– От меня тебе что надо? – мрачно смотрю на навязавшую мне свое соседство девицу, и та изумленно приоткрывает рот.
– Маш, ты чего злая? Тяжело с таким двуличным типом работать, да? Мне бы тоже противно было. Как представлю все эти гадкие подробности… – она картинно закатывает глаза, а я сплетаю пальцы в замок, приказывая себе не поддаваться становящемуся все более сильным желанию вцепиться ей в волосы.
– Тебя же никто не держит. Противно – так найди другое место. И другого шефа, который окажется более покладистым. И не придется ничего придумывать, чтобы никто не догадался, что тебе попросту дали от ворот поворот.
Ее напомаженные губы начинают дрожать. Сначала от волнения, а потом – я уверена – от ярости, которая с каждым мгновеньем все отчетливее проступает на лице. Она бледнеет, краснеет и начинает шипеть, как кошка, которую дернули за хвост.
– Да как ты смеешь, маленькая дрянь! Думаешь, раз тебя взяли на это место, так можешь теперь рот открывать? Или надеешься, что начальник заступится? Да он таких, как ты, вообще не замечает! Серая мышь, ты же и годишься только, чтобы кофе подносить!
Я это и без нее знаю, так ничего нового она не сообщила. И обижаться повода нет. А вот про него не хочу, чтобы говорила гадости. Ни мне, ни, тем более, кому-то еще.
Отодвигаю стул и встаю, сидеть с ней рядом не собираюсь больше не секунды.
– Лучше быть серой мышью, чем такой дурой, как ты, – и видя, как она начинает хватать ртом воздух, задыхаясь от возмущения, добавляю: – Да, Денисова, ты самая настоящая дура, хоть и красивая. Если у тебя и был хоть малейший шанс расположить к себе шефа, ты его профукала. Поэтому лучше замолчи и не позорься. А то я всем расскажу, что он тебя отшил.
– Да как ты смеешь! – она тоже поднимается, надвигаясь на меня, и я все-таки позволяю себе то, чего так сильно хочется: впечатываю в раскрасневшуюся физиономию тарелку с недоеденным салатом. И, растягивая улыбку, говорю нараспев, не особенно беспокоясь о том, что кто-то может услышать.
– Еще и не такое посмею, если ты не заткнешься. Я тебя предупредила.
И тут же слышу:
– Что здесь происходит? – даже оборачиваться не надо, чтобы узнать этот голос и почувствовать звенящую в нем сталь.
Как раз появления Лавроненко сейчас для полного счастья мне и не хватает. Он не просто зол: глаза метают молнии. Еще бы: ведь его секретарша устроила целое представление. В столовой больше никто не ест, все смотрят на нас. Денисова пыхтит, одну за другой сминая салфетки и размазывая по лицу салатный соус, а я не знаю, куда деться от стыда.
Нет, мне ничуть не жаль. Если бы потребовалось, сделала бы то же самое – эта змея и худшее заслужила. Но наверно, все же не стоило вести себя так публично. Ведь я не только себя подставила, что будут думать люди о человеке, у которого в подчинении работает такая скандалистка?
– Алексей Андреевич! – скулит девица, сверля меня ненавидящим взглядом. – вы же видите, что сделала эта сумасшедшая! Она, мало того, что опозорила меня перед всеми, еще и одежду испортила. И прическу! Да ее в психушку надо! Или в полицию за хулиганство!
Последняя мысль, кажется, приходится ей особенно по вкусу: глаза загораются злорадным предвкушением. Она оборачивается ко мне:
– Да-да, именно это я и сделаю! Заявление на тебя напишу! Маленькая дрянь!
Я не представляю, как себя вести. Не будь здесь Лавроненко, парировала бы, что Денисова сама виновата и получила по заслугам. Но не стану же объяснять шефу, почему именно так поступила.
– Снежана, вам лучше отправиться в туалет и привести себя в порядок там, – мужчина смотрит на Денисову и даже выдает какое-то подобие улыбки. – Мы обязательно обсудим этот инцидент позднее, а сейчас не надо давать людям дополнительных поводов для разговоров, они и так увидели предостаточно.
А дальше добавляет уже мне, жестко и отрывисто, будто залепляя короткие пощечины:
– Мария, в мой кабинет! Живо!
И резко развернувшись, уходит первым. Я не могу не последовать за ним, хоть и хочу этого больше всего на свете. Убежать и спрятаться и даже заявление об уходе прислать по почте. Ведь он все равно теперь уволит меня. Ни один нормальный начальник не станет терпеть от подчиненных подобные выходки.
Но уйти нельзя, и я покорно плетусь следом, изнемогая от страха и стыда. Захожу в кабинет и замираю у входа, не решаясь поднять глаза.
– Дверь закройте, – грозно командует Лавроненко, опускаясь за стол. – И подойдите ближе.
Зачем? Мне так страшно, что сердце вот-вот вырвется из груди, и колени делаются ватными.
– Да перестаньте вы дрожать! – раздраженно выдает мужчина. – Выглядите так, словно боитесь, что я вас выпорю. Честно говоря, стоило бы, вот только полномочий у меня таких нет. К сожалению.
Я поднимаю на него глаза, пытаясь вникнуть в смысл услышанного.
