– Их четверо было в нашем корпусе, выродков, – говорит он. – Трое мальцов и девка. Хозяйка говорила, вроде как были еще корпуса, но я не видел, врать не буду. Она рассказывала, подслушала – Учитель докладывал Главному, что вроде как поразительных результатов достигли в науках, в математике и в других. А ведь им было лет по пять, ну, по шесть от силы, не больше. И вроде как родные были. Братья и сестра. И еще говорила, что Главный вроде как отец им. Уж не знаю, как и что у них там было, а только, может, и правда. Уж очень похожи были на него, а между собой – просто не отличить. Копия. А с другой стороны, какой отец на такое пойдет? Их же каждый день водили на опыты, проводами опутывали, записывали, изучали. Я ночью проверял спальни – они кричали во сне и дергались, как от боли, аж оторопь брала. Постою на пороге, постою да и пойду себе. Дверь закрою, чтобы не слышать, чай из термоса налью, перекушу. Так ночь и проходит.
А днем полегше было, люди приходили. Хозяйка, хорошая женщина, у нас с ней вроде как отношения намечались, да страшно было, этого вроде как нельзя было. Никаких личных отношений…
А один, уже и не помню который, они ж все одинаковые были, говорит однажды: «Сторож, замри!» И смотрит, лыбится, выродок, глаза страшные, а я не могу ни рукой шевельнуть, ни ногой, тяжесть такая навалилась, не передать. Тяжесть и тоска смертная, ну, все, думаю, кранты. Сейчас паралик хватит, и готов. А он смотрит так жадно, аж рот раскрыл, интересно гаденышу, что здоровый мужик… а я здоровый был, в теле, не то что сейчас… что здоровый мужик чуть не сомлел от такого шибздика. Потом засмеялся и говорит: «Отомри!» И побежал прочь. А я, как мешок, свалился на пол. Не сказал никому, побоялся, подумал, что могут списать, а деньги хорошие платили. Ну и терпел. Старался в глаза им не смотреть, а в сторону, даже когда говорил или спрашивали чего. Они в глаза, а я мимо…
Мне на жизнь не хватает, пенсия никакая, а недавно в телевизоре увидел, был у нас такой, отвечал за секретность, все с папочкой ходил, во все углы заглядывал, шарил. Выспрашивал, кто да что, не видел ли, не слышал ли, может, чего заметил. А я вроде как не понимаю, чего он добивается. Себе дороже. Никак нет, говорю, все в порядке. А теперь по телику выступает, до генерала дослужился, а такой же бледный и глаза белые, и вроде как совсем не переменился. Почетный пенсионер. Я ему письмо отписал, так, мол, и так, живу не ахти, вспоминаю общие годы совместной службы, жду ответа. Да думаю, не ответит, не по чину, что я против него…
…Наш объект режимный был. Охрана, колючая проволока, на территорию мышь не проскочит. Их выпускали в сад каждый день и зимой, и летом. Мария рылась в земле, выкапывала жуков, сидела, рассматривала, говорила сама с собой. Мальчишки собирались вместе, голова к голове, шептались о чем-то, вроде как прятались. Учитель поглядывал, но не вмешивался. Что-то писал в тетрадке. А однажды я видел, как один из них, не знаю который – я их не различал, – поднял руки кверху, пальцы растопырил, как когти, и вдруг смотрю – камень из земли выпрастывается, поднимается в воздух и висит там, а потом падает назад. Тяжелый, так и шмякнулся! Я глаза протер, а потом зырк на Учителя, видел ли, а того аж перекосило – видел, конечно, видел! Тетрадка на коленях лежит, ручка на землю упала, застыл как неживой, шевельнуться боится. Я отвернулся – не дай бог увидит, что я заметил.
Старик надолго замолкает. Он устал, возбуждение угасло. Ему хочется прилечь. Гость снова наливает водки. Старик мотает головой – хватит! Колеблется, потом все-таки опрокидывает стакан, утирается рукой. Сидит, повесив голову, забыв о госте.
– Что было потом? – спрашивает журналист.
Старик поднимает голову и бессмысленно смотрит на молодого человека. Пожимает плечами.
– Не помню, – бормочет. – Меня потом уволили в запас. Главный помер прямо в лаборатории, Учитель ушел то ли по своей воле, то ли нет… Не знаю. Всякое болтали. Хозяйка тоже ушла, даже не попрощалась. Так и не видел больше никого. Да и не хотелось, скажу тебе. Если честно, себе дороже. Ты первый, кому рассказал…
– А дети?
– Дети? – Старик смотрит на журналиста бессмысленным взглядом. – Дети… Один помер, с утра увели в лабораторию и больше не вернулся. Хозяйка говорила, что сердце не выдержало. А потом и Главный помер, через два или три дня следом. Хозяйка говорила, неспроста это. И этот, с папочкой, безвылазно сидел, выспрашивал, записывал на магнитофон, маленький такой, как коробок от спичек.
– Как его фамилия?
– Кого? – не понимает старик. – Кого?
– С папочкой.
– А… этот. – Старик жует губами. – Этот… генерал Колобов… вроде. Или как-то похоже. У меня записано. Персональный пенсионер…
– А что ж в них было такого страшного?
– Да нелюди ж! Их же в лаборатории сделали, опыты ставили! Вроде как все при них, на других детей похожи, а только не люди, а дьявольское отродье, все про тебя знали, ничего не утаить. И подчинить могли, и заставить делать, чего не хочешь, и забыть, и глаз замылить. И похожи друг с другом, как с конвейера, не отличишь. Хозяйка подслушала, вроде, как разведчиков готовили, новую расу для идеологического фронта.
