уже в 85-м был с кражей и в 90-м… Иди к нему, Вацек, Кшысек, а то мне с ним что-то… неохота… A-а, это опять тот, у которого постоянно квартиру чистят…
Мы смеемся, хоть и смех тот сквозь слезы, ибо такова наша доля, ох, доля-долюшка.
— Но «черный» допустил промах. Потому что полиция сразу потребовала распечатку телефонных звонков, на чем он и попался! Попался! С номера такого-то и такого-то тогда-то и тогда-то такие-то и такие-то два соединения состоялись в первом часу ночи, в Элк! И что оказалось: ЖЕНЕ он звонил. Да! Может, хотел ей сказать, что операция прошла успешно, может, еще что. Во всяком случае дело дошло до опознания: поставили перед нашей теткой десять одетых в черное блондинов за таким зеркалом, где с одной стороны видать, а с другой нет, тетка приходит и сразу указывает на предпоследнего, того самого. Вот так. И получил он три года. Но тетке пришлось из того района уехать, боялась мести. А ничего себе была, симпатичная.
И тут Аптекаршу как прорвало:
— А мне бы хотелось, чтоб какой-нибудь мировой мужик увидел меня на улице и просто так — взял и упал. Чтоб влюбился с первого взгляда. И кому бы это помешало? У стольких людей такое случалось… Почему у меня не может? Чтобы он встал и упал от чувств! И еще чтоб меня не обворовал… Вас послушать, так можно подумать, что, если кто-то сам проявляет интерес, в смысле кто-то красивый, если он сам хочет, если делает комплименты, — это не по любви, а обязательно он вор или убийца…
Красавчик
Снова иду я по дюнам, гляжу: на горке из песка стоит мой Красавчик, который исчез из поля моего зрения, когда совершил ошибку номер восемнадцать. Рюкзак поставил рядом, джинсы спустил и помахивает шлангом, и смеется в мою сторону, да как еще смеется! Ну а я обвожу его приветливым взглядом и неспешно иду по пустым (казалось бы) тропкам, протоптанным средь дюн. И уже слышу, что Красавчик идет за мной, след в след, все ближе и ближе. Ну, я притормаживаю, закуриваю. И тут вдруг вижу: по моей протоптанной среди дюн тропке идет мне навстречу моя Богуська со своей чернявой подружкой и уже издалека кричат: Хале! Салю! Сесуар! И так далее, как в той песне поется. Думаю: что делать-то? Спугнут ведь его, как пить дать спугнут. А с другой стороны, не остановиться, не поговорить — сразу догадаются, что я кадрю того, кто идет за мной, моего Красавчика. Не скажешь же им шепотом: «пошли отсюда!» И вот уже Красавчик проходит мимо меня с ледяным лицом, обгоняет и исчезает на горизонте вместе с солнцем, ах, солнышко мое, а эти козы останавливаются:
— Возвращаемся в Мендзыздрои, были в Свиноустье, но тех печаток уже нет. На завтра прекрасную погоду обещали…
В итоге:
вот уж и отпуск пролетел, никто меня не захотел.
А оргазм тем временем достался не мне, а теплой бутылке пепси.
Джеси
— Все еще только начинается, — говорит Олесницкая и потирает руки. — Мы сейчас здесь костер разожжем, потому что сегодня купальская ночь и я ведьм скликаю сюда, как на Лысую Гору. — И уже приказывает этому своему разряженному песику веточки разные таскать с дюн, к нам, в мою ложбинку сносить. Мы сами тоже разбрелись и кучу обугленных чурбанов, чтобы удобнее было сидеть, понатаскали. Слава Богу, ночь будет теплая и спокойная, море, как зеркало, уже и купаться хочется, вот уже я купаюсь в теплой воде голышом. Вода чудо, лежу на воде и вижу, как они там уже первый огонь зажгли и уже слетаются, может, и на метлах. Воздух пахнет йодом, волосы мокрые, собачонка Олесницкой плещется у берега и хочет ко мне подгрести… Вдруг чувствую, в воде что-то есть, что-то есть! Какое-то скользкое чужое тело! Что-то чувствую. Призрак? Утопленник? Анджелика начинает выть — чисто тетка, заклятием превращенная в собаку! Боже, это же Джеси! Сюда явилась, приплыла из ада!
Что ж, Джеси мстит за себя, за то, что, хоть и составляет неотъемлемую часть этих рассказов, не была здесь упомянута по причинам, скажем так, моральным. Не удивительно, что Джеси обесцветила волосы, надела лучшую рубашку в пальмы (практически новую, прямо из США), завязала кроссовки с большими торчащими языками и явилась на бал незваной, в качестве тринадцатой ведьмы.
— Что такое? Джесика!