– И не надо так жалобно смотреть! – его брови сурово сдвигаются. – Действительно заслужили. Это же надо додуматься! Устроить такое в столовой! На глазах у всего коллектива! Вот честное слово, будь моя воля…
Алексей не договаривает, но я вдруг отчетливо представляю, как он выполняет свои слова. Перекидывает через колено, задирает юбку и припечатывает ягодицы широкой, тяжелой ладонью. Оставляет отчетливые красные следы. Но потом… потом склоняется, оставляя на воспаленной коже невесомый поцелуй. И начинает целовать сильнее, одновременно проникая умелыми пальцами туда, где так горячо и влажно. И хочется…
Я мучительно краснею, ловя на себе внимательный взгляд шефа. Он не может знать моих мыслей. Ведь не может? Иначе точно умру от стыда, прямо здесь, перед дверью.
С губ мужчины срывается ругательство. Очень тихо, но я все равно слышу. Или угадываю по едва заметному движению. Теряюсь в полыхающем гневом взгляде и облизываю пересохшие губы, машинально сжимая бедра. Между ними действительно все горит, внизу живота тянет, и мне кажется, что мое состояние слишком очевидно. Ну зачем, зачем позволила себе так откровенно мечтать, еще и в его присутствии?
– Тебя не учили вести себя в обществе? – мрачно уточняет Лавроненко. – Поверить не могу, что взял на работу по рекомендации моей матери. Она никогда в жизни не допустила бы ничего подобного.
– Да, – виновато киваю я. – Капитолина Сергеевна не стала бы так делать.
– Это извинение? – он приподнимает бровь. – Не особенно ты красноречива. А как же «мне очень жаль» и «я больше так не буду»?
– Не буду, – мотаю я головой. – Не надо было делать это при всех. Я ведь вас в неудобное положение поставила. Потому что ваш секретарь и должна соответствовать своей должности… Но нет, мне не жаль!
Сама не понимаю, как осмелилась сказать последнюю фразу, но это правда. Действительно не жалею, что проучила Денисову. В следующий раз она наверняка подумает, прежде чем болтать что-то подобное, хоть я о том уже не узнаю.
– Вот как? – выражение лица мужчины меняется, но о чем он думает, я понять не могу. Но раз начала, надо продолжать. И снова киваю.
– Я не могла по-другому. Она заслужила. Только не спрашивайте, в чем дело, все равно не скажу. Можете меня увольнять, но я не изменю своего мнения.
– Очень интересно, – хмыкает Лавроненко. – То есть всем, кто заслужил, ты и впредь будешь вываливать на голову обед?
Я вздыхаю, понимая, как ужасно это выглядело со стороны. Но ведь иногда просто нет другого выхода. Такие, как Денисова, не поддаются никаким внушениям. Она беспрепятственно лила грязь и продолжала бы это делать, если бы я ее не остановила. А теперь есть шанс, что такого больше не повторится.
– Я впервые в жизни так поступила, – признаюсь, опуская глаза в пол, потому что смотреть на шефа мне по-прежнему очень стыдно.
– И как? Понравились ощущения? – кажется, или он действительно ухмыляется?
– Нет! – признаюсь, все так же не поднимая глаз. – Совсем не понравилось. Я вообще не люблю ссориться ни с кем. Но если она снова… – замолкаю, потому что не представляю, что сказать дальше. Не могу признаться, даже для того, чтобы остаться на работе. И от того, что сейчас, возможно, вижу любимого человека последний раз, становится так тоскливо, что я с трудом сдерживаю слезы. И еще ниже опускаю голову, пытаясь скрыть свое состояние.
А мужчина внезапно поднимается из-за стола и подходит ко мне. Останавливается рядом и, обхватывая пальцами подбородок, вынуждает меня поднять на него глаза.
– Маш, тебе не приходило в голову, что я способен сам за себя постоять? – его губы трогает легкая улыбка, но в темных глазах отражается совсем не веселье. Что-то другое, волнующее и незнакомое, но название этому я не знаю. – Спасибо, конечно, но отстаивать честь вроде как обязанность мужчины. И давай договоримся, что впредь свою энергию ты будешь направлять в более мирное русло.
С трудом верится, что все разрешается вот так, практически безобидно. Лавроненко не только не увольняет меня, кажется, он высказывает что-то вроде слов поддержки. Это и пугает до дрожи в коленках, и вызывает такой восторг, что я едва не бросаюсь ему на шею. Но вовремя спохватываюсь, осознавая: трудно придумать что-то менее уместное. Поэтому просто сбегаю из кабинета, глупо улыбаясь и давая шефу понять, что согласна со всеми его словами. Согласна быть послушной и мирной, если он готов простить мне эту дикую выходку. И разумеется, я не решаюсь повторить, что в следующий раз Денисовой достанется не меньше, если она только снова раскроет рот. Лавроненко не обязательно об этом знать. Он и так услышал больше, чем нужно.
Возвращаюсь в приемную и пытаюсь работать, но получается, откровенно говоря, плохо. Мысли скачут, как табун одичавших лошадей, не поддающихся никакому управлению. Я кручу в голове события последних дней и не могу поверить, что за такое короткое время случилось сразу столько всего. И как только умудрилась вляпаться одновременно во множество проблем? Ведь никогда раньше не было такого. Сама себя считаю спокойным и неконфликтным человеком, и другие не раз это подчеркивали. Ларка вон вообще завидует тому, какой уравновешенной я бываю.