Могла ли провалиться тактика, повторенная на Атлантике, если она удалась в южных морях?
Второе испытание сил имело место на украинском фронте, куда катились наши триста вагонов.
До лета 1943 года мы все верили в возможность выпрямления немецкого фронта на Востоке. Сталинград, бесспорно, был тяжелым ударом, но должно было состояться контрнаступление, как весной 1942 года. Оно состоялось. Германия бросила все свои силы в направлении Воронежа и на Дон. После кровопролитных боев, в которых были выведены из строя многие тысячи танков, наступление провалилось. Советы, развивая свой успех, отбросили немецкие войска до Харькова, затем взяли город.
Этот провал был несравнимо более серьезным, чем Сталинград, хотя и не таким ярким. Речь шла уже не о неудаче (какая воюющая сторона не знает неудач?), но о системе. Наступательный вал Советов не был ни отброшен, ни остановлен. От Харькова силы СССР спустились до самого Днепра, форсировали его, обошли Киев и Днепропетровск.
Но в любом случае мы, антибольшевистские добровольцы, знали свою цель и задачи. Мы были полны решимости биться против Советов до последней секунды. Мы знали, что каждый нанесенный удар будет однажды оценен по достоинству.
К тому же, на войне, пока все не потеряно, не потеряно ничего. За Германией оставалось просторное поле для маневра от Минска до Бордо и от Афин до Нарвика. Она еще располагала огромными материальными ресурсами, ее талантливые изобретатели были способны нанести уверенному в себе противнику неожиданный сокрушительный удар. К нам присоединялись многие эшелоны с прекрасными ударными частями, в частности знаменитая дивизия СС «Лейб-штандарт», ее элитные бойцы кричали нам бодрые призывы.
Наши эшелоны шли по югу Польши под сухим бледно-голубым и розовым небом. Было воскресенье: женщины в темных платьях, в зеленых платках выходили из своих маленьких саманных изб, идя по проселочным дорогам к деревянным церквам.
Мы втягивали носом аромат обледенелой земли. На следующий день на заре мы сделали короткую остановку в Лемберге, где получили прекрасную зимнюю экипировку: целиком утепленный камуфляж, валенки, белые куртки, меховые шапки.
При виде всего этого мы ощущали себя огромными и неуклюжими, не зная, как передвигаться во всем этом обмундировании. Мы вспоминали ужасную зиму 1941 года в Донбассе, наши потертые гимнастерки, прошиваемые холодным воющим ветром. На этот раз командование перестаралось с предосторожностями. Это было почти слишком красиво. Самые дальновидные из нас спрашивали себя, как они сохранят весь этот феноменальный личный обоз, когда однажды придется передвигаться без машин.
Но в основном солдаты радовались как дети, получая эти ватные подарки. Каждый вагон вскоре имел полный комплект.
Мы продвигались через Галичину, утопавшую в осенних дождях. Затем вереница поездов повернула к югу. Очень далеко на западе виднелись голубые горы. Илистая река, усеянная по берегам тысячами высохших тростников, текла под колесами грузовиков: переходя Днестр, мы вступали в Бессарабию.
С этого момента пути сообщения были так забиты, что приходилось пятнадцать-двадцать дней тащиться по прямой от Лемберга до фронта. Тучи отпускников, уже не слишком радующихся возвращению в эти передряги, тащились кое-как. Еще с регулярной точностью часового механизма в сторону Одессы проскальзывали прекрасные спальные вагоны и вагоны-рестораны. С перронов вокзалов, где мы толпились в ожидании по сорок-пятьдесят часов, мы вдруг видели эти длинные вагоны-люкс с оранжевыми лампами.
Но общие перевозки все более и более сокращались. Бармены по-прежнему проезжали без препятствий, а вот армия — по каплям. Наши поезда шли через Румынию по одноколейке.
Нам сказали, что мы направляемся в Крым. Полуостров Крым только что наступлением Советов был отрезан, но от Одессы немецкие подкрепления были посланы по морю, поэтому мы не удивились, увидев однажды утром укрепления старой крепости Тирасполя из красного кирпича, возвышавшейся на правом берегу Днестра.
На другом берегу реки мы нашли однотипные избы, колодцы с длинными журавлями, миллионы палок подсолнуха без голов, сероватые, побитые наступавшей зимней непогодой. Вечером мы будем в Одессе!
Но поезд остановился на невзрачном вокзале, затем повернул четко на восток. Путешествие в Крым закончилось. Мы ехали в течение двух дней. Северо-восток! Северо-восток! Северо-восток! Мелькали украинские вокзалы, засыпанные снегом. Полные смеющиеся девушки с пышной грудью, раздутые в своих подбитых ватой одеждах, работавшие уборщицами на вокзалах, шептались, лузгая семечки.
Мы продвигались все дальше к Днепру, очень далеко, к северу от Днепропетровска. Уже была слышна артиллерийская канонада.
