МОСКВА, август–сентябрь 1949
Берия прекрасно помнил слова, сказанные ему Сталиным в кремлевском кабинете, когда речь зашла о сроках завершения работ по созданию советской атомной бомбы: «Головой отвечаешь, Лаврентий».
29 августа 1949 года (через три с небольшим года после того памятного разговора) на Семипалатинском полигоне в Казахстане была успешно испытана первая советская атомная бомба РДС-1 (абсолютная копия американского «Толстяка», хотя ученые и чекисты расшифровывали аббревиатуру РДС как «Россия делает сама»).
...Сентябрьским утром, попивая традиционный кофе, Сергей Тимофеевич Коненков листал свежую «Правду».
– О, Марго! Послушай-ка, вот, кажется, и свершилось. Слушай: «23 сентября президент США Трумэн объявил, что, по данным правительства США, в одну из последних недель в СССР произошел атомный взрыв. Одновременно аналогичное заявление было сделано английским и канадским правительствами. Вслед за опубликованием этих заявлений в американской, английской и канадской печати, а также в печати других стран появились многочисленные высказывания, сеющие тревогу в широких общественных кругах.
В связи с этим ТАСС уполномочен сообщить следующее.
В Советском Союзе, как известно, ведутся строительные работы больших масштабов – строительство гидростанций, шахт, каналов, дорог, которое вызывает необходимость больших взрывных работ с применением новейших технических средств. Поскольку эти взрывные работы происходили и происходят очень часто в разных районах страны, то возможно, что эти работы могли привлечь к себе внимание за пределами Советского Союза.
Что же касается производства атомной энергии, то ТАСС считает необходимым напомнить о том, что еще 6 ноября 1946 г. министр иностранных дел СССР В.М.Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что «этого секрета давно уже не существует». Это заявление означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия и он имеет в своем распоряжении это оружие. Научные круги Соединенных Штатов Америки приняли это заявление как блеф, считая, что русские могут овладеть атомным оружием не ранее 1952 г. Однако они ошиблись, так как Советский Союз овладел секретом атомного оружия еще в 1947 г.
Что касается тревоги, распространяемой по этому поводу некоторыми иностранными кругами, то для тревоги нет никаких оснований...»
Дочитав сообщение, Коненков молодцевато рассмеялся: «Ничья! Вот так вот...»
Тем же утром товарищ Сталин, держа «Правду» перед собой, внимательно читая это сообщение ТАСС, недовольно поморщился: «По сути верно, но сделано коряво, косноязычно... Ну ладно, слово – не воробей, уже вылетело, не поймаешь... Но вот главного редактора Поспелова давно пора бы уже сменить. Может, на Суслова... Как его там? Михаил Андреевич... Сволочь он, конечно, редкая. Но служить будет верно, как пес...»
Сталин, как и Берия, хорошо помнил свои слова: «Головой отвечаешь, Лаврентий». Лаврентий с делом справился – получай награду. Звания Героя дать ему было нельзя, у него уже была Золотая Звезда. Но товарищ Сталин, как всегда, умел найти выход из любого положения: был подписан специальный указ, согласно которому в стране вводилось новое звание – Почетный гражданин Советского Союза. Пускай Лаврентий порадуется такой почести. Ни у кого такого отличия еще не было, пусть он будет первым, заслужил. А вторым Почетным гражданином, решил Сталин, будет товарищ Курчатов.
Награждая отличившихся физиков звездами Героев Социалистического Труда, генералиссимус заметил: «Если бы мы опоздали на год-полтора с атомной бомбой, то, наверное, «попробовали» бы ее на себе».
ПРИНСТОН—НЬЮ-ЙОРК, 1949 и другие годы
Эйнштейна все чаще посещало чувство одиночества и грусти. Своему другу юности Марку Соловину он писал: «Вам кажется, что я взираю на труд моей жизни со спокойным удовлетворением. Вблизи все это выглядит несколько иначе. Нет ни одного понятия, в устойчивости которого я был бы убежден. Я не уверен вообще, что нахожусь на правильном пути. Современники видят во мне еретика и одновременно реакционера, который, так сказать, пережил самого себя. Конечно, это мода и близорукость. Но неудовлетворенность поднимается и изнутри. Да иначе и не может быть, когда обладаешь критическим умом и честностью, а юмор и скромность создают равновесие вопреки внешним влияниям...»
Он долго сопротивлялся, но все-таки поддался на уговоры друзей и в 1949 году, накануне своего 70-летия, взялся за мемуары – «в назидание потомкам». Хотя, строго говоря, они походили вовсе не на биографические заметки. Скорее это была глубокая философская исповедь выдающегося человека, великого ученого.
Он писал: «Там, вовне, был этот большой мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка, доступная, однако, по крайней мере отчасти, нашему восприятию и нашему разуму. Изучение этого мира манило как освобождение, и я скоро убедился, что многие из тех, кого я научился ценить и уважать, нашли свою внутреннюю свободу и уверенность, отдавшись целиком этому занятию.
