Штаб дивизии эмигрировал на тридцать километров южнее. Мы установили свой командный пункт бригады в населенном пункте Белозерье, с этих пор ставшим для нас центральной точкой: там, где вчера командир «Викинга» сконцентрировал телефонную связь, свои огромные радиоавтобусы, свои бесчисленные машины, своих полевых жандармов, эти «части» всех частей, во всех углах, наш скромный взвод связи пробирался как в мертвом городе.
В пятницу, 28 января 1944 года я направился в главный штаб дивизии по приказу. Пейзаж со множеством фруктовых деревьев был очаровательным. На заснеженных склонах романтично вырисовывались черные или рыжие крылья ветряных мельниц.
Генерал Гилле располагался рядом с зеленовато-белой православной церковью в большом современном здании, каждые четверть часа расстреливаемом советской авиацией.
Высшие офицеры щедро обменивались шутками и каламбурами. Но эти шутки звучали неестественно и фальшиво. Мне конфиденциально показали текст радиограммы, которую только что отправили Гиммлеру.
Между тем, никто не хотел верить, что с нами все кончено: конечно, что-нибудь сделают, чтобы помочь нам! Генерал Гилле с застывшим взглядом молчал. Советские самолеты появлялись беспрерывно и яростно бомбили весь участок. Фельджандармы рыскали по избам, разыскивая горстки симулянтов. Атмосфера была странная: мы хорохорились, но солдаты здесь были по набору, а не добровольцы, и командование беспокоилось.
Я вернулся в Белозерье, вдыхая сухой воздух, любуясь блеском синего неба, удивительно чистого и впечатляющего.
Через два часа телефонный звонок из дивизии передал на наш КП роковую весть. Одиннадцать немецких дивизий были окружены. Ровно через год после трагедии на Волге начинался второй Сталинград.
VIВ окружении под Черкассами
Окружение одиннадцати немецких дивизий в зоне Черкасс завершилось 28 января 1944 года в восьмидесяти километрах позади нашей линии. Но на флангах враг был близко: он был в пятнадцати километрах от Корсуня, на западе от нашего КП в Белозерье. Мы слышали лязг гусениц танков.
Мы день и ночь не снимали одежду, обувь и вооружение — гранаты и автоматы держали на расстоянии вытянутой руки. Саперы-минеры рвали все в огромном количестве, ночь была наполнена мрачным грохотом.
Прошло три дня. Мы начинали привыкать: уберегшись от ста ловушек в Донбассе, на Дону и Кавказе, мы не в первый раз были в таком убедительном положении. Каждый из нас хотел убедить себя в том, что это окружение было не более чем очередным приключением. Верховное командование не оставит же нас просто так — контратака разорвет кольцо врага, это было ясно.
Теоретически дело уладила радиотелеграмма знаменитого генерала Хубе. Эта телеграмма была краткой и хорошей: «Иду!»
Генерал был на подходе. Огромная колонна немецких танков двигалась с юга и уже пробила коридор в советских порядках за нашей спиной. Мы оживленно следили по карте за продвижением наших освободителей. Пали десятки деревень. Сводка сообщала о ста десяти подбитых русских танках. Через два дня оставалось лишь пробить узкий проход во вражеских порядках в девять километров толщиной.
Те, кто прибывал с этого направления, с горящими глазами говорили нам, что уже была установлена связь с нашими спасителями посредством маленьких передатчиков батальонных КП. Еще один мощный ударный прорыв, и освобождение было бы завершено.
И действительно, мощный удар был нанесен. Но его нанесли Советы.
Они спешно подтянули дополнительные бронерезервы. Тремстам немецким танкам, что подошли к нам, пришлось остановиться, затем отступить. Скоро красные уже имели у нас в тылу зону безопасности шириной в пятьдесят километров. Осмелев от успеха, советские дивизии бросились с юго-востока и юга вглубь наших линий, на этот раз отбрасывая к северу и востоку массу окруженных войск, отделяя их все больше и больше от немецких тылов, откуда могло бы прийти спасение.
Обозначилась и другая катастрофа: с начала окружения мороз сменила весенняя оттепель, было как в начале мая. В зиму 1941–1942 годов во время контрнаступления в Донбассе мы уже познали два дня внезапной оттепели, превратившей дороги в грязное море, но холод вернулся и восстановил порядок.
Поэтому поначалу мы смотрели на таявший снег с любопытством. Верховые облака блуждали по небу, посеченные мелким острым дождем, мы зигзагами продвигались по гололеду, мокрому и сверкающему, почти непроходимому. Затем поля опять стали желтоватыми и коричневыми. Лес, полностью вымытый, расстелил на склонах свое фиолетовое одеяло. Опушки и просеки были как черные экраны. Дороги проваливались под грузом нашего транспорта, намокали. Скоро автомашинам пришлось продвигаться уже по настоящим рекам: сероватая вода поднималась до половины дверцы.
Мы еще смеялись. Это было смешно. Каждый из нас был забрызган по шею.
Через четыре-пять дней мороз не вернулся. Каждое укрытие под своим сводом, который, тая, оседал, каждый окоп, каждая траншея, куда протекала вода с окрестностей, были не чем иным, как ванны или бассейны, в их глубине беспомощно барахтались солдаты, вооруженные котелками и ведрами.
