Леша все понимал и был согласен с Катей. Глядя на Татьяну Сергеевну, он впервые подумал о том, что учителю нужен талант. Особенный, человеческий. Такой, чтобы тебе все откликались и любили тебя. Иначе почему бы у нее сразу все так отлично пошло?
— Откуда вы все умеете? — спросил Леша. — Вы запанибрата и с деревом, и с бумагой, и с проволокой.
— О, я еще не то умею! У нас в педучилище был чудный преподаватель Петр Константинович. Он считал, что учитель должен быть человеком эпохи Возрождения: петь, играть на всех музыкальных инструментах, лепить, танцевать. Катя, неужели ты не показывала, что ты делаешь, например, из папье-маше?
Она разбила ребят на четверки, каждая четверка должна была выбрать себе название, и они не скромничали: во дворе появились маленькие отряды под названием «Марс», «Юпитер», «Звезда».
— А как отряды: девочки — отдельно, мальчики — отдельно? — спросил Мустафа.
— Нет, мне этой ерунды и в школе довольно, — ответила Татьяна Сергеевна. — У нас будут смешанные отряды.
И был создан отряд: Мустафа, Женя, Аня и Катя (Катю приняли: Леша очень за нее просил, ручался). И однажды Танины связные — Мустафа, Женя и Аня передали каждому отряду по секретному пакету. Если говорить по правде, в пакете оказалось нечто хоть и зашифрованное, но не такое уж таинственное, скорее деловое: схема лыжного маршрута. Поход назывался не просто поход, а «Тайна белого пакета». Маршрут придумал Леша. И задания отрядам придумал он: какой отряд быстрее разожжет костер? Кто быстрее поставит палатку? Потом Леша проверил, как знают ребята топографические знаки, как разбираются в карте. Кто бы знал, какой хороший поход был!
— Мама, — говорила Аня, — ты не поверишь, мы за один день узнали друг про друга больше, чем за сто лет. Сенька во дворе такой бойкий, а в походе все ныл: устал, ногу натер. Такой сварливый. А Катька вела себя ничего: не отставала. Катю не хотели брать: мала. Но Леша за нее поручился, и она его не подвела.
Татьяна Сергеевна занималась не только ребятами. Она всем папам и мамам в доме что-нибудь поручила: Саша должна была руководить военно-медицинской академией (так назывался кружок, в котором Саша учила ребят оказывать первую помощь). Маме Степы Лубенцова был поручен вышивальный кружок, отец Вали Никольского возглавил радиоцентр. Но все это были чистые пустяки по сравнению с тем, что она уломала Петра Ниловича — управдома — отдать им маленькую комнатку в подвале.
— Ну зачем вам этот закуток? — говорила Татьяна Сергеевна.
Петр Нилович так намаялся со скандалом по поводу тайного общества, а Татьяна Сергеевна говорила так ласково… Одним словом, управдом отдал кладовку под красный уголок…
Ребята с жаром вытаскивали оттуда разный хлам, потом белили комнату, потом натащили туда цветов, сколотили скамейку, кто принес столик, кто стулья — получилась отличная комната. Татьяна Сергеевна читала ребятам вслух и часто говорила: «А теперь нарисуйте то, что я вам прочла». И ребята рисовали, и лучшие рисунки Татьяна Сергеевна вывешивала на стенах.
— Ну, — сказал однажды Петр Нилович, — картинки — хорошо, книжки хорошо, а когда же начнете идеологическую работу?
— Вы имеете в виду доклады и лекции? — спросила Татьяна Сергеевна. — Этого ребятам не надо. А серьезные разговоры у нас бывают часто.
И правда, бывали. Однажды Оля Циркачова сказала, что в их классе, когда вступаешь в пионеры, надо приносить характеристику от родителей. И одна мама была поймана на жульничестве: она написала, будто ее дочка Рита образец всех добродетелей — уж и послушная, и опрятная, и правдивая, и вежливая. А все это не так. И просто даже наоборот. Оле тоже нужна характеристика, но мама в больнице, папа в командировке, а бабушка не умеет писать. И Татьяна Сергеевна сказала:
— Давайте напишем Оле характеристику!
И написали. Кричали, ссорилась. Кто-то сказал, что Оля гордая, а Женя не согласился и сказал — не гордая, а самолюбивая. Гордая — это плохо, а самолюбивая — прекрасно. Спорили, спорили, а характеристику составили очень хорошую, хотя вымышленных достоинств в ней не было.
Подписались: «Ребята со двора при доме номер семь». Характеристику положили в красивый конверт, а отнес ее в Олину школу… Мустафа.
С Мустафой после истории с тайным обществом в милиции поговорили «понял-на-понял». В переводе это значило: без дураков. Пригрозили колонией. Дали испытательный срок.
«И если бы не Таня, колонией это бы и кончилось, — думал Леша, — а сейчас Мустафа у Тани — правая рука. И не то чтобы она очень уж большое внимание обращала именно на него. Просто вокруг нее все кипит. И каждому находится интересное занятие — и большим, и маленьким».
Ну конечно, все шло не так уж просто: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Труднее всего было как раз со взрослыми.
Папа Вали Никольского сказал:
— Увольте, Татьяна Сергеевна, уж лучше я буду кирпичи таскать, чем с этими архаровцами возиться.
А другой папа руководил, руководил автокружком, а потом ему надоело, и он сказал:
— Я вам не нанимался.
Кате очень хотелось, чтоб Татьяна Сергеевна ответила: «А я не нанималась ваших детей воспитывать». Но Татьяна Сергеевна ответила не так. Она сказала:
— С детьми без желания работать нельзя. Вы свободны.
