ак дверь открывалась и на пороге показывался либо мужчина в майке, либо женщина в халате. Мужчина, недовольный тем, что его оторвали от чтения газеты, угрюмо говорил бабушке:
- Нам ничего не нужно!
- И прекрасно, - отвечала бабушка. - Потому что мне нечего вам продать. Но если у вас все есть, может, у вас найдется также несколько пустых тюбиков из-под зубной пасты? Я собираю вторсырье.
Иногда мужчина заявлял, что в его семье никто зубов не чистит, но женщина в халате толкала его локтем в бок, и, хочешь не хочешь, приходилось идти за тюбиками. Бабушка ждала, прислонившись к стене, а женщина в халате, оставшись с ней одна, приглашала:
- Захаживайте к нам иногда, мы будем откладывать для вас тюбики.
И вот, спустя некоторое время, бабушка уже без труда наполняла кошелку доверху, а за сданный свинец получала деньги. Не Бог весть какие, однако слушайте дальше. Как-то раз, отважно преодолев много лестниц и обойдя множество домов, она позвонила в очередную дверь, и на пороге показался пенсионер в халате с пустыми тюбиками наготове. Пока она складывала тюбики в кошелку и хвалила его за чистоплотность, он переминался с ноги на ногу и, наконец решившись, робко начал:
- Мы с вами, госпожа Изоля, теперь одни на свете. Я бывший железнодорожник, получаю хорошую пенсию. Почему бы нам не пожениться?
Бабушка, покраснев, бросила на него уничтожающий взгляд и отрезала:
- Я принадлежу только одному мужчине! За кого вы меня принимаете? Меня не в чем упрекнуть. Я никогда даже не смотрела на другого!
И она кинулась вниз по лестнице, подальше от всяких гнусных типов, но пенсионер, сожалея, что оскорбил эту верную супругу в ее лучших чувствах, остановил ее:
- Прошу вас, не уходите так! Я хотел вам сказать еще кое-что: может, вот это сгодится!
И он вытащил две пустые винные бутылки и показал, что горлышки у них в свинцовой оболочке. Бабушка сорвала свинец и сложила в сумку.
- Мне все сгодится! Я собираю вторсырье!
Мало-помалу поле ее деятельности расширилось. Она собирала тюбики на бульваре Лоншан, на Прадо и на улице Святого Ферреоля - по всему Марселю. В предрассветных сумерках она катила по мостовым тележку с собранным свинцом и несла набитую сумку через плечо. Она шла по жизни, неустанно трудясь; ни на кого не обращая внимания, смело смотрела вперед. Вечно нагруженная, с вечным черным зонтиком на боку. Неутомимый муравей".
Морис откашлялся, скрывая волнение, и продолжал:
"Когда я убежал из пансиона - меня туда засунули потому, что негодяй отец нас бросил, - я убежал к ней.
Она жила тогда на Национальном бульваре в маленькой квартирке на втором этаже, где жила когда-то и моя мать и где я родился. Квартирка состояла из кухни, комнаты и каморки, где все еще стояла моя кроватка.
Днем мы все время проводили на кухне. Над раковиной у нас висел фильтр для питьевой воды, окно выходило на бульвар, и отсюда я, еще до пансиона, бросал на тротуар зажженные бумажки. Не знаю, зачем я это делал. Вы не хуже меня понимаете, что в пять или шесть лет не даешь себе отчета в том, что тобой руководит, не можешь выразить это словами. Я, видно, не нашел лучшего способа для выражения своих чувств, чем зажженные бумажки, доводившие прохожих до исступления.
Помню, в тот вечер, когда я пришел к ней пешком из Труа-Люка - не ближний свет для маленького мальчика, - она поняла одно: пришел внук, голодный и грязный. Вымыла меня в тазу, завернула в полотенце и посадила за стол, покрытый клеенкой. Пока я уписывал за обе щеки спагетти, щедро сдобренное соусом и пармезаном, она сидела рядом, глядя на меня с бесконечной нежностью и грустью. Потом спросила:
- Бедняжка ты мой, что же теперь с тобой будет? Что из тебя выйдет?
Я честно ответил:
- Не знаю.
- А кем бы тебе хотелось стать?
Немного подумав, я неуверенно предположил:
- Может, мне стать доктором?
Она в это время готовила мне давленый банан с сахаром.
- Нет, это не профессия! - отозвалась она. - Что это такое - вызывают днем и ночью все кому не лень. Ты будешь их рабом. Нет, это совсем не то, что тебе нужно.
Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. На самом деле я знал, кем мне хочется стать. Вот стану боксером и разделаюсь со всеми, кто дразнит нас макаронниками! Все будут меня бояться, и бабушке не придется всякий раз бежать ко мне на помощь со своим зонтиком. К сожалению, этого я не мог ей сказать, потому что стоило появиться у меня царапинке, как весь наш дом на протяжении недели только об этом и слышал.
Тогда я сказал:
- Раз так - ладно! Я буду рассказывать истории.
Бабушка была уже старенькая и потому поняла не сразу.
- Как это - рассказывать истории?
Я ответил, придвигая к себе тарелку с бананом:
- Ой, да ну, ты же знаешь, как в кино!
В кино бабушка не была со времен Перл Уайт, но афиши на улицах видела и сразу сообразила. Посмотрела на меня с недоумением:
- Разве за это платят?
