Завершив свои «заокеанские гастроли», Соломон Михайлович вернулся в Москву и был несказанно рад получить приглашение на золотой юбилей своего друга Петра Леонидовича Капицы.
Поднимая заздравный бокал в честь юбиляра, Михоэлс, разумеется, не мог не поактерствовать:
– Дорогой Петр Леонидович! Моя жена всегда говорит... – он сделал паузу, которой бы аплодировал сам Станиславский. – Так вот, моя жена говорит, что никогда не надо пить всю рюмку разом. Если пить ее глотками, то в одной рюмке можно уложить несколько тостов. А кстати подумать и поговорить. Поэтому разрешите мне разделить этот бокал на три глотка и три тоста. О ваших научных достижениях я скажу позже... Я начну прежде всего с того, что выпью за вас, Петр Леонидович, за воинствующего гуманиста. Я никогда не забуду ваше замечательное выступление на антифашистском митинге, бесконечно перед вами в долгу, и хотя я немало сил положил для того, чтобы развеять версии о том, что вы – еврей, и добился своей цели, остаюсь вашим должником. Счет, предъявленный вами, – спектакль «Гамлет» на русском языке, – оплачу.
Гости зааплодировали.
– Второй мой тост идет из глубины моих собственных недавних переживаний. Дорогой Петр Леонидович, по опыту своему говорю вам: из-за пятидесяти лет не грустите. Выпьем лучше за то, что настоящая молодость приходит с годами. И наконец, третий мой глоток – просьба! Дорогой Петр Леонидович, это касается ваших замечательных трудов в области физики, ваших поистине неповторимых достижений. Пожалуйста, создавайте тяжелую воду, переводите жидкость в газ, а твердое тело – во что хотите, только оставьте нам нормальные спиртные напитки!
После отшумевших оваций друзья нашли возможность уединиться. Они сидели в кабинете академика и потягивали армянский коньяк, плотно затворив двери. Капицу, конечно, крайне интересовала поездка Михоэлса в Америку, встречи с Эйнштейном и другими физиками.
Рассказывая о своих впечатлениях, Соломон Михайлович рассыпал комплименты Альберту Эйнштейну, но в то же время говорил о том, что ему не очень понравилась опека, которую взяла над ним наша с вами, Петр Леонидович, соотечественница, мадам Коненкова. Ласковая и жесткая...
– Лаврентию Павловичу вы, конечно, об этом рассказывали?
– Ну а как иначе?!.
Помолчав, Михоэлс сказал:
– Вы знаете, когда я заявил, что в СССР антисемитизма нет, Эйнштейн грустно улыбнулся и заметил: «Этого не может быть. Антисемитизм – тень еврейского народа...» И еще, знаете, у меня там вырвалась одна фраза, а Фефер ее наверняка записал и передал куда следует.
– И что за фраза? – заинтересовался Капица.
– На одном из приемов я ляпнул примерно следующее: «У еврейской культуры в России нет будущего. Сейчас нелегко, но будет еще хуже. Мне многое известно, а еще больше я предвижу». Кто меня за язык тянул?..
– Да не переживайте вы так, Соломон Михайлович, – стал успокаивать Михоэлса академик. – Я сам себе иной раз такое заверну! Надеюсь, и вас гроза минует. А с кем еще виделись там, в Америке?
– О, знакомств было великое множество, практически каждый день новые встречи. Познакомился с такими замечательными людьми. Один Эйнштейн – это же целая планета... А Чарли Чаплин, Фейхтвангер, Марк Шагал, Манн, Драйзер?.. Все не перечесть. Впечатлений на всю жизнь хватит...
НЬЮ-ЙОРК
В 1942–1943 годах атомная тематика выходит на первый план в деятельности советской разведки в Америке. Уже 27 марта 1942 года резиденту Зарубину по совсекретной почте поступает директивное письмо от 1-го Управления НКВД СССР: «Над проблемой урана-235 и использования его для изготовления бомб огромной разрушительной силы очень усиленно работают в Англии, Германии и США. По-видимому, проблема близка к практическому разрешению. Этим необходимо заняться со всей серьезностью...»
В сентябре того же года Сталин подписал особо секретное распоряжение «Об организации работ по урану», в соответствии с которым была активизирована вся закордонная агентура. Дружеские отношения, которые установились между Елизаветой Зарубиной и Маргаритой Коненковой, тому в немалой степени способствовали.
Много лет спустя даже генерал-лейтенант КГБ Павел Судоплатов в своих мемуарах подтверждал, что главным направлением заокеанской резидентуры в годы войны было именно атомное, и как раз с этой целью «жена скульптора Коненкова, наш проверенный агент, сблизилась с физиками Оппенгеймером и Эйнштейном». Но если с последним «сближение» можно было понимать однозначно, то с Оппенгеймером задача представлялась куда более проблематичной.
Во-первых, Марго смущало, что Роберт в отличие от Эйнштейна оказался абсолютным подкаблучником и во всем полагался исключительно на мнение своей благоверной. Во-вторых, он много болтал, без устали демонстрируя кому ни попадя свои наивные прокоммунистические взгляды, тем самым зарабатывая себе не самую лучшую репутацию в американском обществе. Это было серьезной помехой, вздумай они его завербовать. Оппи на следующий же день выдал бы себя с потрохами, заявив какую-нибудь очередную антиимпериалистическую чушь.
