9 апреля, воскресенье.
«В конце дня я решил не томить космонавтов и объявить им решение комиссии. По этому поводу, кстати сказать, было немало разногласий. Одни говорили, что решение о том, кто летит, надо объявлять на старте; другие считали — надо сделать это заранее, чтобы космонавт успел привыкнуть к мысли о полете.
Я пригласил к себе Юрия Гагарина и Германа Титова и сказал, как можно более ровным голосом:
— Комиссия решила: летит Гагарин. Запасным готовить Титова.
Не скрою, Гагарин сразу расцвел своей улыбкой. По лицу Титова пробежала тень досады, но это только на какое-то короткое мгновение. Герман крепко пожал руку Юрию, а тот не преминул подбодрить товарища: «Скоро, Герман, и твой старт».
А накануне полета, после обеда без тарелок и вилок, из космических туб, Юрий неожиданно сказал Каманину:
— Знаете, Николай Петрович, я, наверно, не совсем нормальный человек.
— Почему?
— Завтра полет. Такой полет! А я совсем не волнуюсь. Ну ни капли не волнуюсь. Разве так можно?
Наверно, все это так и было, хотя каждое событие имеет столько окрасок, сколько людей о нем вспоминают.
Инженеру-испытателю, например, Юрий запомнился в предстартовые дни совсем другим: неулыбчатым, не беззаботным.
«Юрий увел меня в сторону от испытательной площадки, и мы прогуливались вдоль монтажно-испытательного зала корпуса. Он долго молчал, молчал и я. Юра поднял голову и грустно сказал:
— Ну вот, скоро и расставанье…»
А вот впечатление академика Королева:
«В своей жизни я повидал немало интереснейших людей. Гагарин — особо значительная, неповторимая личность. В дни подготовки к старту, когда у всех хватало и забот, и тревог, и волнений, он один, казалось, оставался спокойным, даже веселым. Сиял как солнышко… «Что ты все улыбаешься?» — спросил я его. «Не знаю. Видимо, несерьезный человек». А я подумал: побольше было бы на нашей земле таких «несерьезных» людей… Один случай меня особенно изумил. В то утро, перед полетом, когда Юрий одевался в свои космические доспехи, я заглянул в «костюмерную» и спросил: «Как настроение?» — «Отличное», — ответил он и, как обычно, с ласковой улыбкой произнес: «А у вас?» Он пристально вглядывался в мое сероватое, уставшее лицо — не спал я ночь перед стартом, — и его улыбка разом погасла. «Сергей Павлович, вы не беспокойтесь, все будет хорошо», — сказал он тихо, но как-то по-свойски».
Герой — всегда собирательный образ, как бы ни был реален человек, ставший им. К фактам и датам биографии прибавляются те миллионы глаз и миллионы ушей, которые смотрят на него и слушают о нем. Народ не хочет знать о мимолетном и слабом в характере своего любимца; он не придумывает ему другую жизнь, просто волшебно освещает ее собственным светом, согревает своим дыханием.
И люди правы, когда делают так.
Мне рассказывала поэтесса Людмила Константиновна Татьяничева:
«Однажды весной, возвращаясь из командировки, я села в такси от вокзала и, так как мне интересны все люди, как бы коротко я с ними ни сталкивалась, стала приглядываться к шоферу и попыталась завязать с ним разговор. Но он отвечал неохотно, а потом и вовсе перестал. «Извините, — сказал, — но я хотел бы сейчас помолчать. Слова с языка не идут». — «У вас что-то случилось?» — «Конечно, случилось, — ответил он. — Юра наш погиб». — «Какой Юра?» — «Юра Гагарин».
А она еще ничего не знала, ехала в поезде и ничего не знала.
«Он ведь у нас у всех как первенец был. Первый в семье».
И стал горестно вспоминать о том, что и он видел однажды Гагарина. Тот выходил из машины, которую сам и вел. И так захотелось таксисту поговорить с ним! «Но о чем? О космосе? А что я в нем понимаю? И упустить случай такой не могу, просто не прощу себе этого. Подошел, спрашиваю: «Юрий Алексеевич, сами машину водите?» — «Сам». — «А сколько она прошла?» — «Двадцать тысяч километров». — «А как здесь?» — потыкал пальцем. «Хорошо». — «Разрешите взглянуть?» — «Конечно». Облазили вместе всю машину, хорошо так поговорили…»
У Юрия, кроме его подвига, оказалась завидная судьба: он был счастлив любовью многих. Возле пирамид за его машиной восторженно поспешали шейхи пустыни. В честь него били исступленные африканские тамтамы. Итальянцы ему писали: «Мы, римские ребята, обнимаем тебя ото всей души, о великий Юра!»
Счастье тоже можно трактовать в двух его значениях. Маленький круг счастья — это то, что человеку приятно, доставляет удовольствие. Собственно, так и понимает счастье каждый из нас в обыденной жизни. И такого счастья мы желаем друг другу в ночь под Новый год.