Я честно сказал:
- Не знаю.
Она тяжело вздохнула и поднялась. Около плиты был стенной шкаф. Она открыла его и вытащила оттуда картонную коробку из-под сахара рафинадного завода в Сен-Луи. Разложила на клеенке ее содержимое. Коробка была набита купюрами, тщательно сложенными в пачки, и каждая пачка была перехвачена резинкой. Никогда в жизни не видел столько денег сразу. И, выдохнув, спросил:
- Бабуля, а сколько у тебя таких коробок?
Она ответила с гордостью:
- Девять! А если поживу подольше, то удвою их число. Это твое наследство!
Бабушка наклонилась и поцеловала меня. Я почувствовал запах духов - не знаю, как они называются, но она всегда душилась только ими.
- С моим наследством, - зашептала она тихо-тихо, коль скоро это был наш с ней секрет, - ты сможешь рассказывать какие угодно истории и не будешь ничьим рабом.
Я и сейчас вижу, как она стоит передо мной в своем обычном черном платье с седыми, забранными в пучок волосами и счастливо улыбается, очень довольная тем, что мы все так хорошо придумали.
- Но хочу дать тебе один совет, - добавила бабушка, убрав коробку. - Когда ты вырастешь и будешь, как все мужчины и как твой бедный дед когда-то, ухаживать за женщинами, - не торопись с выбором. Помни, твое наследство должно достаться только той, которая напоследок закроет тебе глаза".
ТОЛЕДО (6)
Морис умолк, грустно глядя на свой стакан. Его рассказ растрогал всех собравшихся у стола - даже тех, кто слышал его лишь в моем переводе.
Но вот Малютка Лю наклонилась к уху Китаезы-Деньгам-Угрозы и что-то ему сказала. Тот мягко спросил:
- Быть может, мой благороднейший противник соблаговолит указать место, где теперь находится содержимое коробок из-под сахара?
- В банке. Разумеется, в швейцарском.
Чжу Ян обратил глаза-щелки к своей верной подруге. Та в знак согласия опустила нескончаемые накладные ресницы.
- Прекрасно, - проговорил он, - сыграем на наследство вашей достопочтенной бережливейшей бабушки.
И он пододвинул старый носок с жемчугом к середине стола.
Морис первым взял карту. Я стояла у него за спиной, и сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди, когда я увидела у него в руках бубновый туз. С видом победителя он бросил карту на стол перед Чжу Яном. Зрители загудели, а Вирджиния Косентино, не удержавшись, захлопала в ладоши и вслух выразила свою радость. Лишь китаец и китаянка смотрели бесстрастно. Чжу Ян осторожно положил карту поверх карты Мориса.
Мы взглянули - туз пик.
- Свара! - впервые за все время игры произнес китаец.
И снова каждый вытянул по карте. Я опять заглянула Морису через плечо, и по нашим лицам все поняли, что ему не повезло. Он с досадой бросил семерку, генерал покрыл ее десяткой.
Чжу Ян не стал терять времени на выражение бесплодных соболезнований и всякие там китайские церемонии. Он вытащил из кармана кителя блокнот и ручку.
Дождь между тем перестал. Было совсем светло, и я увидела, как Морис, совершенно уничтоженный, начинает писать долговую расписку.
Я не могла на это смотреть и крикнула:
- Нет! Подождите! Француз не все еще проиграл!
Я сорвала с головы шапочку и с вызовом, со слезами на глазах стала надвигаться на бритоголового генерала.
- У него еще есть я!
Невозможно описать овладевшее всеми замешательство. Вирджиния Косентино, не в силах выговорить ни слова, в ужасе схватила меня за руку. Морис вскочил, желая удержать меня. Яростно вырвавшись, я взглянула китайцу в глаза. Откинувшись на спинку стула и положив руки на стол, он процедил:
- Не нуждаюсь!
Я кинулась к аптечному шкафу. Достала оттуда и бросила на стол семь бельевых прищепок. Обычных деревянных прищепок - когда-то я сняла их с веревки за кухней, где сушили белье. Что можно сотворить с этими семью прищепками - даже и не спрашивайте, все равно не скажу.
Замешательство сменилось у зрителей испугом. Только Морис снова уселся, подперев голову руками, и Малютка Лю опять принялась нашептывать что-то на ухо своему другу. Пока она говорила, устремленные на меня глаза Китаезы-Деньгам-Угрозы сужались все сильнее, пока не превратились в две черные полоски на каменно-неподвижном лице.
В конце концов Чжу Ян сгреб обеими руками прищепки и, ни слова не говоря, пододвинул их на середину стола.
Я снова стояла за спиной Мориса, судорожно вцепившись в его плечо. Я чувствовала, как мало-помалу к нему возвращается мужество и плечи у него расправляются. Воцарилась такая тишина, что слышно было, как над рисовыми полями кричат птицы.
В колоде оставалось всего четыре карты. Китаец хотел было перетасовать отыгранные и присоединить их к колоде, но Морис, что сидел понурившись, поднял ладонь и остановил его.
Все мускулы у него напряглись, когда он сказал:
- Сперва ты. Твой черед!
Китаец взял карту, Морис тоже и взглянул на нее снизу, не переворачивая, так что я ее не видела. Китаец выложил десятку. Все затаили дыхание.