Выслушав взволнованный монолог своей подопечной, Зарубина попыталась мягко развеять ее сомнения:
– Пойми, Марго, то, что Оппенгеймер не поддается на твои чары и по уши влюблен в свою жену, – отнюдь не недостаток. Скорее это подсказка нам, как следует действовать. Именно через Китти...
Москва быстро санкционировала скорректированный план Зарубиных и Марго в отношении работы с Оппенгеймером, и им удалось уговорить научного руководителя «Манхэттенского проекта» отказаться от демонстрации своих левых идей, вести себя умеренно и лояльно, убеждая ученого, что куда большую пользу служению коммунизму и борьбе с фашизмом он принесет, если примет на работу в свою лабораторию некоторых молодых талантливых физиков. После мучительных раздумий и долгих разговоров с женой Оппенгеймер согласился с этими доводами. Обнародованная им позиция позволила руководителю проекта генералу Гровсу дать директивное распоряжение Военному департаменту Главного управления инженерных войск: «В соответствии с моим устными указаниями от 15 июля (1943 г. – Ю.С.) желательно, чтобы допуск к работе Юлиусу Роберту Оппенгеймеру был выдан без задержек, независимо от той информации, которой вы располагаете. Оппенгеймер абсолютно необходим для проекта».
Что касается привлечения к работе над проектом молодых физиков-антифашистов, то наиболее яркой фигурой здесь, безусловно, является физик Клаус Фукс. Еще учась в Лейпцигском университете, Клаус вступил в коммунистическую партию Германии. С приходом к власти фашистов Фукс бежал в Англию. По рекомендации знаменитого ученого Макса Борна талантливый физик попал в секретную группу, которая работала над программой «Тьюб Аллой» – «Трубный сплав» – по производству урановой бомбы. В конце 1941 года Фукс по собственной инициативе вышел на советскую резидентуру и стал снабжать ее сверхсекретными данными проекта, объясняя свой шаг тем, что Англия и США предают интересы союзников и делают атомную бомбу втайне от Советского Союза. Он был идеальным аналитиком и при работе над английским проектом решил несколько кардинальных математических задач.
В конце 1943 года для усиления проекта «Манхэттен» к Оппенгеймеру должна была быть направлена английская научная миссия. Фукс тут же проинформировал об этом своих советских друзей в Лондоне. Оттуда «молния» полетела в Москву, и уже Центр выдал срочное задание своей нью-йоркской резидентуре.
Новые русские подруги Китти Оппенгеймер – Лиза и Марго – рассыпались в комплиментах возможному будущему сотруднику Оппенгеймера Клаусу Фуксу. Талантливый физик. Антифашист, беженец из Германии, приговоренный штурмовиками к смерти. Покоренный этими аргументами, изложенными ему Китти, Оппенгеймер активно стал ходатайствовать о включении Фукса в состав делегации английских ученых. Кстати, в ходе совместной работы научный руководитель проекта ни разу не пожалел, что остановил свой выбор на этом даровитом теоретике. Фукс стал заниматься вопросами производства методом газовой диффузии урана-235.
Карьера Фукса стремительно шла в гору, и вскоре он попал в самую сердцевину «Манхэттена».
...Однажды, угощая Марго изумительным колумбийским кофе, Китти пожаловалась подруге, что в последнее время ее Бобби сам не свой из-за постоянных стычек с Теллером, который возглавлял группу теоретиков. Причем главным образом эти конфликты происходили не на сугубо производственной почве, а на и д е й н о й.
– Ты меня понимаешь?.. Ты же знаешь, Марго, какие взгляды мы с Оппи исповедуем. А Теллер – просто патологический антикоммунист. В общем, с ним пришлось расстаться. И Роберт теперь места себе не находит, ему срочно нужен новый руководитель группы...
– А чем плох Фукс? – тут же закинула удочку Маргарита, помня, что Оппенгеймер как-то в домашнем застолье похвально отозвался о теоретических разработках Клауса, не вдаваясь в подробности.
– Да, действительно... – задумалась Китти. – Может быть, ты и права...
Вскоре в теоретическом отделе в Лос-Аламосе, а позже в Центре фундаментальных исследований появился новый сотрудник, а позже и руководитель группы теоретиков Клаус Фукс, получивший неограниченный доступ буквально ко всем важнейшим секретам проекта.
Хотя сделать это было очень непросто. Служба безопасности «Манхэттенской программы» собирала подробнейшую информацию обо всех сотрудниках лаборатории, их прошлом и настоящем, о личной жизни и политических пристрастиях. На улице, в магазине, в ресторане, в гостях у приятеля участники проекта постоянно ощущали за спиной дыхание «топтунов». Их письма вскрывались, телефонные разговоры прослушивались. В служебных помещениях, в квартирах стояли «жучки».
Бригадный генерал Гровс не отрицал: «При приеме на работу мы делали все возможное, чтобы установить, не было ли в прошлом нанимаемого лица чего-нибудь такого, что могло превратить его в источник опасности... В работах проекта было занято некоторое количество иностранцев, несмотря на то что достоверную информацию о прошлом их было невозможно получить. Некоторые из них эмигрировали из стран, с которыми мы вели войну, или из стран, где господствовал режим, которого они не смогли вынести... Несмотря на всю серьезность... находились «критики», которым доставляло удовольствие разглагольствовать о наших якобы гестаповских методах работы...»