До меня наконец дошел смысл понятия, образованного от слова «миска». Тут же вспомнились «тарелочницы» из моего мира. Да вот только смешного в этом ничего не было. Сравнивать то и это было просто невозможно.
— Разве это не мало, всего за миску еды отдавать в услужение?
— Для них видать и это богатство.
— И что вы будете с ней делать?
— Ну, я все равно собирался помощницу нанять. И тебе легче и мне с одной рукой не слишком-то сподручно разносы таскать.
Помощницу? Типа официантки? Дело хорошее, только… Я обвела взглядом наш похорошевший, но совершенно пустой зал. А дядюшка у нас оптимист.
Но потом вновь остановила взгляд на девчонке. Тощая какая… Ужас. Аж сердце сжалось от жалости. Как же так можно? Она же живой человек! Неужели мы разоримся покормить это несчастное создание? Ну, то есть дядюшка конечно, я сама тут пока еще в долгах.
— Так берете? — все же уточнила я.
— Уже взял.
— Ох, надо же ее помыть и переодеть во что-то?
— Любишь ты этим делом заниматься. Ну мой, чего уж там. И правда, чумазь такая, что и не поймешь человек или кто.
Девочка слушала нас молча. И как-то… безучастно? Я бы наверное сильно возмущалась, если бы меня фактически продали, да еще и за миску еды. А она молчит, под ноги смотрит. Даже не оглядывается.
— Ты немая? — вдруг испугалась я.
Девочка ничего не ответила, только быстро взглянула на меня.
— Главное не глухая, — сделал из этого вывод дядюшка. — Нам болтать некогда. Забирай ее. Пусть хоть помои пока таскает. Сейчас народ повалит, нам не до нее будет. А вечером разберемся.
— Правда? — удивилась я. — А я как раз спросить хотела, надо ли суп варить. Пропадет же…
— А ты его еще не сварила?
— Нет. Я думала…
— Так поспешай. Потом подумаешь.
— Хорошо.
Я поманила девочку за собой. Касаться ее было страшновато, хоть и стыдно показывать. Она же не виновата, что ее так запустили? Но смотреть на нее невозможно было без слез. Как заноза которую все время цепляешь. Куда деть «помощницу» я понятия не имела. И такую грязную к еде подпускать я даже подумать не могла.
— Присядь тут, — указала я ей на лавочку в углу, подальше от стола и плиты. — Ты голодная?
Вот теперь ее глазищи сверкнули. Единственная мысль, как ее занять была только в том, чтобы ее покормить. А ту в зале звякнул колокольчик. И еще и еще раз. Суп!
— Подожди немного, пожалуйста.
Я поспешила к плите, отрегулировала огонь под кастрюлей, кочергой отодвинув заслонку и стала закидывать заранее порезанные ингредиенты.
— Три каши, — заглянул к нам дядюшка.
Я кивнула и подхватила разнос. Каша с мясом прела на плите. Обычная перловка с мясом и овощами. Насыпать в миску, порезать хлеб, заняло немного времени. Хлебницы как раз на миску ставились и дядюшке удобно было нести, не надо два раза ходить. Разнос я отнесла и поставила на специальный столик за стойкой, дальше он сам к столам еду носил.
Девчонка притаилась в уголке и так тихо себя вела, что я, признаться честно, про нее на какое-то время забыла. Пока ведро с помоями не наполнилось.
— Ох! Прости, закрутилась. Можешь это вынести во двор? Вон в ту дверь, там тележка с бочкой. Туда и выкинь.
Пищевые отходы шли свиньям, для того бочка у дверей и стояла. Разводить мух в кухне я категорически отказалась. Девчонка молча подхватила бадейку и пошла куда я сказала. Новая порция каши уже пыхтела на плите. Суп не только сварился, но уже и половина кастрюли была съедена. Хлеба на мой взгляд было маловато.
Колокольчик не звякал пока. Я снова вспомнила о девочке. А она как ушла, так и не возвращалась. Мне некуда было выкинуть очистки. Пришлось пойти и посмотреть куда она делась. Сердце екнуло, а вдруг сбежала?
Она не сбежала. Она ела. Выбирая куски из бочки с помоями.
Я задохнулась и слезы брызнули из глаз.
— Брось немедленно! Выплюнь! Выплюнь, тебе говорю!
Она не выронила то что грызла. Стиснула в ладони, а сама присела и сжалась в комок, прикрывая голову. Я так заорала на нее, что дядюшка Матиас прибежал из зала.
— Что такое? Что у вас?
А я стою и реву на девчонку показывая. А он даже не понял, что случилось.
— Она… это ест! — через всхлипывания объяснила я.
— Ох ты ж, — погрустнел сразу дядюшка и по голове меня погладил, как девочку маленькую. — Ну и так бывает милая. Хорошо ты жила, не видала, как люди голодают. И слава Богине.
— Да как же так можно? Она же человек! Разве жалко ей нормальной еды дать⁈
— Кому-то может и эта бочка за пир целый, ты пойми.
Не хотела я этого понимать! Как это можно было понять⁈ Но что могла поделать? Откормить одну девчонку? Ну и откормлю!
— Ну будет тебе, плакать. Иди умойся. Щас опять народ повалит. Я тут сам разберусь.
У меня не было сил на это смотреть. Убежала в кухню, руки ходуном. Умылась, водички попила, вроде немного полегчало. Колокольчик в зале опять зазвякал. Дядюшка как раз вернулся. Он вел девчонку придерживая за плечи. А я вот побрезговала к ней прикоснуться… Не могла себя заставить.