В последний вечер справа от нас мы заметили ослепительные снопы ракетных разрывов, затем и слева тоже — ослепительные вспышки. Поезд проехал много часов, разрезав надвое этот странный фейерверк. Мы все более проникали в горловину. Самолеты обстреливали путь на бреющем полете. Перед собой мы увидели пылающие здания. Это был Корсунь. Глубокой ночью мы разгрузились.
Ольшанка
Мы должны были занять позиции километрах в тридцати к востоку от Корсуня. Нашим тремстам пятидесяти четырем единицам мототехники потребовалось три дня, чтобы преодолеть этот этап, в обычных условиях занявший бы два часа.
Безбрежная, ужасная русская грязь, густая, как расплавленная резина, затопила все дороги. Она достигала сорока-пятидесяти сантиметров на траверсе балок и других углубленных участков.
Нашим новичкам-шоферам приходилось в полном смысле этого слова сражаться в этих вязких топях. Приходилось вырубать вишневые сады, импровизировать новые проезды. Мы подошли к большим болотам перед сосновым массивом. Там нам предстояло продвигаться по дороге из тысяч круглых бревен, жердей, наложенных одни на другие, это была своеобразная гать. Мы подпрыгивали на этих жердях, как на ярмарке.
Дорога, проходившая через сосняк, тоже была выложена тысячами стволов деревьев, не по причине грязи, но из-за песчаных осыпей, в которых машины вязли до самого мотора.
Большевики знали трудности этого пути, поэтому лес бороздили группы партизан, просачивавшихся ночами, чтобы ставить мины, или охотившихся за солдатами. Утром две-три машины подрывались в пути. Это была ежедневная дань.
Через каждые пятьсот метров были выстроены огромные редуты, похожие на африканские форты. Там, под прикрытием внушительных деревьев скрывались группы наблюдения.
На востоке от этого сосняка открывалась долина Днепра. На много километров по кругу простиралась огромная деревня Белозерье, где расположился штаб знаменитой дивизии СС «Викинг», к которой мы были приписаны до лета 1944 года.
Прекрасно вооруженная, целиком моторизованная, состоящая из тысяч замечательных парней с квадратными плечами и сильных, как лесорубы, дивизия «Викинг» получила приказ защищать Днепр, с северо-востока и юга уже обложенный дивизиями Сталина.
Советские части были десантированы на правый берег реки, в районе Белозерья, в то время, когда отступавшие немецкие дивизии медленно откатывались к левому берегу, ожидая своей очереди пересечь реку по редким проходимым мостам.
Десантников противника быстро рассеяли: многие из них были убиты в этих быстрых перестрелках, уцелевшие смогли исчезнуть в большом черкасском лесу, где было много партизан.
Зона, обозначенная нам на юге сектора, занимаемого «Викингом», проходила точно по западной границе леса. В этом лесном анклаве, образованном на правом берегу Днепра, уже много недель как обосновались десантники и украинские партизаны. Им удалось установить связь с регулярной Советской армией, форсировавшей реку ниже по течению.
С запада лес опоясывала река Ольшанка шириной в пятнадцать-двадцать метров. Протекая с юга, она доходила до деревни Староселье, немного косила к северо-западу, затем возвращалась вдоль леса и спускалась к востоку. Она проходила деревню с милым названием Байбузы, расположившуюся на холме на левом берегу. По другую сторону реки, прилепившись к самому лесу, находился хутор Закревки, занятый врагом.
Ольшанка продолжала дальше петлять между холмами. Через пять-шесть километров она доходила до четвертой деревни Мошны. Там Ольшанка окончательно отходила от леса, становилась шире, пересекалась длинным деревянным мостом.
В каждой избе были верели, сети, бродни и другие странных форм рыболовные снасти. Восхитительная церковь с византийским куполом украшала весь горизонт.
От Мошен Ольшанка бежала к востоку еще несколько километров. На краю розоватой степи под набухшим ноябрьским небом лежало последнее поселение, носившее имя Лозовок. Высокие белые дюны смотрели, как между желтыми песчаными островами и черными соснами река впадала в илистый Днепр. Такими были наш боевой пейзаж и наши деревни.
Сначала нам следовало занять центр этого сектора, то есть населенные пункты Мошны и Байбузы. Основная часть нашей бригады спустилась к Мошнам, ее рыбакам и черноватому мосту. Мне же предстояло оборонять Байбузы. Я тогда был командиром третьей роты, большей частью состоявшей из будущих лидеров молодежи, прошедших отбор и длительную стажировку в виде семинарии лидеров. Эти шестнадцати-семнадцатилетние парни были кристальной чистоты и с высокими идеалами.
Я прибыл с ними в Байбузы. Две длинных улицы слободы пролегали вдоль вершины. У подножия этих хижин местность слегка спускалась к Ольшанке на дистанцию с километр. Таинственный лес смотрел на нас.
Русские укрепились у входа в лес, внешне не обнаруживая себя. Мы установили наши минометы, артиллерию и противотанковые пушки, наша пехота заняла позиции.
Деревня была спокойной, лес был спокойным, ни одна спина не двигалась среди палок подсолнуха. Я установил мой КП в первой избе в юго-восточной части.