– Смотри, – строго сказал ей Трембач, не замечая ее хмурости, тыча пальцем в грудь Андрея. – Смотри на этого выдающегося человека по имени Карл Мессир! Мага и чародея! Может запросто превратить тебя из царевны в лягушку! Правда, Карлуша? Ведь можешь?
– Запросто, – ответил Андрей, рассмеявшись. – Это нам пара пустяков!
Определенно, кто-то сильно хочет, чтобы мы встретились, сказал себе Андрей Липатов, полный нетерпения поспешая в аэропорт. Братец, однако, каков, перекрасился в фокусники. Что ж, кровь дает о себе знать. Все они не такие, весь выводок… Считай, Карлушу мы поймали, осталось протянуть руку и схватить, теперь дело за чародейкой Марией. Чертовкой Марией…
На рейс он опоздал и выругался. Помянул Петю Трембача, но, к своему удивлению, довольно добродушно – пьющий философствующий физик ему, пожалуй, понравился. Странная мысль пришла ему в голову, странная и забавная – его принимают за Андрея Калмыкова, и этот физик, и Лара, и он в его шкуре как будто чувствует себя другим человеком. Андрей Липатов никогда не стал бы пить в дешевых забегаловках, тусуясь с пьяненьким физиком, он не стал бы слушать его дурацкие псевдофилософские бредни. Ему не могла понравиться Лара. Похоже на то, что, обряжаясь в личину Андрея Калмыкова, он, Андрей Липатов, вольно или невольно становится другим, превращаясь в беглого братца-кролика. Лара, Трембач… Была еще Дива. Он усмехнулся, вспомнив, как она бросилась к нему, приняв за братца, заплакала от радости… Шикарная женщина! И только потом она поняла, в самом конце… Он помнит, как окаменело ее лицо, как она отодвинулась… Она действительно любила этого придурка, бросившего ее. К сожалению, она ничего о нем не знала…
За что они все так любят его? Даже Мария, маленькая поганка, чуть что – бросалась грудью на амбразуру, защищая этого слабака. Были, наверное, и другие, неизвестные ему. В чем же его сила?
И еще он подумал, что они дополняют друг друга, они как две стороны медали – он, Андрей Липатов – сила, напор, видение перспективы, звездные планы, брат… Карл Мессир… Он хмыкнул – Карл Мессир! Как назвать то, чем обладает брат? Мягкость, слабость, трусость… Чего они все так липнут к нему? Он же предает их! Предает всех подряд!
Сравнение себя и брата с двумя сторонами медали было не совсем удачным – некуда было девать Марию. Жаль, что не бывает медалей с тремя сторонами, подумал он, невольно улыбаясь. Жаль, жаль. Нужно придумать что-нибудь трехстороннее. Например… Но ничего путного, кроме равнобедренного треугольника, не приходило ему в голову…
Последний самолет в курортный город, где гастролировали Карл Мессир и Данило Галицкий, улетел два часа назад. Следующий – завтра, в двенадцать тридцать, и билетов, разумеется, не было. Билеты – не беда, билеты нашлись, но задержка была некстати – Андрей был полон нетерпения. Он уселся на пластиковый табурет за барную стойку, заказал кофе и коньяк, сидел, думал. Завтра наконец он встретится с братом, младшим неразумным братишкой-беглецом. Он ухмыльнулся, представив себе его физиономию. Маг, надо же! Маг и волшебник Карл Мессир. Конец путешествию, братишка! Побегал, будет. Сядем, поговорим, расставим точки над «i». Ладно, признаю, может, я погорячился, думал он самокритично, слишком нажал. Да и со стариком Сторожем тоже получилось грубовато. Не надо было устраивать гонки, не надо было пугать, не надо было ломать. Петруша мальчик пугливый, нежный, впечатлительный, он и в детстве никогда не дрался, ревел как девчонка. Не то что Мария, которая сразу же бросалась с кулаками. Ладно, сменим тактику, сказал он себе. Нажмем на родство душ, вселенское одиночество и уникальность и объясним наконец, кто есть кто…
…Он вышел из здания аэропорта. Вечерело уже, небо было розовым на западе. Было очень тихо и немного душно. Сладко и пряно пахли распустившиеся уже ночные цветы. Он подозвал такси. Он и сам не мог объяснить, зачем. Он получил все, что ему было нужно, миссия его оказалась успешнее, чем он ожидал. Теперь дождаться самолета, и вперед! Зачем же тогда?.. Ответа у него не было…
…Лара была дома. Она поливала из шланга свой цветочный огород. В пестром коротком сарафанчике, в давешних голубых вьетнамках. Загорелая, с веснушками на носу и плечах, выгоревшие на солнце волосы забраны в знакомый пучок на затылке. Она говорила что-то, и он решил было, что она не одна. Но вокруг не было ни души, и он понял, что она говорит с цветами. Понял и удивился – ему никогда не приходило в голову, что можно разговаривать с цветами. Слов нельзя было разобрать, да и не важны были слова, он не мог отвести взгляда от лица Лары – оно, казалось, переливалось теми же красками, что и цветы. Она улыбалась, хмурилась, смеялась, бормотала что-то ласковое, укоряла, хвалила…
Калитка скрипнула, и Лара подняла голову. Шланг выпал у нее из рук. Она малиново вспыхнула, даже плечи покрылись румянцем, стояла, замерев, растерянная, смотрела на Андрея, и глаза ее были синими…
– Не сердись, – сказал он ей уже потом, целуя ее волосы, пахнущие солнцем. – Я все время думал о тебе… Я знал, что вернусь. Пожалуйста, ни о чем не спрашивай, встреча в церкви как судьба… Ты веришь в судьбу?
