Стул под ним ходил ходуном.
— Ладно… Пойду-ка я его встречу. А вы не волнуйтесь. Все будет хорошо, — пообещала я, поднявшись, и положила руку ему на плечо.
Коренька я нашла возле станции, у входа в старый торговый квартал. Профессор был прав: кое-что пошло не так, как задумано. Кондитерская оказалась уже закрыта. Но Коренёк тут же сообразил, как решить задачку. По другую сторону станции работала еще одна кондитерская. Он отправился туда через переезд, объяснил продавцу ситуацию и получил пару свечек в подарок. Я схватила его за руку, и мы понеслись обратно к Профессору.
Но, вернувшись во флигель, уже у порога почуяла: что-то здесь не так.
Цветы на столе оставались свежими. «Тигры» обыгрывали «Ласточек». Моя стряпня дожидалась нас на тарелках. Но это был уже не та столовая, из которой мы с Кореньком уходили. За то время, пока мы с ним искали две несчастные свечки, кое-что изменилось. На столе перед стульчиком Коренька — там, куда мы с Профессором смотрели так долго, — валялся опрокинутый и раздавленный праздничный торт.
Сам Профессор застыл от ужаса над столом с опустевшей коробкой от торта в руках. А спина его уже наполовину скрылась в наползающей тени.
— Я же просто хотел… все приготовить… чтобы всем сразу съесть! — повторял он, не сводя глаз с пустой коробки, словно разговаривал именно с ней. — Я не знаю, что тут сказать… Все пропало! Ничего не исправить. Простите меня…
Мы усадили Профессора в кресло и постарались окружить его всем комфортом, на какой нас только хватило. Коренёк забрал из его рук коробку и выкинул с небрежным видом — дескать, ничего важного в ней все равно не было. Я выключила радио, зажгла в кухне свет.
— Ничего не пропало. Не преувеличивайте! И не беспокойтесь, все будет в порядке… — сказала я.
И тут же заметалась по кухне. Как можно скорее нужно было прямо у него на глазах замести все следы, но так, чтобы он не понял, что происходит. Главное — не давать ему думать…
Вывалившись из коробки, торт шлепнулся на бок, и половина его размазалась по столу. Другая же половина осталась нетронутой, и даже уцелевшие шоколадные буквы считывались четко и ясно:
Проф…
& Коре…
С днем рож…
Эту, целую, половину я разрезала на три кусочка и ножом, точно стеком, восстановила на каждом барельефы из крема. Собрала разлетевшиеся по столу ягоды, мармеладных зайчиков, сахарных ангелочков и разложила все это на кусочках примерно поровну. А затем наконец воткнула две заветные свечки в порцию Коренька.
— Ну вот! — объявила я. — Даже свечки поместились!
Коренёк заглянул Профессору в глаза.
— И вкус тот же! — добавил он.
— Видите? Никто не пострадал, и все довольны… — будто эхом отозвалась я.
Но Профессор молчал и не двигался.
Мое же сердце куда больше убивалось не по торту, а по скатерти. Сколько я потом ни пыталась ее отстирать, эти жирные пятна от крема и крошек въелись в тончайшее кружево навсегда. Стоило ее потереть, как в нос ударял едковато-приторный запах.
Так вот что случилось на самом деле! — осенило меня. Просто кружево Небесного Мироздания случайно наложилось на кружево скатерти! Только пострадал от этого вовсе не торт…
Упрятав самое большое и жирное пятно под блюдо с ростбифом, я подогрела суп и приготовила спички, чтобы зажечь свечи. Комментатор объявил, что в третьем иннинге «Ласточки» отыгрались. Коренёк сидел с таинственным видом, лелея в кармане подарок — перевязанную желтой ленточкой карточку самого Энацу.
— Ну вот, смотрите! Все готово… Профессор, прошу садиться!
Я взяла его за руку. Профессор наконец поднял голову и увидел рядом с собой Коренька.
— Сколько тебе лет? — спросил он у мальчика и погладил его по голове. — И как, говоришь, тебя звать-то?.. Интересная у тебя голова! Напоминает квадратный корень. А это — великий инструмент! С ним можно добраться до любых чисел. Даже до тех, которые никогда не увидеть глазами.
11
Двадцать четвертого июня 1993 года в одной из газет появилась большая статья об Эндрю Уайлсе[32] — англичанине, читавшем лекции в Принстоне. Человеке, доказавшем Последнюю теорему Ферма. Статью украшали две крупные фотографии. На одной был сам Уайлс, скромно одетый мужчина с редкими растрепанными волосами, а на другой — гравюра с портретом Пьера де Ферма в академической тоге XVII столетия.
Два этих фото, расположенных бок о бок, пускай и в шутливом ключе, отлично иллюстрировали историю о том, какое безумное количество времени было потрачено разными людьми, чтобы доказать эту знаменитую теорему. Решение, предложенное Уайлсом, в статье называлось «триумфом человеческого интеллекта» и «квантовым прорывом в математике». А также отмечалось, что в основе рассуждений Уайлса — идея, которую разработали два японских математика — Ютáка Тания′ма и Гóро Симýра. И которую чаще всего называют гипотезой Таниямы.