Но большой круг счастья очерчивает всего человека. Все заключенные в нем силы и возможности. Такое счастье вовсе не предполагает благополучия и безмятежности. Напротив, оно может проявиться лишь в исключительных необычных обстоятельствах, оно требует напряжения сил, смелых поступков, небоязни поверить единственному шансу из ста. Оно требует отказа от легкого и близкого во имя того, что пока далеко и трудно сбывается. Это счастье — раскрыться для мира, распахнуть себя для него. Или развернуть его для себя. Что, в общем, одно и то же: когда человек находит свое предназначение, он счастлив именно единением с миром.
Но вернемся к Юрию Гагарину. К его, казалось бы, такой солнечно-удачливой судьбе. (Крутые изломы ее не были заметны постороннему взгляду.)
Образ Гагарина поверяется не только историей, но и народным воображением. Я тоже слышала несколько легенд о нем. Вот одна из них.
Это случилось уже после того, как слетали первые шестеро космонавтов. На одном из приемов, когда официальные тосты кончились и все приветственные речи остались позади, по большому банкетному залу, выйдя из-за столов, приглашенные разбились на небольшие компании — не по чинам, а по приятельской склонности.
Космонавты тогда были все очень молоды, общительны, полны озорства.
— Ребята, — воззвал к нам один из застольных знакомцев, вступив в стадию полной доверительности. — Ну, скажите, почему все-таки полетел первым Юрка, а не ты, не ты и не ты? — Он жестом обвел полукруг.
Космонавты переглянулись.
— А потому, — отозвался один из них, кажется Павел Попович (и пусть не обижается, если это не так: легенду не оспаривают!). — Потому что он оказался честнее нас всех.
И будто бы рассказал такую историю.
Однажды вечером академик Королев повел их всех взглянуть на корабль «Восток». Почему-то мне представляется, что это был вечер и зима. По крайней мере, когда они вошли в пустой ангар, а Королев щелкнул выключателем и ровный безжизненный свет залил длинное помещение с хрупкой скорлупой космической лодки, всем стало как-то не по себе. Словно их оледенил прообраз космической пустоты. «Я понимаю, — сказал Королев после некоторого молчания. — Лететь первому страшно. У нас нет полной уверенности, как там все получится. Дело это, товарищи, добровольное». Космонавты после секундной запинки подтвердили, что всё они готовы лететь. «Ну, тогда с завтрашнего дня вы будете проходить еще некоторые дополнительные медицинские обследования».
И действительно, неделю или месяц — сказка утверждала бы, что тридцать лет и три года! — они глотали таблетки, подставляли руки шприцам, вдыхали и выдыхали, в общем, вели себя как послушные братцы-кролики.
В один из таких дней, ну ничем решительно не отличимый от предыдущих, их снова позвали к Королеву. «Железный король», как его называли в шутку, был озабочен и хмур.
Легенда не уточняет, где это происходило, но, закрыв глаза, я вижу обычную небольшую комнату, скорее всего рабочий кабинет со служебным сейфом, книжными шкафами и окнами на теневую сторону.
Космонавты встали в ряд.
— Как вы себя чувствуете, — спросил «Железный король» у первого в ряду. — Готовы к полету?
— Самочувствие отличное. Лететь готов.
По лицу Королева скользнуло легкое облачко неудовольствия. Брови чуть сдвинулись.
— Как ваше самочувствие? — отрывисто спросил он следующего.
— Чувствую себя хорошо. Готов выполнить любое задание.
Гроза на челе академика собиралась все явственнее. К полному недоумению присутствующих! Чем он недоволен? Что они сделали не так?
Юрий стоял не последним в ряду, но все-таки ближе к концу.
— Ну, — язвительно проронил Сергей Павлович, когда дошла очередь и до него. — Вы, конечно, тоже вполне здоровы и готовы лететь?
Гагарин замешкался. В нем происходила короткая внутренняя борьба. Он смотрел прямо в глаза Королеву.
— К сожалению, — с усилием начал он, — у меня сейчас очень болит голова. Но я готов выполнить любое задание, — поспешно добавил он.
Королев с облегчением рассмеялся.
— Чертовы сыны! — воскликнул он. А может, и как-то иначе. — У вас у всех болят головы. Просто раскалываются на части! Вам дали такие порошки. Я знаю, что все вы герои, но не нужно мне сейчас ваше геройство. Я хочу знать, от кого могу получить объективную информацию.
— Так Юра и полетел первым, — юмористически вздохнув, закончил Попович под громкий смех товарищей.
А если это был не он или этого вообще не было, то все равно миф прав! Ибо глубоко копнул самую сущность натуры Гагарина. Гагарин был как все, удивительно как все! Только чуточку смелее, добрее и прямодушнее.
…Фортуна не ошиблась, указав на него пальцем.
РУССКИЙ ИКАР
Летит Гагарин. Он устал чуть-чуть.
И перед ним торжественно
и строго
Блестит кремнистый
лермонтовский путь.
Хвала и честь одиноким путникам, идущим в темноте, наугад, к далекому блуждающему огоньку истины. Их открытия, которые они потом принесут людям, измученные и опустошенные, подобно Прометею, отдавшему свет из собственной груди, разгорятся яркими солнцами. Их не забудут. Имена их священны.
Но вот 12 апреля 1961 года нашей эры от Земли отрывается первый человек, герой и любимец века, и его, как родильная рубашка, облекает соучастие многих.