– У меня восьминедельная беременность, – сказала я, услышав его «алло».
Он ответил не сразу, и я, пока ждала, вертела телефонный шнур.
– Погоди минуту, – сказал он и заговорил с кем-то. Я услышала стук закрывшейся двери. Наконец, он снова взял трубку. – Как ты себя чувствуешь?
– Ты имеешь в виду физически или эмоционально?
– Это мой ребенок?
– Да.
– О боже! Мне так жаль! Следовало быть осторожнее, – расстроился он.
– Я счастлива. И так хочу этого ребенка!
– Ты… позволишь Стиву думать, что это его ребенок?
Я помедлила, мечтая, надеясь, что он скажет то, чего я ожидала.
– Только если это необходимо, – выдавила я, наконец. – Только если ты не… – Я снова стиснула телефонный шнур. – Я могу с ним развестись.
– Сара! Я не могу оставить Лорел, – отрезал Джейми.
Впервые за два года знакомства я рассердилась на Джейми:
– Это безумие! Ты уже оставил ее. Уже давно оставил в мыслях, а теперь оставил физически. Ты живешь с нами. Помнишь? Живешь со мной.
Хотя он часто приезжал в Си-Тендер, чтобы проверить, как там Лорел. Я тоже туда ездила и даже подружилась с ней, чтобы облегчить совесть. Делала вид перед собой и всем миром, что забочусь о них обоих. Боже, какую мерзкую, безумную, извращенную жизнь я вела!
Джейми ответил с обычным спокойствием:
– Я помогу тебе всем, чем могу, но Лорел и я не считаем, что наше отчуждение будет постоянным. Я говорил тебе, что она больна. И ей еще хуже, чем раньше. Она нуждается во мне.
– Я тоже в тебе нуждаюсь.
– Знаю. Но у тебя есть Стив. А у Лорел – только я.
Я снова вспыхнула от гнева:
– И мне предлагается дать этому малышу… этому ребенку расти и считать, что Стив – ее или его отец? Это не может быть ребенок Стива.
– Но он этого не знает, верно?
– Зато знаю я и ты тоже! Что посоветуешь, Джейми? Хочешь, чтобы ребенка не было?
Но я ни за что не согласилась бы сделать аборт!
– Нет, этого я не хочу, – ответил он. – Послушай, Сара, я окажу любую поддержку, которую ты только пожелаешь.
– Что это означает?
– Я имею в виду финансовую поддержку. Эмоциональную. – Он поколебался. – Ты знаешь, я тебя люблю.
Слезы жгли мне глаза. Да, я знала, что он меня любит. И оттого было еще больнее.
– Я и ребенка люблю. И жаль, что для тебя все так трудно. Но я не могу нарушить клятвы, данные Лорел и Мэгги.
– А я? Каково мое место в твоей жизни?
Он поколебался:
– Сара, то, что происходит между мной и Лорел, – поверхностно и ограниченно. То, что происходит между нами, – это глубоко личное. Какую часть меня ты предпочла бы иметь?
Я зарулил на одно из двух свободных мест на парковке перед башней Маркуса. Его пикап был рядом, и несколько минут я сидел, пытаясь решить, стоит ли говорить с ним или лучше просто ехать домой. Я вынул таблетку перкосета и запил водой из бутылки. И хотя голова от перкосета была словно не своя, я нуждался в таблетках. И мог бы поклясться, что боль с каждым днем становилась все сильнее. Я не стану говорить с Маркусом, пока боль немного не отпустит. И без того я достаточно взвинчен.
Два дня назад я вернулся к физиотерапевту. Стоило Гуннару, моему терапевту, поднять мою левую руку над головой, я покрылся холодным потом.
– Ты немного потерял подвижность, – заметил он.
– Черта с два.
Я стиснул зубы. Гуннар был похож на викинга – высокий мускулистый блондин. Правда, вырос в Алабаме, и, когда он открывал рот, было странно слышать этот выговор.
– Ты делал упражнения? – спросил он.
Его вопрос обозлил меня больше, чем боль.
– Трудно делать их в одиночку.
– Прости. О матери так ничего и не известно?
Я покачал головой. Не хотел говорить на эту тему.
– Ты должен ходить на физиотерапию.
Гунар опустил мою руку, и я зажмурился что было сил. Он словно разрывал закаменевшие шрамы.
– Довольно и того, что с твоей матерью случилось несчастье. Не хочешь же ты скатиться назад, к тому, что было?
– Нет. – Это было именно то, чего я добивался. Чтобы мне стало хуже.
– Мы сделаем так, чтобы ты смог упражняться в одиночку, – пообещал Гуннар. Он ничего не понимал. Дело не в том, что она держала другой конец ленты. Дело в том, как она меня хвалила.