Мысленный охват в рамках доступных нам возможностей этого внеличного мира представлялся мне, наполовину сознательно, наполовину бессознательно, как высшая цель... Предубеждение этих ученых против атомной теории можно, несомненно, отнести на счет их позитивистской философской установки. Это интересный пример того, как философские предубеждения мешают правильной интерпретации фактов даже ученым со смелым мышлением и с тонкой интуицией...»
Для него было два критерия истины в физике: теория должна иметь «внешнее оправдание» и «внутреннее совершенство». То есть теория должна согласовываться с опытом – раз, а два – она должна из минимальных предпосылок раскрывать максимально глубокие закономерности универсальной и разумной гармонии законов природы.
13 февраля 1950 года нобелевский лауреат выступил в первой телепередаче вдовы президента Рузвельта Элеоноры в дискуссии об опасности гонки вооружений. Ведущая попросила своего гостя говорить максимально откровенно. Но об этом Эйнштейна можно было и не просить.
Он открыто предупреждал американцев: «Теперь народу заявляют, что создание водородной бомбы – это новая цель, которая, вероятно, будет осуществлена. Ускоренная разработка водородной бомбы была торжественно провозглашена президентом США. Если эти усилия окажутся успешными, то радиоактивное заражение атмосферы и, следовательно, уничтожение всей жизни на Земле станет технически возможным. Роковой исход, по-видимому, заключен в неумолимом характере самого явления. За каждым новым шагом неизбежно последует другой. А в конце все яснее предстает всеобщее уничтожение».
Куда там было Вячеславу Молотову с его оценками хищнической сущности американского империализма! Эйнштейн обвинял правительство США много жестче, бил наотмашь: «Создавали военные базы во всех пунктах Земли, которые могут приобрести стратегическое значение. Вооружали и усиливали потенциальных союзников. Внутри страны сосредоточилась невероятная финансовая сила, молодежь была милитаризована, производилась тщательная слежка за лояльностью граждан, особенно государственных служащих, с помощью все более внушительного полицейского аппарата. Людей с независимой политической мыслью всячески запугивали. Радио, пресса и школа обрабатывали общественное мнение».
Разумеется, после такого демарша градус недоверия к Альберту Эйнштейну в Штатах во сто крат повысился. Американцы, к счастью, не опустились до уровня германских нацистов, которые требовали: «Убить Эйнштейна!» Но тем не менее уже на следующее утро после скандального выступления ученого по телевидению директор ФБР Гувер потребовал провести полное расследование деятельности Эйнштейна и затребовал оформить всю порочащую его информацию с целью подготовки специального доклада о лишении Альберта Эйнштейна гражданства США. Правда, иммиграционный департамент это предложение отклонил. Но проверки на лояльность продолжались. Личное дело неблагонадежного Эйнштейна насчитывало 1427 страниц. В вину ему вменялось то, что он «проповедует доктрину, направленную на установление анархии».
Не выдержав преследований, Эйнштейн опубликовал открытое письмо: «Проблема, вставшая перед интеллигенцией этой страны, весьма серьезна. Реакционные политики посеяли подозрения по отношению к интеллектуальной активности, запугав публику внешней опасностью. Преуспев в этом, они подавляют свободу преподавания, увольняют непокорных, обрекая их на голод. Что должна делать интеллигенция, столкнувшись с этим злом? По правде, я вижу только один путь – революционный путь неповиновения в духе Ганди. Каждый интеллигент, вызванный в одну из комиссий, должен отказаться от показаний и быть готовым к тюрьме и нищете. Короче, он должен жертвовать своим благополучием в интересах страны. Он должен основываться на убеждении, что для гражданина позорно подчиниться подобной инквизиции, оскверняющей дух конституции. Если достаточное число людей вступит на этот тяжелый путь, он приведет к успеху. Если нет – тогда интеллигенция этой страны не заслуживает ничего лучшего, чем рабство».
В 50-е годы газетными сенсациями стали призывы великого ученого помиловать супругов Розенберг, осужденных к смертной казни за атомный шпионаж, и его жаркий призыв ко всем американцам не давать показания следственной комиссии сенатора Маккартни.
Провозглашенная им «охота на ведьм» радовала Эйнштейна тем, что он оказался в замечательной компании – композитор Леонард Бернстайн, кинорежиссер Стэнли Крамер, драматург Артур Миллер, певец Пит Сигер, кинозвезды Чарли Чаплин, Орсон Уэллс...
В 1952 году премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион после смерти первого президента молодого еврейского государства Хаима Вейцмана предложил Эйнштейну баллотироваться на пост президента его страны. Однако великий физик, проявив максимум дипломатичности и деликатности, от столь лестного предложения отказался, ссылаясь на свою удаленность от практической жизни, непрактичность и общую рассеянность. Хотя свой отказ сам считал почти предательством. Тем не менее портрет Альберта Эйнштейна как выдающегося еврея украсил денежные банкноты Израиля.