И, конечно же, повествование украшает юмор – качество, нечастое в фэнтези. Например, когда Семен оказался в Тхоме и назвал первому встреченному незнакомцу свое имя, того охватил такой восторг, что автор не удержался от иронического замечания: «Бедуин оказался вторым человеком, так бурно обрадовавшимся появлению Семена Когана. Первым таким человеком был Хаим Коган, отец Семена, и случилось это двадцать лет назад, во дворе одесского родильного дома номер два…» (20). Или Семен одерживает верх в игре в загадки с Тале-Золотым Тельцом, одним из князей Тхома, который так и не смог догадаться, откуда выражение «Товар-деньги-товар». А на удивленное замечание Сатана, что, как тому кажется, в Талмуде нет такого изречения, Семен лукаво отвечает: еще с университетских времен у него застряла в памяти цитата из «Капитала» рабби Карла Маркса…
Роман заканчивается победой Семена и его друзей, но это не банальный хэппи энд, который означал бы, что добро побеждает зло, все драматические события разрешаются благополучно, а положительные герои обретают то, к чему стремятся и что заслужили (Семен за свой подвиг не получил никакой награды, более того, финал романа открыт – потому-то сейчас авторы начали работать над второй книгой, в которой герой окажется в раю, а вместо демонов его будут окружать ангелы). Если бы было так, то роман обернулся бы очередной фэнтезийной поделкой, удручающей плоским морализаторством. Нет, содержание книги куда глубже. Конечно, зло страшно и многолико, бороться с ним трудно и опасно, но от этой схватки уклониться нельзя – нигде и некогда. И только тот, кто понимает необходимость (пусть даже не для себя лично) этой борьбы, несмотря на весьма вероятный ее драматический (для себя лично) исход, может одержать победу над злом. Об этом точно сказал повелитель эльфов Элронд у Толкина: «Слабые не раз преображали мир, мужественно и честно выполняя свой долг, когда у сильных не хватало сил…» [50]
Израильская фантастика развивается на протяжении тысячелетий – за ней многовековая традиция еврейской культуры, сохраненной в диаспоре. Но израильская фантастика и очень молода – ей, как государству, немногим за шестьдесят. Любые прогнозы о путях ее развития безосновательны (культура – живой организм). В то же время за ее будущее можно быть уверенным, о причинах чего, в сущности, говорится в стихотворении Игоря Губермана, фантастическом по форме, но таком реалистическом по содержанию,
Везде, где есть цивилизация
и свет звезды планеты греет,
есть обязательно нация
для роли тамошних евреев [51]
В поисках Несбывшегося. Жизнь и судьба Уильяма Морриса
А над гаванью – в стране стран, в
пустынях и лесах сердца, в небесах
мыслей – сверкает Несбывшееся –
таинственный и чудный олень вечной
охоты.
А. Грин. Бегущая по волнам [52]
Уильям Моррис – одна из самых драматических фигур в истории английской литературы XIX в. Утверждение это может показаться надуманным, если вспомнить судьбы Томаса Чаттертона или Перси Биши Шелли, да можно назвать в истории литературы Великобритании немало авторов, чьи судьбы сложились куда трагичнее. Ведь жизнь Морриса по меркам того времени была долгой (он прожил шестьдесят два года) и благополучной: от отца он унаследовал значительное состояние, дававшее ему возможность заниматься тем, чем хотел, у него была семья, две прелестных дочери. Благодаря разносторонним способностям и неустанному труду, почти все, за что он брался – а выступал Моррис как поэт, прозаик, переводчик, публицист, издатель, музыкант, художник, дизайнер, архитектор, скульптор, – приносило ему не только известность, но нередко и ощутимую прибыль. Откуда же трагизм в этой состоявшейся судьбе?
Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить, как складывался жизненный и творческий путь Морриса, и попытаться понять, насколько полно удалось ему воплотить в жизнь тот идеал, к которому он стремился всю жизнь.
Моррис родился 24 марта 1834 г. в семье коммерсанта, жившего в собственном доме в пригороде Лондона. Дом находился недалеко от леса, в котором мальчик играл часами, воображая себя то Робин Гудом, то героем артуровских легенд, то персонажем романов Вальтера Скотта, одного из самых любимых писателей подростка (читать Моррис научился в четыре года). Любовь к творчеству Вальтера Скотта сохранилась у Морриса на всю жизнь и послужила впоследствии одним из факторов, который – в числе прочих – станет основой духовного родства писателя и прерафаэлитов [53] . Также в детстве у Морриса возник глубокий интерес к истории и готической архитектуре. Для Морриса история всегда была важным средством познания современности, представляясь ему неизменно логичной и разумной. И гораздо больше, чем настоящее или будущее, писателя привлекало прошлое.