Они сидели молча, не глядя друг на друга. Молодой человек рылся в карманах плаща.
– Ты, парень, иди себе, – произнес вдруг старик, не поднимая головы. – Устал я чего-то, неможется. Не привык гостей принимать. Да и не знаю больше ничего. Я, вообще, мало что знаю. И подзабыл уже все. Ты там будешь писать в своей газете, не говори, от кого узнал. И фамилии моей не называй. Мало ли чего. Мне неприятностей не надо. Иди. – Старик тяжело поднялся, первым пошел к дверям, волоча ноги. Журналист пошел за ним. Уже в прихожей старик спросил неожиданно: – А какой же будет день сегодня? – Услышав ответ, удивился, пожевал губами. – А мы ж вроде как на завтра с тобой договаривались… На семь вечера. А пришел сегодня. А я и забыл совсем… ничего не помню. Эх, старость! За гостинцы спасибо, а только больше не приходи, не надо.
Он согнулся, возясь с замками. Из-под старой клетчатой рубашки торчали острые лопатки. Молодой человек протянул руку, дотронулся пальцами до тощей шеи старика. Сдавил.
Потом переступил через безвольно упавшее тело, открыл дверь и вышел на лестничную площадку. Постоял секунду-другую, прислушиваясь, и легко побежал вниз по лестнице…
Глава 2Дежавю
Должность ведущего программиста в крупной фирме по техническому обеспечению банков, приличная зарплата, снисходительный шеф – что еще нужно для счастья молодому человеку, не обремененному семьей? А если добавить, что жена шефа, прекрасная Диана, часто навещает этого молодого человека в его однокомнатной холостяцкой квартире, то жизнь явно удалась! А если добавить к этому, что Диана молода, красива, влюблена, то… сами понимаете! Сравнительно молода.
Знакомые и друзья считали вполне небезосновательно, что Андрей Калмыков любимчик судьбы. И что самое интересное – никто не завидовал, а наоборот, все были уверены, что так и надо, держали его за славного парня, надежного и своего в доску. Всякий раз, когда о нем заходила речь в компании, кто-нибудь непременно вспоминал, как Андрей навещал его в больнице, как он два часа в магазине копался в компьютерах, выбирая самый-самый для сынишки знакомого, а однажды целую ночь просидел с кинорежиссером Славиком Дробкиным, мизантропом и неврастеником, который в приступе депрессии собирался покончить жизнь самоубийством. Неизвестно, что именно он говорил Славику в ту ночь, а только депрессию у того как рукой сняло, он даже женился вскоре, хотя всегда был женоненавистником, а новые его киноленты поражали безудержным оптимизмом и верой в человека.
Прекрасная Диана… Или Дива, кому как нравится. Ей подходит и то и другое. Диана-охотница. Ослепительная Дива. Она готовила ему нехитрую еду – жарила картошку и здоровенные отбивные, ей нравилось смотреть, как он ест. Особенно после секса. Она расхаживала по его кухне нагишом, накладывала полные тарелки, открывала баночки с маслинами, доставала из шкафа перец, резала хлеб, не разрешая себе помочь. Совала ему в рот куски повкуснее и говорила, говорила…
– Господи, – говорила она, – какое удовольствие смотреть на голодного мужика, у которого нет язвы, которому чихать на холестерин и диету, который жрет так же жадно, как и трахается!
– Сядь! – отвечал он с набитым ртом. – Ты меня смущаешь. Я стесняюсь. У меня пропадает аппетит!
– Заткнись! – говорила она счастливо, впихивая ему в рот очередной кусок. – Говорить буду я, а ты кушай, набирайся сил. Ты мне нужен сильный, мужественный и красивый. Не торопись, у нас впереди целая ночь. Я сегодня у подруги, у нее депрессия, и всякое может случиться. Папочка не против, классный мужик! Мне повезло.
– Нам обоим повезло, – говорит он. – Тебе особенно. Хотел бы и я такого мужа…
– Зачем тебе такой муж, если у тебя есть я? Если у тебя есть мы оба? Папочка о тебе очень высокого мнения, говорит, славный малый, работает за троих. А если бы он знал, что ты и после работы вкалываешь не покладая рук, то есть не рук, конечно, но и рук тоже… и вообще. Представляешь?
– Тебе не стыдно?
– А тебе? Трахать жену шефа? Ты меня хоть любишь? Это единственное, что могло бы тебя оправдать. Против любви не попрешь.
– Люблю, – отвечал он искренне. – Хочешь, я сделаю тебе предложение?
– Наконец-то! Хочу!
– Выходи за меня замуж!
– А попросить у папика моей руки слабо? Прийти к нему и так прямо и заявить, что трахаю, мол, вашу Диву, а? И хочу, как честный человек, жениться на ней.
– Запросто! А если он согласится?
– Тогда придется жениться, никуда не денешься. Будем жить здесь, места у тебя много. Согласен? Жаль только, гаража нет, а с другой стороны, на хрен нам тачка? Общественный транспорт и рай в шалаше.
– Ты же знаешь, что согласен! А машина у меня есть.
– За это я тебя и люблю! – Диана берет его голову в ладони и целует его лицо – глаза, нос, щеки. Поцелуи сыплются градом. Он пытается поймать ее губы, но она уворачивается. – И откуда ты только взялся, чудо мое? Вскружил голову бедной немолодой женщине… Сравнительно немолодой, – поправляет себя, – в самом соку. Свалился с какой-нибудь неизвестной планеты, не иначе. А что – в тебе есть что-то потустороннее, я давно замечаю. А мы, женщины, слабый пол, тайна нас влечет, летим, как бабочки на огонь…