— Ты ее покорми. Я ей объяснил, что там есть нельзя.
Я чуть опять не разревелась. Вдохнула, лицо к потолку подняла, чтобы слезы не полились. А потом пошла к плите. Навалила миску каши с горкой. И остановилась. А не станет ей плохо? Отсыпала половину и в другую супа налила. Девчонка сидела, забившись в уголок, вся скукоженная, лупая на меня глазищами.
— Вот, поешь. Сначала суп, потом кашу. Не спеши. Никто не отберет.
Поставила тарелки рядом с ней. Она еще больше в угол вжалась. Ну что я не так сделала?
— Два супа и каши, — заглянул к нам дядюшка.
Пришлось вернуться к работе. Час наверное прошел, пока девчонка все-таки зашевелилась и придвинула к себе миску с супом. Я старалась не смотреть. Опять же разревусь. Пусть ест как хочет. Главное не помои…
День прошел, я ног не чуяла. Дядюшка был очень доволен. Моя готовка пришлась посетителям по вкусу. Наготовленного осталось как раз нам троим поесть.
— Помыть ее надо.
Девчонка к нам за стол не пошла. Кушала в своем углу. Или трескала, скорее? Честное слово, как котенок дикий.
— Надо, — уже не спорил дядюшка.
— И переодеть во что-то.
— А наверху сундук с платьями есть. Может сгодиться, ты посмотри.
— Правда?
— Ну тебе оно без надобности, я и не говорил. Мне тем более. А где ж мы в такое время одежку для нее найдем?
Я слегка удивилась. Почему это мне без надобности? Я как раз страдала от скудности самого необходимого в моем гардеробе. Интересно даже стало, за кого все-таки дядюшка меня принимает?
Сундук был в кладовой наверху. Я его даже видела, но мне и в голову не пришло в него заглядывать. Платьев несколько в нем нашлось. Все хуже, чем мои два. Теперь слова дядюшки стали мне более понятны. И все же одно платье я и себе взяла. Для работы сгодится, мало ли что.
Главное, что отыскала пару нарядов самых маленьких размеров. По тому же типу, что мое первое платье. Вроде и безразмерные, да только то что на взрослую женщину подходит, девочке никак не надеть.
Дядюшка уже воду приготовил. Для мытья я приспособила еще одну пустующую кладовку. Бадья, вообще-то для стирки предназначенная, вполне сошла за неглубокую ванну.
Не знаю, что подумала девчонка, когда увидела куда ее дядюшка привел… Только она начала выть, будто ее к месту казни приволокли.
— Ох и работка нам предстоит, — мы переглянулись с дядюшкой, подумав об одном и том же.
Раздеть, засунуть это чудо в воду, оказалось той еще работой. Я уже забыла про всякое стеснение. Мне без дядюшки с этим диким «котенком» никак бы не управится. Да и на что там было смотреть? Кости да кожа под таким слоем грязи, чуть чище, чем ее тряпки, что сразу в печке сгорели. Волосы все колтунах! Я пару раз снова чуть было не разревелась. И даже заподозрила, что ее вообще никогда не мыли. Вонь стояла… Хозяйственное мыло и то приятней пахло. Чем еще ее отмыть, я не знала. Извела на нее штук пять лимонов, чтобы запах отбить. Дядюшка избегался, воду нам таскать.
С волосами ее я не представляла, что можно сделать и решила — надо срезать. Там столько свалявшейся грязи было, что и цвет не угадать. Я едва справлялась с брезгливостью. И девочку обидеть не хотелось и кто еще мог это сделать?
Это мучение, под сопровождение рева, два часа длилось. В итоге с опухшим от рыданий носом и глазами, она моргала на нас, все время поводя плечами и ломая пальцы. Видимо в новом платье ей было очень неуютно, но и коснуться его она боялась. Волосы ее я срезала, но все же не под корень. Они у нее оказались светло русыми, такого льняного оттенка, что я, признаться, опешила даже, что такая красота бывает на самом деле. Ну, когда отрастет, точно будет красота. Пока придется под платком прятать, тут не принято было коротко стричься женщинам.
Я так устала, да и дядюшка тоже, что рассматривать ее отмытую, у нас уже не было ни сил ни желания. Едва успела для нее чистые простыни постелить в комнатке напротив моей, как мытье началось. Туда мы ее и отправили, велев спать ложиться. Она нелепо застыла, явно не зная куда ступить.
— Ложись спать, — указала я на кровать и закрыла дверь.
Надо было еще бардак убрать в «ванной».
— Не сбежит она? — спросила я у дядюшки, собирая воду с пола.
— Нет. У меня на нее договор.
Что это значит, я побоялась спрашивать. Потом как-нибудь, когда к слову придется. Просто прозвучало так, будто это вещь обычная. Но что-то мне подсказывало, что не все так просто и вся соль не в бумажке, которую подписали две стороны.
— А как ее зовут?
— Да как назовем, так и будут. Кто ж их таких нищих именами величать будет?
Я снова чуть тряпку из рук не выронила. Раз нищая и имени нет? Как это так? Человек же!
— Пусть будет Кристина?
Нравилось мне это имя. Я в детстве даже мечтала, чтобы меня так звали. Потому думала дочка у меня будет, так и назову.
— Странное имя. Но ничего. Красиво. Пусть будет.