В 1976 г. АИ опубликовал в издательстве «Детская литература» роман «Дом скитальцев» (в немалой степени благодаря помощи Н. М. Берковой, бывшей ответственным редактором книги). В романе рассказывается о тоталитарном обществе, возникшем на планете балогов. Каждый член общества занимает строго определенную ячейку в социальной структуре, жизнедеятельность которой подчинена единственной цели: бесконечной экспансии цивилизации балогов в космос, называемой ими Путь. Путь – космический фашизм, несущий гибель всем обитаемым мирам, уничтожающий их историю и культуру и оставляющий, подобно нейтронной бомбе, нетронутой лишь материальную среду обитания.
И было понятно, реальность какой страны напоминает изображенный АИ фантастический мир, с его тотальной ложью и демагогией, культом «единственно верной» идеологии, мощным репрессивным аппаратом. А экспансия балогов в космос так напоминала неудержимое стремление советских партийных и государственных лидеров расширить зону коммунистического влияния с помощью «ограниченных контингентов».
Официозная научно-фантастическая литература со второй половины семидесятых все громче вела свою партию в сводном хоре муз, старательно воспевавших социалистический образ жизни. Отведенные фантастике издательские площади – и без того более чем скромные – заняла окончательно «оловянная литература».
Творческая судьба АИ, как и многих талантливых и честных отечественных писателей, сложилась непросто. Печатался он мало, испытывая отвращение к тому, что надо ходить по редакциям, пробивать свои вещи, и не шел ни на какие компромиссы.
Потому-то после романа «Дом скитальцев» Мирер практически отошел от художественной прозы и стал заниматься литературоведением (под псевдонимом А. Зеркалов). Писал он преимущественно о тех прозаиках, чье творчество, по его мнению, было наиболее важно для развития русской фантастики XX в.: о Михаиле Булгакове и братьях Стругацких. Две его книги о Булгакове – «Евангелие Михаила Булгакова» и «Этика Михаила Булгакова» – вышли на Западе и имели заслуженный успех [7] .
Работу о романе «Мастер и Маргарита» АИ задумал в конце 1970-х. Писал он ее долго, перерабатывая горы материала – приходя к нему домой, я постоянно видел на письменном столе стопки книг. Тогда мне выпала редкая удача – возможность читать эту книгу в рукописи по главам…
В «Евангелии от Булгакова» АИ сосредоточился на исследовании той части «Мастера…», которую сам Булгаков называл «роман о Понтии Пилате». «Ерушалаимские» главы книги АИ рассматривал через призму обширнейшего корпуса первоисточников, к которым обращался Булгаков: Евангелии, Талмуд, труды древних историков (Флавия, Тацита, Филона Александрийского) и более поздних авторов (Д. Штрауса, А. Древса, Ф. Фаррара). АИ словно шел вослед Булгакову, реконструируя использованный им метод: скрупулезно-точное воспроизведение исторических деталей, которые в романе словно диффундируют в материал повествования. Отдельные сюжетные ходы и детали действия, ювелирно анализируемые АИ, предстают в совершенно ином, чем при обычном прочтении, свете, наполняются гораздо более глубоком смыслом, обретают историческую и эстетическую многомерность.
При этом книга АИ лишена однозначности – ведь автор, в отличие от многих историков литературы, не подгоняет исследование под заранее выстроенную теоретическую схему. Сущность работы АИ – в расширении горизонтов познания, ибо, по словам исследователя, «Роман о Пилате» не поддается аналитическому давлению, его невозможно свести к односторонней концепции, будь то религиозная или антицерковная. Он в своей мере согласуется с обеими и в той же мере противоречит им, ибо мера у него одна – неприятие духовного насилия» [8] .
Книги, подобной работе АИ, не было и нет в отечественном булгаковедении, к ней неприменимы традиционные жанровые дефиниции. Она настолько же уникальна в своем, литературоведческом, разряде, как уникален в своем, прозаическом, – роман Булгакова.
АИ прожил жизнь, не стараясь быть заметным, не желая уподобляться тем людям в литературном мире (имя им воистину легион…), которые живут с растопыренными локтями. Эта незаметность – внешняя, только внешняя, потому что стоило ему начать говорить, как замолкали все, в любой компании… – была отчасти сродни незаметности того героя Стругацких из «Стажеров», который «держал на плечах равновесие Мира» [9] …
Но вот он умер – и стало ясно, что мир обеднел…
В июле 2001 года, когда АИ умер, стояла тяжелая, испепеляющая жара, словно обесцвечивающая все вокруг. И теперь, думая о его смерти, я вспоминаю эту погоду – и сразу мир делается поблекшим, похожим на застиранную рубашку. Да, боль утраты неизменна, она остается. Но рядом с ней – и ощущение счастья, которое мне принесла наша дружба длиной почти в четверть века, и благодарность судьбе за то, что эти годы – были …
С Виталием Ивановичем Бугровым я познакомился 1 марта 1982 г. (именно эта дата стоит на его книге, подаренной мне при знакомстве), в ЦДЛ, на каком-то совещании по фантастике. Сутуловатый, с негромким глуховатым голосом, он излучал такую благожелательность к собеседнику, что казалось невозможным не проникнуться к нему ответным чувством.
