— Видите ли, — ответила Саша, — муж по вечерам в редакции. А девчонки мои лентяйки. Днем бегают во дворе, по подругам, а вечером готовят уроки. Но я-то приду непременно. Спасибо. Я очень хочу посмотреть Федю.
Говоря все это, Саша тщательно мыла руки. И вдруг, положив щетку на полочку и подняв глаза, она увидела в зеркале над умывальником лицо Прохоровой. Бледное от внимания, оно превратилось в блин. Губы были растянуты в ниточку, будто она прислушивалась к их разговору губами. И Сашу что-то ударило в сердце от выражения этого чужого, ненавистного лица.
…Давно они не обедали вместе с Митей. Он теперь не старался, вырвавшись из редакции, вдруг забежать к обеду. Вот уже скоро полгода, как не слышно было в обеденный час Катиного крика: «Папа, папа пришел!»
Вот уже скоро полгода, как Катя не лезла под диван за Митиными туфлями и не вытаскивала их оттуда под Митин смех. Вот уже скоро полгода… «С мужем, с детьми», — вспомнила Саша. Уже семь, надо одеваться.
В комнате девочек, шумно охая, Анисья Матвеевна собирала со стола посуду. Аня плаксиво приговаривала, совсем не рассчитывая, что Саша ее услышит:
— Мама, я из-за этой Катьки кляксу поставила. Скажи ей!
А может, взять их с собой? Бог с ними, с уроками! И вдруг раздался звонок. Не поверив себе, Саша услышала Катю: «Ой, папа! Папа!»
Он вошел в комнату в мокром от дождя плаще.
— Саша, — сказал он, — я взял билеты в кино. Ты как? Свободна? Махнем? В «Повторном» «Юность Максима», я билеты с бою взял.
— Нет, я иду в гости. К Королеву. Он приглашал и тебя, но я ему объяснила, что вечерами ты в редакции.
Митя прошел по комнате, вздохнул, подумал.
— Ну что ж, пускай билеты пропадают. Черт с ними! Королев так Королев.
Они шли под дождем и молчали. Не то чтобы его тяготило молчание. Прежде молчать с Сашей ему было легко. Но теперь, когда ему хотелось сделать вид, будто все по-старому и ничего не произошло, он искал веселых, легких слов и не находил.
Давным-давно он ничего не рассказывал ей о редакции, о шефе, о Петре Петровиче, который так помог им когда-то с ремонтом. Давно не повторял Саше философских изречений Петра Петровича.
— Сегодня Петрович… — начал он было и умолк. Что ж «Петрович сегодня»? А Петрович вчера? А месяц назад? С мужеством отчаяния он все же попытался закончить:
— Сегодня Петрович заявил… — и опять умолк.
Она вздохнула с облегчением. Она слишком знала звук его правдивого голоса, чтобы спокойно слушать этот новый, притворяющийся голос.
А дождь все хлестал.
— Не очень-то подходящая погода для выхода в свет, — пробормотал он и вдруг остановился, подняв руку. Машина с клетчатым поясом резко затормозила у самого тротуара. Митя распахнул дверцу, и они сели в такси.
Здесь молчать было легче. «Дворники» неутомимо сновали по стеклу влево, вправо, влево, вправо, но стекло все равно заливало дождем.
Оба напряженно смотрели на узкие снующие палочки, смотрели так пристально, словно от этого зависела их судьба.
Когда они поднимались по лестнице, Саша вдруг сказала задумчиво, своим обычным, не напряженным голосом:
— А знаешь, отчего мне здесь все знакомо? Тут живет мой прежний подопечный, Тонин сынишка.
— Я помню, — обрадовано, словно хватаясь за соломинку, сказал Митя, — он еще болел корью и коклюшем!
— И воспалением легких! — сказала Саша, и оба они говорили это весело, как если бы прошлые болезни мальчика были точкой опоры и, причинившие когда-то столько забот, вдруг теперь перебросили шаткий мостик между нею и Митей.
Саша уверенно идет по знакомому коридору прямо к двери Дмитрия Ивановича и, нажав ручку, открывает дверь. На большой, широкой тахте сидит мальчик лет пяти. Оттого что тахта большая и покрыта яркой тканью, ребенок кажется на ней одиноким и очень маленьким. Он посмотрел на вошедших вопросительно и застенчиво, пожалуй даже чуть испуганно. Саша молча протянула к нему руки. Секунду поколебавшись, он сполз с тахты и, минуя Митю, пошел к ней навстречу: светловолосый, худенький, и левый глаз косит. Она взяла Федю на колени, и он спросил:
— Как тебя зовут?
Она крепко обхватила его — ее руки уже соскучились по таким маленьким и слушала его, не слушая.
— Ты умеешь рисовать? — спрашивал он. — А ты умеешь лепить из пластилина? Наташа — ты знаешь Наташу? Это моя тетя — она мне купила пластилин, я привез. Хочешь, покажу?
Косина делала его лицо то ли испуганным, то ли жалким. Он походил на зайчонка — и косым глазом, и тем, что был такой беленький и худой.
Поливанов, присев к столу, разговаривал о чем-то с хозяином дома. Королев был совсем не такой, каким его представлял себе Митя. Он был гораздо моложе: Сашин сверстник. Янтарные глаза, на носу веснушки, большой выразительный рот. Он был очень прост, этот Королев. И Поливанову было с ним легко.
«…Славный ты парень… Саша недаром все толкует мне про тебя… Толкует… Толковала…»
Оба, переговариваясь, поглядывали на Сашу. Митя давно не видел ее такой веселой. И вдруг ее лицо осветилось не то что радостью, а счастливым удивленьем.
