Анна сжала руку Эбигейл.
— Но я буду рада, дорогая моя, вернуться.
— Принцу нас долго ждать не придется, ваше величество.
— Я еду на благодарственный молебен с тяжелой душой. Ты видела списки раненых и убитых. При мысли об этих несчастных, погибших на поле битвы, я пытаюсь ответить на вопрос: есть ли смысл в этих потерях? Есть ли смысл вообще вести войны?
— Это вам объяснит герцог Мальборо, мадам.
— О герцог! Блестящий полководец, гений.
— Мадам, а где блестящим полководцам проявлять свой гений, как не на войне?
— Но в этой бойне гибнут мои подданные! Я же говорила тебе, Мэшем, что отношусь к ним, как к своим детям.
— Да, ваше величество. У вас доброе сердце.
— Я желаю им самого лучшего, Мэшем. Хочу видеть их живущими в собственных домах, имеющими работу, семьи… особенно семьи, по-моему, это величайшее благо. Будь у меня дети… Если б мой мальчик не умер, не было б этой ужасной проблемы с Георгом Ганноверским. Знаешь, Мэшем, виги хотят пригласить его в Англию как будущего наследника трона. Я не допущу этого. Ни за что.
— Мистер Харли говорил мне об этом. Он находит это чудовищным. Но сказал, что вашему величеству достаточно отказаться принимать его.
— Ты же знаешь, как назойливы могут быть эти люди.
— В настоящее время виги очень сильны. Изгнав из правительства мистера Харли, мистера Сент-Джона и остальных, они забрали в руки всю власть, а в этом ничего хорошего нет.
Анна кивнула.
— Люди называют эту войну вигской, мадам. Герцог Мальборо принадлежал к тори, пока ему не потребовалась поддержка вигов для продолжения войны.
— Иногда я думаю, Мэшем, что эта война нужна Мальборо ради собственных интересов семьи.
— И интересов герцогини, мадам.
Лицо Эбигейл приняло выражение, присущее лицу герцога, и Анна улыбнулась, довольная этим забавным талантом горничной.
— Мне Георг Ганноверский никогда не нравился, — продолжала Анна. — Он в высшей степени… неотесанный. Я познакомилась с ним еще в юности.
«Да, — припомнила она, — в высшей степени». Его привозили в Англию как возможного жениха для нее, но она отказалась от этой партии. К счастью, так как после этого привезли дорогого доброго Георга Датского, увы, сейчас лежащего больным в лесном домике.
— Если он приедет, — продолжала Анна, — то может остаться. Может завести собственный двор. И у меня появится чувство, что кое-кто ждет не дождется моей смерти. Нет-нет, я его не приму.
— Даже виги не посмеют пригласить его, мадам, если вы воспротивитесь. Жаль, что так много говорят о подвигах при Ауденаре.
— Ох уж эта битва! — вздохнула королева. — Как бы хотелось покончить со всеми битвами.
— Из-за этого, мадам, вам пришлось оставить его высочество в Виндзоре, а самой ехать сюда на празднества.
— Настроение у меня совсем не праздничное, Мэшем.
— Знаю.
— Не хочу, чтобы люди думали, будто я прославляю войну.
— Понимаю христианские чувства вашего величества, ваше нежелание ехать на молебен в драгоценностях. Сложится впечатление…
— Вот-вот.
— Это победа над французами, но, по-моему, лучше смиренно возблагодарить Господа и помолиться, чтобы кровопролитие больше не повторилось.
— Мэшем, ты прекрасно выражаешь мои чувства.
— В таком случае, почему бы вам не поступить, как подсказывает сердце?
— Герцогиня хочет праздничной атмосферы. Она приготовила мне самые яркие драгоценности.
— Но если ваше величество не хочет…
— Ты права. Надо повиноваться своему сердцу… а не желаниям герцогини Мальборо.
Длинная вереница карет ехала от Сент-Джеймского дворца к собору Святого Павла. Лондонцы стояли по обочинам улиц, созерцая эту процессию и высматривая, когда покажется королева. Им хотелось прокричать: «Да здравствует добрая королева Анна!»
Все считали ее доброй женщиной и доброй королевой. То, что она сама ухаживала за больным мужем, вызывало большее уважение к ней, чем очередная победа ее главнокомандующего над французами при Ауденаре. Она лечила наложением рук от золотухи; она основала фонд для священников; и все чувствовали, что она искренне заботится о подданных. Скандалов в ее супружеской жизни не было. Единственной странностью была пылкая привязанность к Саре Черчилл, а теперь, как поговаривали, к Эбигейл Мэшем, своей горничной. Но это была Добрая Королева Анна, и люди приветствовали ее от всего сердца.
В карете с нею ехала герцогиня, красавица Сара Черчилл, самая знаменитая женщина в Англии и на континенте.
Сара пребывала в восторге. Дорогой Маль выиграл еще одно сражение. Она — героиня этого события. Все люди на улицах, криками приветствующие королеву, в сущности, приветствуют ее и, разумеется, дорогого Маля. Кому они обязаны этой победой? Уж не этой ли толстухе со слезящимися глазами и отекшими руками и ногами? Нет, ее спутнице — красивой, хоть ей уже под пятьдесят, с густыми, все еще золотистыми волосами, нежной кожей, блестящими глазами, потому что, в конце концов, победы Мальборо — это и ее победы. Гениальный полководец обязан своими успехами ей.