В 1895 г. Морриса попросили перечислить письменно свои сто самых любимых книг. Из всего массива мировой литературы он составил список из пятидесяти шести позиций. Среди них – классика древности и средневековья: Библия, «Махабхарата», «Шахнаме», «Беовульф», «Старшая…» и «Младшая Эдда», «Песнь о Нибелунгах», «Калевала», ирландские и уэльские легенды (Моррис особо подчеркнул, что для него наиболее важны именно эти книги, поскольку они – творения коллективного народного творчества). Затем следовали античные авторы: Гомер, Гесиод, Плутарх, Эсхил, Софокл, Вергилий, Овидий. Далее – «Кентерберийские рассказы» Чосера, «Смерть Артура» Мэлори, «Декамерон» Боккаччио, «Утопия» Томаса Мора, пьесы Шекспира. Своими любимыми романистами Моррис назвал Джона Беньяна, Дефо, Вальтера Скотта, Диккенса, Гюго и Дюма-отца, указав, что поэзия для него не менее дорога, чем проза (выше других поэтов он ставил Китса, Колриджа, Байрона и Шелли). Особое место в списке занимали работы Карлейля и Рескина.
Во время обучения в Оксфорде Моррис собирался подготовиться к принятию сана – он хотел стать монахом, видя в монашестве идеальную модель существования. Монастырь же представлялся ему воплощением идеи духовного братства (brotherhood), привлекавшей его с детства. Заметим, что прерафаэлиты, к которым примкнул Моррис спустя некоторое время, также называли свое содружество «братством» (Pre-Raphaelite Brotherhood).
Прерафаэлиты привлекли Морриса тем, что возрождали средневековые формы английского народного искусства – в противовес буржуазному, как они считали, искусству викторианской эпохи. Моррису импонировала та дерзость, с какой молодые художники ломали существующие каноны и эстетические нормы, о чем он в 1891 г. вспоминал: «…эта группа никому не известных до той поры молодых людей предприняла поистине дерзкую попытку пробиться вперед и буквально вынудила публику признать себя; они подняли настоящий бунт против академического искусства, из лона которого рождались все художественные школы тогдашней Европы… Мы должны рассматривать бунт прерафаэлитов как часть общего протеста против академизма в литературе и искусстве» [54] .
В Оксфорде Моррис отличался от многих соучеников. Это был, по свидетельствам современников, «крепко сбитый широкогрудый человек, выделявшийся среди толпы скучающих, апатичных студентов… как военный вождь зулусского племени при полном параде, явившийся на званый прием у викария в саду. Студенты были заворожены этим валлийским дикарем, который подавлял собеседников грохочущим голосом и неистовой жестикуляцией» [55] .
Из тех писателей, кто повлиял на Морриса, первым надо назвать Джона Рескина – и, прежде всего, его книги «Современные художники» и «Камни Венеции» (в частности, главу «О природе готики»). Моррис неоднократно говорил, что книги Рескина изменили его жизнь, став для него «настоящим откровением» [56] .
Несомненно также, что на Морриса повлияла сказка Рескина «Король Золотой Реки» (1851), сыгравшая немалую роль в становлении английской национальной сказочной традиции [57] . И, можно предположить, его привлекло в творчестве Рескина то, что и Л. Н. Толстого, назвавшего Рескина одним из «тех редких людей, которые думают сердцем» [58] .
Исследователи также считают, что свою роль в особом отношении Морриса к Рескину сыграл также фактор общего кельтского происхождения, хотя у писателя ближайшие предки были валлийцы, а у исследователя искусства – шотландцы. Отсюда их общий постоянный и глубокий интерес к легендам артуровского цикла [59] .
С Оксфорда началось увлечение Морриса Карлейлем. Впрочем, оно, как и другие эстетические увлечения Морриса, не было безоглядным, ибо, по точному выражению Аникста, писатель «был слишком непосредственной и эмоциональной натурой, чтобы оказаться способным пассивно подпасть под чье-либо влияние, сдаться перед силой и убедительностью доводов, подчиниться чужой логике. С тем, кто оказал на него влияние, он как бы встречался на той дороге, по которой уже шел самостоятельно. То, что он узнавал от других, сам он, по крайней мере, предчувствовал» [60] .
От намерения стать священником Моррис отказался после того, как со своим другом, будущим знаменитым художником Берн-Джонсом (с ним он познакомился в Оксфорде), совершил поездку во Францию. Потрясенные готическими соборами в Руане, Амьене и Шартре, друзья решили посвятить себя искусству.
В годы учебы в Оксфорде Моррис начал писать – его стихи и проза публиковались в различных периодических изданиях, в том числе в журнале «Оксфорд энд Кембридж мэгэзин». В немалой степени стихи и рассказы Морриса были написаны под влиянием Вальтера Скотта и немецких романтиков. Любовь – общая тема для большинства рассказов. Любовь до гроба, сложная и трагическая, чувство таинственное, отчасти мистическое, неизменно подвергающееся испытаниям. Именно любовь, по мнению Морриса, поддерживает человека в самые тяжелые моменты его жизни, вдохновляет на подвиги. Самый известный рассказ Морриса, «Золотые крылья», о рыцаре, совершавшем чудеса храбрости, о любви его и прекрасной принцессы, дочери жестокосердного короля, не дававшего разрешения на их брак, о бегстве влюбленных из дворца и гибели героя на глазах возлюбленной в б