Взгляд ее полетел над головой ребенка к дверям. Митя тоже посмотрел туда. На пороге стоял человек с портфелем в руках. Он смотрел на Сашу, и лицо его выражало безграничное удивление. Но он тотчас захлопнул, закрыл свое лицо, оно стало чуть надменным. Он перевел глаза на мужчин и выжидающе посмотрел на Королева.
— Познакомьтесь, — сказал хозяин, — это мой товарищ. Мы росли вместе. Андрей, а мы с Александрой Константиновной вместе работаем. Мой первый помощник, правая рука.
— Поливанов, — сказал Митя.
— Репин, — ответил вошедший. На минуту стало тихо.
— Так вот он — Федя! — сказал Репин, отвернувшись от Мити. — Здорово вырос. И становится все больше похож на тебя. И раз так…
Он вынул из портфеля заводной автомобиль, извлек из кармана ключик, завел грузовую машину и пустил ее в путь. Маленький зеленый грузовичок бежал почему-то не по кругу, как ему полагалось, а мчался по прямой, потом вдруг сворачивал, начинал кружиться, почти танцевать. Все смеялись.
— Нет на тебя милиционера! — сказал доктор, обращаясь к машине.
Федя замер от счастья.
Едва грузовик останавливался, он умоляюще просил:
— Еще! Еще!
Репин послушно крутил своим волшебным ключиком, и грузовик снова мчался по прямой, по кругу, сворачивал, вертелся и вдруг, наткнувшись на стенку, растерянно останавливался. Первым опомнился Королев:
— А теперь спать! Скажи дяде спасибо, об этом мы в горячке забыли, и спать!
— Нет, нет, еще! — повторял Федя. — Ну, пожалуйста! Еще один маленький разочек!
— Машина ляжет вместе с тобой, — сказала Саша, и он тотчас смирился, прижал машину к груди.
Доктор увел его к соседке и, уходя, сказал:
— Андрей! Действуй!
— Действовать, по-видимому, означает вот что…
Он взял водку, быстро откупорил ее и тотчас наполнил рюмки.
— За что же мы пьем? — задумчиво спросил он.
— За счастье! Его всем надо много! — сказал хозяин, возвращаясь.
— Или хотя бы чуток, каждому понемногу! — улыбаясь своей странной улыбкой, сказал Репин.
Они чокнулись. «Когда чокаешься, надо смотреть в глаза», — вспомнила Саша и посмотрела в глаза Репину. Его глаза, не изменив выражения, вспыхнули улыбкой приветствия.
«Здравствуйте, Саша», — сказали эти глаза.
«Здравствуйте!» — ответили глаза Саши.
Поливанов закашлялся над своей рюмкой.
— Ну и ну! — сказал Королев. — Не ожидал! Поперхнуться первой рюмкой. Это я виноват! Не предупредил, какие есть установки на этот счет. Первое: не пей натощак. Второе: пей и закусывай! Саша, будьте за хозяйку, угощайте! А последнее правило самое трудное: пей и знай меру! Андрей, у тебя какая мера?
— Я — без меры.
— А вы, Саша?
— Без меры!
— Ну, а вы, Дмитрий Александрович?
— Видимо, для оригинальности мне надо сказать, что я знаю меру, и я ее действительно знаю. А вы, доктор?
— Мне полагается знать. Я — руководитель! Я — начальство! Сашенька, сделайте милость, изобразите Прохорову!
— Господи, что это она вам на ум пришла? В такую хорошую минуту!
— Она мне всегда говорит: «Вы — начальство, вам лучше знать!» Ну, изобразите!
Саша секунду подумала, нахмурясь. Потом растянула губы в улыбке — и эти улыбающиеся губы при хмурых глазах вдруг и в самом деле напомнили Прохорову.
— Зачем мне дети? — сказала Саша наставительным голосом. — Вырастут хулиганами. Или пьяницами. Знаем мы теперешнюю молодежь. Я никогда ни у кого не занимаю, вот и у меня не просят. Жить надо по средствам. Вы, Дмитрий Иванович, начальство, вам лучше знать. Вы вот все привечаете сестру Поливанову, а что вы в ней нашли? Грубиянка и чересчур о себе воображает.
Все смеялись. Не меняя выражения лица, тем же сладким и наставительным голосом Саша продолжала:
— Здравствуйте, Александра Константиновна! Ходят слухи, вы во врачи решили податься! Ну что ж, большим кораблям, как говорится, большое и плавание! Ах, срезались? Да, да, слыхала! У вас, говорят, все троечки и только одна двойка? Так уж надо было руку найти, похлопотать. Уж разве некому похлопотать?
— Не надо! — сказал Репин. — Будет вам!
— Нет, но ты не понимаешь, до чего это похоже! Вылитая Прохорова.
— Я понимаю. Но я не могу, когда Саша… Александра Константиновна говорит этим голосом и улыбается этой улыбкой.
— Саша, успокойте его и придите в себя! — сказал Королев.
Саша засмеялась.
«Кажется, пора домой», — подумал Поливанов. Репин встал, подошел к радиоприемнику и стал что-то искать. Королев повернулся к Мите:
— Мы с Андреем вместе росли. Ну, и чего скрывать, вот Саша знает, сначала были в детдоме для трудных.
Он говорил с Митей так, будто век его знал. Да, было, было, все было! Ненавидели друг друга, врагами считались. А потом… Да разве расскажешь! А теперь, пожалуй, у него здесь, в Москве, нет человека ближе, чем Репин.
Саша слушала жадно. Она очень хотела спросить — как это было: сначала враги, потом друзья? Ей хотелось спросить, она подняла глаза и споткнулась о Митин взгляд: внимательный, злой, испытующий.