Великое событие нужно великолепно отпраздновать. Ничего не жалея, пусть люди видят, как важна победа Мальборо.
Герцогиня глянула на королеву и впервые заметила, что на ней нет тщательно подобранных ею украшений.
Ни единого! По такому случаю! Что стряслось?
— Где ваши драгоценности? — резко спросила она.
Королева повернулась к ней. В глазах Анны стояли слезы. Она замечала, что кое-кто из приветствующих ее подданных плохо одет и, судя по изможденным лицам, недоедает.
— Драгоценности?.. — рассеянно переспросила королева.
— Я приготовила те, что вам следовало надеть. Что это значит?
Королева, все еще занятая другими мыслями, ответила:
— О, мы решили, что поскольку там пролилось много крови, событие это не только торжественное, но и печальное.
— Мы? — повысила голос Сара.
— Мэшем согласилась со мной.
Никакими другими словами королева не могла бы так рассердить герцогиню. Она, супруга победителя, отобрала как распорядительница гардеробной королеве драгоценности, а Эбигейл Мэшем, грязная горничная, сказала: «Никаких драгоценностей!», и они остались лежать на месте.
Вынести это было невозможно, и даже в этой церемониальной поездке к собору Сара не могла обуздать свой гнев.
— Стало быть, ваше величество хочет оскорбить герцога?
— Оскорбить герцога? Как вас понять, миссис Фримен? Неужели я могу не отдать ему почестей?
— Это трудно представить, но, кажется, вы подчиняетесь распоряжениям этой дряни Мэшем.
— Я не хочу говорить на эту тему.
— Зато я хочу.
— Миссис Фримен…
— Прекрасное положение дел. Герцог рискует жизнью ради вас. Думает только о вашей чести и о чести страны. Одерживает победы, каких никогда не знал никто из правителей, а вы ведете себя так, будто эта победа — повод для траура, а не торжества.
— Я, естественно, радуюсь, но вместе с тем скорблю о своих подданных, сложивших там головы. О несчастных семьях, лишившихся дорогих…
— Сентиментальная чушь, миссис Морли.
— Это не сентиментальная чушь. Это правда, Мэшем и я очень опечалены…
— Не говорите о Мэшем. Мне до смерти надоело слышать эту фамилию. Жаль, что, впуская ее в вашу спальню, я не знала, какая это змея.
— От Мэшем я не видела ничего, кроме доброты и заботы. Она служит мне с большей старательностью, чем кто бы то ни было… да, кто бы то ни было прежде.
— С тех пор, как миссис Морли так очарована этой грязной горничной…
Карета остановилась у собора, дверца распахнулась.
Королева, с трудом ступая, направилась к собору. Сара держалась рядом с ней.
— Боже, храни королеву! — закричали люди. Анна, близоруко окинув толпу взглядом, улыбнулась как можно обаятельнее и приветственно помахала рукой.
— Грязная горничная! — продолжала Сара. — Пришла в вашу спальню и восстановила вас против всех лучших друзей! Никто не думал, что вас можно так околпачить. Но это случилось!
— Я не желаю слушать подобных разговоров, — сказала Анна.
— Но выслушаете! — воскликнула Сара. — Я всегда высказываюсь откровенно. Раньше вы постоянно твердили, что предпочитаете мою искренность уверткам других. Знали, что я никогда не кривлю душой. Но теперь, кажется, положение изменилось. Вы предпочитаете сладкоречивую горничную, которой нечего сказать, кроме «Да, мадам», «Нет, мадам» в зависимости от того, что вы хотите услышать. В ответ она только просит дозволения приводить в спальню своего дружка Харли, изливающего ложь в ваши широко развешанные уши. А Мальборо, главнокомандующий вашими войсками, для вас ничто.
Они поднялись по ступеням собора. Королева устала. И громко, взволнованно крикнула:
— Неправда! Неправда!
На лицах некоторых людей появилось выражение крайнего удивления. Сара заметила это и сказала так, что многие стоявшие поблизости услышали:
— Молчите. Не отвечайте сейчас.
Когда королева и Сара вошли в собор, раздалось хихиканье.
Может, им послышалось? Неужели подданная отдала королеве прилюдно такой властный приказ?
Не может быть. Но так было. Многие слышали. Это было б невероятно, не будь подданная герцогиней Мальборо.
После церемонии Анна устала, однако не могла забыть о властном голосе герцогини Мальборо, приказывающем ей молчать.
«Это уже слишком, — сказала она себе. — Дальше некуда. Хорошо бы ее никогда больше не видеть».
Эбигейл раздела Анну и уложила в постель. Анна не говорила о случившемся даже сдержанной Мэшем, хотя, наверно, слух до нее дошел, так как об этом говорил весь Лондон.
Сара не поехала в Сент-Джеймский дворец. Видимо, тоже поняла, что зашла слишком далеко.
Да, герцогиня осознала, что слегка хватила через край и что многие, наверно, слышали, в каком тоне она обратилась к королеве на ступенях собора. «Но то была правда, — успокаивала она себя. — И я добьюсь, чтобы правда восторжествовала».
Пришло письмо от герцога, он всегда спешил описать ей в подробностях свое сражение. Герцог сожалел, что королева больше не благоволит ему и Саре и еще сильнее привязалась к Мэшем. Ему не верилось, что пока такое положение сохраняется, в стране возможны покой и счастье.