Дочитав статью, я сделала то, что делаю всегда, когда думаю о Профессоре. А именно — достала из портмоне бумажный листок, на котором его же рукой была выведена формула Эйлера:
еπi+1 = 0.
Записка эта всегда со мной. Такая же, как много лет назад. Лежит себе спокойно там, где я всегда могу до нее дотянуться, стоит лишь захотеть.
В 1992 году «Тигры» не победили «Ласточек» и не стали чемпионами турнира. Десятого октября они продули «Ласточкам» в последний раз и завершили сезон на втором месте, отставая от чемпионов на две игры.
Коренёк еще долго расстраивался по этому поводу и лишь с годами приучил себя к мысли о том, как же здорово, что «Тигры» так долго вообще выбивались в плей-офф. Поскольку уже после 1993 года они словно впали в затяжную медвежью спячку. Хотя и сегодня, уже в новом тысячелетии, продвинутые коллекционеры еще перебирают их бережно в своих сундучках.
Шестое место. Потом пятое. А потом снова шестое, шестое, шестое. Сменили несколько менеджеров. Синдзе уехал играть в Америку, Минору скончался.
Но если вспомнить, переломный момент в их карьере случился именно тогда, 11 сентября 1992 года. Победи они в той игре, они взяли бы кубок турнира и — кто знает? — возможно, не скатились бы к подножию Олимпа так стремительно и бесславно.
Завершив вечеринку, мы прибрали во флигеле, вернулись домой и тут же включили радио. Шел уже третий иннинг, и счет был 3:3. Коренёк вскоре заснул, а игра все не кончалась, и я дослушала ее до конца.
Какое-то время я думала о Профессоре и вспоминала, как тепло мы сегодня прощались — просто желая друг другу спокойного сна.
А затем достала формулу Эйлера и долго блуждала по ее задумчивым лабиринтам.
Дверь в комнату Коренька я оставила наполовину открытой — мало ли что. Оттуда, где я сидела, просматривалась кровать Коренька. А у самого изголовья — бейсбольная перчатка, которую Профессор подарил ему на день рождения. Настоящая, стопроцентная «ловушка» из натуральной кожи, с сертификатом качества от Молодежной ассоциации бейсбола.
После того как Коренёк задул свои свечки, я зажгла в кухне свет, и Профессор наконец-то заметил, что под столом валяется отцепившаяся записка. Сам момент этого открытия оказался счастливым для них обоих: Профессору записка объяснила, где он спрятал подарок для Коренька, и помогла сообразить, что вообще происходит. Ну а Коренёк, понятное дело, получил свою фантастическую перчатку.
О том, что дарить подарки Профессор не привык, я догадалась сразу. Свой подарок Кореньку он протягивал так неуверенно, будто боялся, что его скромного дара не примут. И когда Коренёк, на седьмом небе от счастья, полез к нему обниматься и целовать ему щеки, Профессор застыл в растерянности, не понимая, как на это реагировать.
Перчатку эту Коренёк не снимал с левой руки весь оставшийся вечер. Не возмутись я вовремя, наверняка стал бы ужинать прямо в ней.
Лишь через несколько дней я узнала, что и выбор, и покупка этой перчатки — исключительно заслуга Мадам. Ведь именно ей Профессор и поручил разыскать — чего бы это ни стоило! — «самую элегантную» из всех бейсбольных перчаток на свете.
Весь остаток той вечеринки мы с Кореньком держались так, будто ничего особенного не случилось. Да и что, собственно, произошло? Сам факт того, что Профессор забыл о нас через десять минут после нашего ухода, — еще не повод для беспокойства. Мы начали вечеринку, как планировали. Познакомились еще глубже с феноменом профессорской памяти. Использовали накопленный опыт, приспособились к новой ситуации и справились в лучшем виде.
И все-таки я чувствовала: странное беспокойство зародилась тогда в каждом из нас троих и весь вечер скреблось в моей памяти, где-то рядом с воспоминанием об испорченной скатерти. Вот и Коренёк, получив свою перчатку, стал чаще отводить глаза, когда я на него смотрела. Казалось бы, мелочь? Но чем больше таких мелочей накапливалось, тем сильнее терзало нас это самое беспокойство.
Но и портить вечеринку было нельзя. Подвиг Профессора, придумавшего Лучшее Доказательство, стоил того, чтобы отметить его по достоинству, а симпатии, которые Профессор неизменно питал к Кореньку, несмотря на мелкие недоразумения, были такими неподдельными, что не могли не тронуть сердце. И хотя бы сегодня мы старались не грузить себя мрачными мыслями, а просто угощались до отвала, смеялись как дети, болтали о простых числах и обсуждали бейсбол — от карточек Энацу до победы «Тигров» в чемпионате.
Сама мысль о том, что он празднует чье-то одиннадцатилетие, приводила Профессора в тихий восторг. Этот простенький день рождения он воспринимал как некий священный ритуал. Да так серьезно, что я и сама стала чаще задумываться, насколько он дорог для меня — день, когда мой сын появился на свет.
Той же ночью, чуть позже, я осторожно, стараясь не смазать карандашных линий, провела пальцем по формуле Эйлера. Я смогла оценить на ощупь стройность ножек у