Вот как она сказала.
— Господи, — говорила Анисья Матвеевна, — сколько ж она времени тратит на этих атаманов? У нее, что ли, семьи нет? Не замужем?
— Не замужем. И семьи у нее нет — сирота, родители в Ленинграде в блокаду погибли, — ответила Саша. — Леша, правда прелестная девушка?
— Девушка что надо, — согласился Леша.
На экране были мальчишки-нахимовцы. Они собирались где-то на чердаке, собирались тайно и воображали, что это не чердак, а самый настоящий корабль. Вокруг была старая рухлядь, а им казалось: рубка, палуба, капитанский мостик. И вдруг об этих тайных сборищах узнал воспитатель, и он решил сделать ребятам сюрприз. Когда мальчики снова пришли к себе на чердак, там все преобразилось: это была настоящая рубка, оборудованная по последнему слову техники. У мальчиков на экране были восторженные благодарные лица, а Леша им не верил. Он знал, что после первого восторга наступит разочарование и скука — прежде все было убого и бедно, но сделано своими руками, и никто ничего не знал, все принадлежало им, только им, этим мальчишкам. А сейчас к их тайне прикоснулась рука взрослого, и все рухнуло — не стало тайны, на смену пришел культурный досуг: им подарено нечто готовенькое, лакированное, дорогая игрушка, которую упаси Бог испортить или испачкать.
«Как же они этого не понимают? — думал Леша. — Как же они не понимают, что сами сломали свой фильм, он так верно начинался! И песня такая хорошая. А потом пошло вранье, а они этого даже и не заметили».
Зажегся свет, и не успел Леша спросить Катю, понравился ли ей фильм, как она закричала:
— Татьяна Сергеевна! Татьяна Сергеевна! — Она чуть не плясала от восторга. — Здравствуйте, Татьяна Сергеевна! Воскресенье, а я все равно вас увидела! Леша, смотри — Татьяна Сергеевна!
— Здравствуйте, — сказал Леша.
— Очень рада видеть тебя, Катя, — сказала Таня. — Здравствуйте, Алеша, познакомьтесь.
Рядом с ней стоял высокий военный, ладный, стройный майор, красивый, словно с плаката.
— Мы знакомы, — сказал Леша. — Здравствуй, Зимарев.
— Как интересно! — воскликнула Таня. — Помните, я говорила вам, что у меня есть знакомый, который тоже учится в военной академии?
— Как же, помню. Ты, я слышал, в адъюнктуре?
— В адъюнктуре.
— Ну и как?
— Ничего. На кафедре тактики.
Их толкали, просили посторониться, дать пройти.
— Ну, что встали на дороге? — кричала толстая тетка, пытаясь протиснуться к проходу. — Господи, да что вы, мертвые, что ли?
Они — все четверо — действительно будто застыли: Катя от восторга, что все так интересно получилось, а мужчины неведомо по какой причине стояли как столбы и смотрели не в глаза друг другу, как положено при встрече, а куда-то мимо уха собеседника.
— Да пойдемте же! — в недоумении сказала Таня. — Мы загородили проход.
Толпа вытолкнула их на улицу, и все четверо пошли по тротуару. Говорили только Таня и Катя, они обсуждали фильм, мужчины шли сзади и молчали.
— Как красиво им все сделали, правда, Татьяна Сергеевна?
— Правда красиво. Но все стало как-то скучновато. У нас в красном уголке и то интереснее, ты не находишь?
— Вот и Леша так говорит! Леша, слышишь?
— Слышу.
— Коля, а вам понравилось? — обернувшись, спросила Таня.
— В общем, да, — ответил Коля и снова проглотил аршин. Они дошли до Ленинградского шоссе, и Леша сказал:
— До свиданья. Мы с Катей на троллейбус.
— Но ведь и нам на троллейбус, — ответила Таня.
— Может, мы пройдемся немного? — спросил Коля.
— Нет, очень ветрено. А вот и троллейбус.
Подошел усатый, как жук, троллейбус. Зимарев, поддержав Татьяну Сергеевну под локоть, помог ей войти и поднялся за нею. Катя рванулась следом, но Леша удержал ее за руку.
Троллейбус дернул и покатил, и Леша успел только увидеть удивленные глаза Татьяны Сергеевны.
— Леша, но почему…
— Я хочу пройтись.
— Вот большие всегда так: то — сядем на троллейбус, то — давай пройдемся. А мне так хотелось поехать вместе с Татьяной Сергеевной! Тебе не понравился этот дяденька, да?
— Нет, почему же… Дяденька как дяденька.
Так вот где ему довелось встретиться с Николаем Зимаревым. Адъюнкт. На кафедре тактики. Будет кандидатом военных наук. Тактиком будет. Ну что ж. Голова у него хорошая, способный. Как помертвел, увидев его, Лешу. «Думал, я сейчас начну про него рассказывать. А зачем? Уж если я тогда ничего не сказал… Он, наверно, думает, что я его презираю, и никогда не поймет, что никакого презрения нет. А есть… жалость есть, вот что».
Это было в сорок третьем, восемь лет назад. Пришел в полк летчик Зимарев. И вот — неладно с ним что-то. Вылетает раз, другой, третий, а до линии фронта не доходит: то двигатель трясет, то масло греется — и с полпути домой. Смотрят технари, смотрят — нет, все в порядке. По полку шорох: Зимарев боится. Валентик позвал Лешу и сказал: