- На кухне есть точильный круг, - сказала я.
Я хотела добавить, что, если он хочет перерезать мне горло, пусть лучше сделает это одним махом, а не в несколько приемов, но вовремя сдержалась. Увидь он, что я так развеселилась, он заподозрил бы неладное. Он сам напомнил мне то, что я безуспешно пыталась вспомнить с самого начала моего пленения: место, куда мой муж запрятал четыре года назад после нашего переезда свое ружье.
Когда он заканчивал бриться над мойкой в кухне, часы в прихожей пробили одиннадцать. Он беспрестанно зевал, тер глаза. Видимо, давно не спал. Я неподвижно сидела на стуле и молчала, совсем не заботясь о том, чтобы его сонливость рассеялась. Он умыл под струей воды лицо, прополоскал рот, вытерся, обтер нож и, вопреки всяким ожиданиям, тщательно вымыл раковину. Думаю, здесь бессознательно сработала тюремная привычка к дисциплине. Под конец вытащил из кармана связку ключей, взятую им для того, чтобы запереть дверь кухни. Теперь, когда он побрился, ему на вид нельзя было дать и тридцати.
Мои ожидания оправдались: он снова повел меня на второй этаж. Я испытывала все ту же неловкость, чувствуя, что при подъеме подол юбки задирается, а он, следуя за мной, рассматривает мои ноги и зад. Беглец, как всегда, угадал мои мысли и отпустил шуточку в своем вкусе - такую, что мне совсем невкусно ее повторить.
Тем не менее на этот раз мне было не так тоскливо идти в спальню. Может, он и привяжет меня к кровати, но вряд ли для того, чтобы изнасиловать. Он не станет меня насиловать, пока не выспится. До его пробуждения я останусь целой и невредимой - возможно, даже и раздеваться не придется. Он решил воспользоваться мной, когда наберется сил, а значит, в моем распоряжении не один час и я успею освободиться от пут, вытащить из зеркального шкафа ружье, и, если оно, благодарение Богу, окажется заряженным, стать в свою очередь убийцей. Если же оно не заряжено, или, пролежав столько лет без употребления, не сработает, или же в последнюю минуту у меня не хватит храбрости выстрелить в спящего, я по крайней мере его напугаю и выгоню из дому, а нет - убегу сама.
Но я слишком плохо его знала. Я думала, что он запрется со мной у меня в спальне, а он вместо этого повел меня к дортуару учеников. Прежде тут была целая анфилада комнат, но потом между ними сломали перегородки. Здесь стояло двадцать кроваток с голыми матрасами - ни простыней, ни покрывал.
От удивления и огорчения, что меня разлучили с ружьем, я воскликнула не подумав:
- В моей спальне нам было бы лучше!
- Нам? - отозвался он. - Вы думаете, мы ляжем вместе?
Передразнивая меня, он изобразил на лице неподдельный ужас и тотчас же, не скрывая издевки, рассмеялся, обнажая ряд белоснежных зубов.
- К сожалению, Ляжка, в вашей комнате есть окно, а мне так хочется поспать спокойно!
- Не знаю… ну привяжите меня, что ли…
- При-вя-зать? - снова его лицо исказилось от ужаса, снова он стал скалить зубы. - Здорово придумала! Ничего не скажешь!
- Тут тоже есть окна!
Он обвел взглядом три окна с закрытыми ставнями.
- Ну и что? Или я, по-твоему, совсем чокнутый?
Говоря это, он стащил с ближайшей кровати подушку и матрас, сунул мне их в руки и, приказав: "Несите!" - подтолкнул меня к лестнице. Я пошла вниз с матрасом. Он повел меня через прихожую к выходу. Я ничего не понимала - он что, решил выгнать меня на ночь в сад? Но нет, слева от входной двери есть еще одна дверь, поменьше, ведущая в темную каморку без окон и мебели. Здесь когда-то была раздевалка. Когда я увидела, что он поворачивает оставшийся в скважине ключ, я не выдержала и, пав духом, выронила подушку и матрас.
- Не думаете же вы, что я буду спать там! Это невозможно! - закричала я.
- Но почему же? - промурлыкал он, и глаза его зло блеснули. - Вы ведь запираете здесь бедных детей? А что они такого делают?
Тоже мне нашелся борец за справедливость? Эти слова окончательно вывели меня из себя.
- Они заглядывают мне под юбку!
Тут я буквально задохнулась от неожиданности и грубости его действий: не успела я закончить, как он схватил меня за плечи - так, что я пошатнулась, - толкнул бесцеремоннее, чем до этого толкал мой матрас, и повел обратно через прихожую в класс. Буквально бросил к учительскому столу.
- Сядьте!
Разом включил весь свет. Я надела соскользнувшую с ноги туфлю и села за стол. Не знаю, как смогла перевести дыхание. Страшно подумать: я игрушка в руках сумасшедшего!
Он сел за первую парту, как раз напротив меня. Прядь волос спускалась ему на лоб. Сложив руки, он приказал тоном, не допускающим возражений:
- Положите ногу на ногу.