Поля были настолько вязкими, что их невозможно было пересечь. Дороги все более и более размывались, многие перекрестки стали непроходимыми. Уровень воды достигал там одного метра. Склоны стали ужасным катком, вязким, как вар. Артиллерийские тягачи день и ночь должны были вытаскивать застрявшие в грязи машины.
Однако в глубине позиций пятнадцать тысяч единиц мотопехоты, пятнадцать тысяч машин, крутились по кругу, все более и более уступая примитивному давлению врага, нечувствительного к стихиям. Эти тысячи солдат-жаб почти с удовольствием копошились в грязи нескончаемых болот.
Советы овладели значительными складами боеприпасов, сконцентрированными в пятидесяти-шестидесяти километрах к югу от Черкасского участка, в том месте, где красные армии соединились.
Солидные запасы горючего и боеприпасов были потеряны нами в первый же день.
Благодаря наличию тяжелых «Юнкерсов» немецкое командование немедленно послало помощь осажденным дивизиям. В Корсуне была взлетная полоса. «Юнкерсы» с высочайшей точностью выполнили свою задачу. Каждый день прибывало около семидесяти машин, набитых боеприпасами, горючим и довольствием. Как только самолеты разгружались, их сразу же заполняли тяжелоранеными. Таким образом мы смогли вовремя эвакуировать все полевые лазареты.
Но советские истребители тоже летали. Они бороздили затуманенное небо и, как ястребы, кружились над полем. Каждый день двенадцать-пятнадцать наших самолетов через несколько минут полета падали в огне на землю, среди воя раненых, сгоравших заживо. Это было ужасное зрелище.
Но работа продолжалась методично и геройски, ни на минуту не прерываясь, пока чудовищная гряз оттепели не положила конец всякой возможности работы.
В конце недельной оттепели и наводнения взлетное поле было совершенно залито водой. Инженерные войска попытались всеми средствами убрать грязь и укрепить почву. Бесполезно. Последние самолеты капотировали в метровом слое грязи. Больше ни один самолет не мог ни взлететь, ни приземлиться. С этого момента мы были предоставлены самим себе.
Укрепившись на восточном выступе, бригада бельгийских волонтеров «Валлония» в первые дни не испытала сильных атак врага. Тот все силы — и это было понятно — бросил на юг и запад Корсуня там, где его две стрелы, дерзко связанные, испытывали давление немецких войск, пытавшихся изнутри и снаружи разорвать кольцо. Советы бросали в этот коридор всю свою бронетехнику и массу пехоты и кавалерии.
В направлении Ольшанки и Днепра наступление красных было еще только радиофонным. Мощный передатчик, установленный напротив наших позиций, каждый день выливал на нас на слащавом французском кучи пропаганды. Диктор с парижским акцентом милосердно информировал нас о нашем положении. Потом он пытался сагитировать нас, восхваляя блага советского режима и друга народов Сталина и призывал нас перейти в армию генерала де Голля. Нам было достаточно приблизиться к русским позициям держа в руке белый платок, как читательницы сентиментальных объявлений.
Пропаганде Советов нельзя было отказать ни в богатстве воображения, ни в хитрости. Двоих из наших солдат, взятых в плен в Лозовке, привели на КП одного дивизионного генерала. Тот пригласил их за стол и предложил королевский ужин; он напоил их отличным шампанским, набил карманы шоколадом. Затем этот волк в овечьей шкуре со звездами приказал отвезти их на машине к нашим позициям. Охранники выпустили тогда этих двух гостей в нашем направлении, как выпускают канареек или соловьев, открыв дверцу клетки!
Это приключение имело большой успех. Каждый облизывал губы, думая о шоколаде и шампанском этих двух счастливчиков. Но генерал-филантроп и филолог-валлон остались ни с чем: никто не клюнул на этот крючок со слишком явной наживкой!
Чем больше враг колошматил фронт позади Корсуня, тем больше дивизия «Викинг» должна была оттягивать войска, которые еще сохраняла на берегу Днепра и бросала на юго-восток. Через несколько дней наш левый фланг почти полностью был открыт. Чтобы держать восемьдесят километров вдоль Днепра, на северо-востоке наших позиций оставалось всего-навсего одно подразделение в двести немцев из «Викинга» на маленьких бронемашинах, бороздивших илистые, вязкие дороги.
Красные посылали дозоры на ту сторону реки и никого не обнаружили. Оставались лишь наши слабые укрепления у слияния Днепра и Ольшанки. Достаточно было одной атаки, чтобы их уничтожить. Мы сильно беспокоились за большой деревянный мост, брошенный через Ольшанку на восточной стороне Мошен.
С другой стороны реки мы держали несколько укреплений десятью автоматчиками. Если бы красные атаковали ночью, они раздавили бы этот жалкий пункт и овладели бы целым мостом. Штаб дивизии «Викинг», предупрежденный об опасности, не захотел ничего слышать. Мы не должны были уступить ни пяди земли, ни дать врагу понять, что мы теряем веру в исход сражения.