Мы довольно быстро перешли на «ты». Инициатором этого был, если не ошибаюсь, Гена Прашкевич. Услышав, как мы при обращении друг к другу церемонно используем форму личного местоимения множественного числа, он изумился: «А что это вы?!..» ВИ улыбнулся своей замечательной улыбкой и с облегчением, как мне показалось, произнес: «В самом деле, что это мы?!..» С тех пор при встрече мы обменивались этой столь загадочной для окружающих, но оттого еще более веселившей нас фразой: «Так что же это мы, на самом-то деле?!..»
Каждая встреча – независимо от того, о чем и как долго мы говорили, – у меня оставляла чувство душевной радости. Общались мы на конференциях и семинарах, на которые и он, и я приезжали на несколько дней, то буквально на бегу, обмениваясь несколькими приветственными фразами, то более пространно, не спеша, за рюмкой чая. В застолье ВИ не менялся – оставался таким же, каким был всегда, уютно-неторопливым, участвовал в общей беседе по сравнению с другими, быть может, и не очень активно, но его негромкий голос был слышен в любом шуме.
ВИ трепетно относился к Александру Грину, и это тоже сближало нас; не раз у нас в разговоре бывало так, что один начинал, а другой продолжал цитату из нашего любимого автора. Как-то я сказал ВИ, что чем-то он сам похож на Грина (в тот раз он рассказывал, что составляет шеститомное собрание сочинений классика, вышедшее в 1993–1994 гг.), он засмеялся и смущенно отмахнулся, но было видно, что услышанное было ему приятно. А недавно, перечитывая воспоминания Паустовского, я нашел пассаж, подтверждающий, как мне кажется, мое наблюдение: «Внешность Грина говорила лучше слов о характере его жизни: это был необычайно худой, высокий и сутулый человек, с лицом, иссеченным тысячами морщин и шрамов, с усталыми глазами, загоравшимися прекрасным блеском только в минуты чтения или выдумывания необычайных рассказов. …Был он очень доверчив, и эта доверчивость внешне выражалась в дружеском открытом рукопожатии. Грин говорил, что лучше всего узнает людей по тому, как они пожимают руку» [10] .
Когда на конференции не получалось поговорить, ВИ, улыбаясь так, как мог только он, обаятельно и застенчиво-виновато, говорил: «Ну ничего, до следующего раза, да?..» И тогда казалось, что впереди, в будущем, у нас еще так много дней и так много встреч (я был моложе ВИ всего-то на девять лет…). А потом вдруг оказалось, что будущего у нас с ВИ больше нет, а осталось только общее прошлое…
ВИ был человеком разнообразных дарований – Господь, как говорится, не поскупился при его рождении. Редактор, библиограф, критик, энтузиаст фантастики (да-да, любовь именно к этой литературе, убежден, тоже есть дар, даваемый не каждому…) И без какой-либо из этих граней профессиональной деятельности ВИ его облик был бы неполным.
ВИ был редактор божьей милостью. Убежден: он входит в число тех редакторов, которые в 1960-1970-е гг. так много сделали для нашей фантастики, что их, я считаю, надо назвать поименно: Нина Матвеевна Беркова (издательство «Детская литература»), Белла Григорьевна Клюева и Светлана Николаевна Михайлова (редакция фантастики – «домедведевская»! – издательства «Молодая гвардия»), Ирина Яковлевна Хидекель (издательство «Мир»), Роман Григорьевич Подольный (журнал «Знание-сила»). Они были для автора другом и помощником, соблюдая главную врачебную заповедь: не навреди. И тем разительно отличались от подавляющего большинства тогдашних редакторов, которые были, по сути дела, цензорами, обращавшими внимание прежде всего на идеологическую сторону художественного произведения, в чужой текст они влезали, не снимая грязных калош, разгуливая там, как по собственному дачному участку.
Довелось мне общаться с ВИ и с редактором. Впервые я напечатался в «Уральском следопыте» в апрельском номере за 1989 г. Осенью 1988 г. мы встречались с ВИ в Москве, я рассказал ему о прошедшем в августе 1988 г. в Будапеште конгрессе World SF (Всемирной ассоциации писателей-фантастов), на котором я присутствовал, и ВИ предложил написать об этом. После того как ВИ получил от меня статью, он звонил мне дважды. Первый раз, чтобы согласовать перестановку двух (!) абзацев и сообщить, на какой номер ставится материал, а второй – чтобы сообщить, что материал по внутриредакционным причинам переносится на три номера. За 35 лет, что я занимаюсь литературной работой, с таким я столкнулся впервые…
Многое в его редакторской работе сближало ВИ с легендарным редактором американской научной фантастики Джоном Кэмпбеллом-младшим, прославившимся в 1930-1940-е гг. Практически все американские фантасты, составившие славу НФ США, начинали печататься у Кэмпбелла или прошли его школу: Хайнлайн, Азимов, Ван Вогт, Спрэг де Кэмп, дель Рей, Каттнер, Блох, Бестер, Лейбер… Гарри Гаррисон, относящийся к этой же когорте, как-то заметил, что Кэмпбеллу обязаны славой и вообще тем, что состоялись как писатели, свыше тридца