Я, конечно же, не послушалась. Он уже смотрел под стол на мои сжатые колени. Сердце мое ухало в груди. Я-то, дура, думала, что он с гусарской лихостью возьмет меня, зажав в угол, как уличную девку. Говорили же мне, что его жестокость гораздо изощреннее! Изгаляясь надо мной, он хочет вконец меня унизить, добиться покорности, потери всякого достоинства, а потом… Как звучали эти слова капитана Котиньяка, потрясшие меня до глубины души: "Насиловали часами…" Вот и меня будут насиловать часами…
Я знаю, что в подобной ситуации многие женщины, в том числе и честные женщины, вроде меня, прежде чем вызвать гнев чудовища, подумали бы: "Право сказать, ну и испытание! Вот бы и прочие оказались такими же смехотворными! Изображая ученика, с волнением заглядывающего под юбку учительницы, не издевается ли он сам над собой? Хочет увидеть наши ножки? Покажем ему их, пусть полюбуется". Это было лишь очередным звеном в длинной цепи издевательств, которой он опутал меня с самого начала. Вкрадчиво улыбаясь, он глумился над моим одиночеством. Лезвием ножа распарывал мне блузку Ломал вилку. Тащил в спальню. Чего стоит одна только его выставленная напоказ нагота! А переодевание! Теперь он заставляет меня возбуждать его!
Но я не из таких! Говорю это, чтобы вы поняли, как тяжело переживала я всю эту сцену в классе, освещенном ярко-преярко. Каково мне вспоминать об этом! Показаться на пляже в купальнике, облегающем бедра, когда нельзя скрыть ни тонкой талии, ни округлых ягодиц, ни гордо торчащих грудей двадцатичетырехлетней девушки, - для меня уже сущая пытка. Я выходила купаться, при последних лучах солнца раза два за все лето, не больше, и все-таки на пляже всякий раз оказывалось достаточно любителей поглазеть на меня, выходящую из воды; от их любопытных взглядов не могла укрыться ни одна часть моего облепленного мокрой материей тела. Взоры, устремленные на бугорок моего лобка, буквально жгли меня. "Какое ханжество!" - скажете вы. Ничего не могу с собой поделать. Я с детства приучена относиться к себе с уважением.
Не буду задерживаться на этом моменте, показавшемся мне бесконечным, - бесчестит он не меня, а моего мучителя. Достаточно сказать, что он угрожал силой заставить меня сделать это, если я не послушаюсь. Так что пришлось положить ногу на ногу. Я сделала это очень аккуратно - совсем не так, как он хотел. Потом много раз перекладывала ногу на ногу - все выше и выше. Видя, как впиваются его глаза в полоски голого тела над чулками, я не выдержала и взмолилась:
- Не надо, прошу вас… Вы возбудитесь и больше не сможете сдер…
Мой голос прервался. Он изобразил насмешливое презрение.
- Да кем это вы себя возомнили!.. Делайте, что вам говорят!
Я делала, но зажмурившись, чтобы не видеть его гадкого наслаждения. Не открывая глаз, подчинялась его командам: "Не так быстро! Расставьте шире! Я чувствовала, как его взгляд проникает ко мне между ног, елейно овладевает мной. У меня закружилась голова, ослабло все тело. Я уже не понимала, что именно показываю ему. Слеза скатилась по моей щеке, и я открыла глаза.
Он откинулся на спинку скамьи, заложив руки за голову, и пробормотал, глядя в потолок с отсутствующей улыбкой:
- Черт подери! А хорошо тогда было!
Понимай как хочешь. Я-то кое-что поняла. Некоторое время я не могла встать, так мне было стыдно. "Да-а-а! - думала я. - Если одно то, что он узрел твои ляжки, довело тебя до такого, что же будет, когда он перейдет к действиям? Да ты, несчастная Каролина, прямо расстелешься перед ним, ляжешь под него, как какая-нибудь мерзкая шлюха!" Я поклялась себе, что буду изо всех сил стараться сохранять хладнокровие. Терпеть, но оставаться недвижимой, по возможности безразличной. Я не могла себе представить, чтобы он, при столь извращенной сексуальности, мог оставить меня в покое.
И не ошиблась. Он отвел меня снова в карцер. Я не протестовала, вообще не проронила ни слова, только плечами пожала. Открыв дверь и бросив туда матрас и подушку, он сказал:
- Мне нужно выспаться. Я должен быть уверен, что вы не удерете и не поднимете на ноги весь город.
Потом взглянул на меня виновато, с каким-то идиотским смущением. Я заподозрила неладное. Он и так запирает меня на ключ в этом чулане, чего же не хватает ему для полной уверенности? И вдруг я поняла чего. Ниже пояса меня опять охватила та странная слабость. Я воскликнула, стараясь унять дрожь в голосе:
- Не хотите же вы сказать, что… Что вы к тому же потребуете у меня… мою одежду? Так?
Он плохо справлялся со своей ролью, и я уже знала эту улыбку и напускной испуг.
- Ну, Ляжка, кто же может этого потребовать?
- Не потребовать, а самому сорвать! Вот это бы вам понравилось! - возмущенно парировала я.
Я снова пожала плечами, чтобы не выдать своего смятения и сдержать данное себе слово. Вошла в чулан. Он дал мне прикрыть дверь, а мог бы распахнуть ее настежь. Его уступчивость меня немного успокоила.
После такого нервного напряжения я не могла бы раздеваться у него на глазах. Меня бы это убило.
Итак, я начала раздеваться в полумраке. Сначала сняла блузку, потом туфли, чулки, пояс. Все это я передала ему через щель, видя одну только руку с платиновым обручальным кольцом. Ни за какие блага мира я не задала бы ему раньше этого вопроса, но теперь, снимая юбку, осмелела.
- Так вы женаты?