Я люблю тебя…
…Он сидел в последнем ряду темного зрительного зала, полного невзыскательной и беззаботной курортной публики. Карл Мессир, брат-соперник, работал неплохо. Что там неплохо, блестяще работал, признал он. Ирония происходящего была в том, что он, Андрей Липатов, был единственным здесь, кто знал, что происходящее на сцене не фокус, не ловкость рук, а нечто другое, чему даже названия в человеческом языке нет. Не магия, разумеется, нет. Магия – от невежества. Все, что непонятно, – магия. Здесь было другое, а слово они придумают вместе… «Сверхчеловек» не годилось, слишком затрепано. Нужно другое…
Еще немного, и они встретятся. Осталось совсем немного…
Карл Мессир закончил выступление, раскланялся. Ушел. На сцену выбежала хорошенькая блондиночка с обезьянкой. Зал взорвался смехом, приходя в себя после выступления фокусника.
Карл Мессир миновал свою уборную, где ждал его неторопливый мыслью юноша Сократ, чтобы помочь раздеться, принять и уложить фрак, прошел по узкому коридору к задней двери. Открыл, выглянул. Тупик был пуст. Он шагнул с высокого порога, аккуратно закрыл за собой дверь. Пошел неторопливо в сторону главной улицы. Махнул рукой, призывая такси. Водитель покосился на его одежду, сказал понимающе: «Спектакль?» Карл кивнул. Откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза…
Часть третьяSub specie aernitatis…[3]
Глава 1Призраки
Карл Мессир свернул с окружного шоссе на сорок втором километре, сразу же за обрушившимся мостом через пересохшую речку. Из болота, как зубы дракона, торчали сгнившие черные сваи. Сочные темно-зеленые листья кувшинок покрывали небольшое водяное зеркало посередине бывшего речного русла, змеиными головками торчали круглые желтые цветки. От грунтовой дороги, ведущей в глубь леса, не осталось и следа. Разве что просматривался неявный просвет в густом лесном подшерстке. Машина с трудом ползла по кустарнику и сухим веткам, цепляясь колесами за гибкие плети плюща. Глинистая почва пружинила и чмокала влажно. Ветки орешника хлестали в окна. По обеим сторонам стоял первозданный лес, отсекая дорожный просвет от густой чащи.
Километра через два грунтовая дорога сменилась разбитым асфальтовым покрытием, через трещины в нем мощно перла трава. А еще через пятнадцать Карл увидел бетонные столбы с натянутой между ними ржавой цепью. На ней неподвижно висел почерневший дорожный знак «кирпич». Справа высился полуразрушенный стенд с облупившейся жестянкой, на которой угадывалось сакраментальное «Въезд воспрещен». «Кирпич» и стенд смотрелись здесь чужеродно и неуместно.
Он выбрался из машины. Свист, щебет, писк птиц оглушили его. Но, несмотря на гомон птиц, неясный шум деревьев, потрескивание и поскрипывание, в лесу стояла вязкая густая настороженная тишина. Ее ощутимо нарушали лишь внезапная резкая дробь дятла и отчетливый частый шорох сыплющихся с одичавшей райской яблони маленьких красных плодов. Эхо подхватывало всякий звук, умножая его и разнося по лесу, отчего казалось, что вокруг полно стучащих дятлов и одичавших райских яблонь. И все это воспринималось органично, как часть тишины.
Карл впервые был в таком первозданном лесу, где не перекликались грибники или ребятишки, собирающие ягоды, и пахло сыростью. Он подошел к цепи, подергал, надеясь, что сумеет сорвать. Цепь насквозь проржавела, но держалась крепко. Он обошел вокруг столбов в надежде, что там сумеет пройти машина, но кустарник был так густ и дремуч, что он тут же отказался от своей затеи. Запер машину, сунул пульт в карман куртки и пошел по дороге, оставляя сзади потревоженный «кирпич», который пронзительно скрипел, раскачиваясь.
…Художник-оформитель Микулин суетливо усаживал Карла в роскошное кресло, поправлял на нем кружевной воротник и укладывал красивыми фалдами черную сутану из театрального реквизита. Потом поправлял волосы и совал в руки старинный фолиант. При этом болтал не переставая. Рисовал он чем-то вроде угля на больших листах ватмана, резкими небрежными штрихами.
– Вы рассказывали об отце, – перебил его вдруг Карл. – Он у вас был, кажется, учителем…
– Математиком! – воскликнул художник. – Отец был замечательным математиком. Мама говорила, если бы не эта проклятая школа… Знаете, она не любила его новую работу, отец почти перестал бывать дома. Если бы не школа, он остался бы преподавать в университете. Отец защитил кандидатскую, готовил докторскую, но тут вдруг ему предложили… даже не знаю толком, что это было, какой-то интернат для суперодаренных детей. И мы переехали в маленький заштатный городок, в маленькую квартирку. Отец приезжал раз в две недели. Мама часто плакала, а отец говорил ей – ты не понимаешь, это будущее, я счастлив, что могу видеть и участвовать! Ты даже не представляешь себе, что это такое… И деньги платили немалые по тем временам, и квартиру новую обещали. Мама кричала, мне не нужны эти деньги, мне нужен муж, а ребенку – отец!