«Ты можешь сделать это, милый». «Еще два раза – и я сделаю тебе банановое мороженое с помадкой». Я ненавидел, когда она обращалась со мной как с десятилетним. Но если бы я вернулся и нашел ее в трейлере, пусть бы она обращалась со мной как хотела.
Сегодня уже неделя. Критические сорок восемь часов давно прошли.
Благодаря перкосету и тому обстоятельству, что с ее исчезновения я почти не спал, сейчас я едва держался на ногах. И мозг все время терзался страшными историями о том, что с ней могло случиться. Я только надеялся, что, если какой-то ублюдок убил ее, он сделал это быстро. И это было хуже всего. Представлять ее испуганной, потому что она наверняка испугалась. Да и кто бы не испугался? Но беззащитная женщина вроде нее потеряла бы голову от страха.
Мне приходилось вставать по ночам и включать телевизор, чтобы прогнать эти мысли.
Мне показалось, что я увидел какое-то движение в одном из окон второго этажа башни Маркуса.
Я скорчился на сиденье, ожидая, пока перкосет начнет действовать. Если через пять минут не почувствую себя лучше, уеду. Я могу выдержать еще пару дней до разговора с ним. По крайней мере, я надеялся, что смогу.
Я пропускал не только визиты к терапевту, но и школу. Мисс Вичевски, одна из школьных советников по профориентации, пришла вчера в трейлер. Она не позвонила, не предупредила, просто постучала в дверь. Вот так вы узнаете, что стали полным неудачником, или объектом благотворительности, или тем и другим. Может, я нуждаюсь в транспорте, спросила она. Или в наставнике?
Она меня испугала. Если она залезет в мою школьную анкету и узнает, что мне семнадцать, я окажусь в полном дерьме. А вдруг она вызовет социального работника или кого-то в этом роде? Сейчас я существовал относительно спокойно и хотел, чтобы так было и впредь. Копы совсем не волновались обо мне. Мать пропала, но не погибла. По крайней мере, никто не видел ее мертвой, и официального подтверждения не было. Многие дети помоложе нуждались в помощи больше, чем я, так что, возможно, кто-то, зная, что мне семнадцать, оставит меня в покое.
Но мисс Вичевски может вбить себе в голову, что должна спасти меня или что-то в этом роде, и тогда я окажусь в приюте.
– Как насчет того, чтобы пока переехать в дом друга? – предложила она. – Тогда ты мог бы ходить с ним в школу.
– Да, может быть, – кивнул я, пытаясь отвлечь ее. Можно подумать, у меня полно друзей в школе. Некоторые уже успели закончить ее, а многие просто бросили. И, возможно, проводили дни, накачиваясь спиртным или наркотиками. Хотя вряд ли перкосет чем-то отличался от наркотиков.
Входная дверь башни Маркуса вдруг открылась.
– Кит? – позвал он.
Пойман. Теперь обратной дороги нет. Я вышел из машины.
– Привет.
– Я увидел твою машину. Ты в порядке?
– Никогда не чувствовал себя лучше.
Почему люди все время задают мне дурацкие вопросы? Мать исчезла. Лицо у меня как из фильма ужасов. Руки выглядели так, словно закутаны в розовый пластик. Меня могут упечь в какой-то богом забытый приют. И сейчас… – это и было причиной, по которой я пришел к Маркусу, – у меня почти не осталось денег. На сберегательном счету матери было немногим более тысячи долларов, она ничего не снимала, но я не мог до него добраться. В день поисков Маркус дал мне двести долларов. Просто вытащил бумажник и отслюнил десять двадцаток, как какой-то пустяк. Двести долларов казались огромной суммой, но пицца и заказы из китайского ресторана вскоре все съели, и каждый раз, когда я ходил на физиотерапию, приходилось доплачивать то, чего не покрывала страховка. Маркус дал бы мне больше денег, если бы я попросил, но я не хотел просить. Не хотел его денег. Хотел свои.
– Заходи.
Он придержал дверь.
Последний раз я был в башне Маркуса несколько лет назад. Возможно, на десятый или одиннадцатый день рождения Энди. Дом Маркуса был самым крутым на острове или близко к этому. Он занял одну из старых башен Оперейшн Бамблби, которую использовали еще в сороковых, сделал ремонт, выкрасил в светло-зеленый цвет и снабдил потрясающей аудиосистемой на каждом этаже. Комнаты были маленькими. Но каждая выходила на океан, так что какая разница?
Единственное, что мне здесь не нравилось, – крыша. Плоская, без ограждения, и, когда я единственный раз поднялся туда, у меня возникла паника. Я боялся высоты и, конечно, теперь не выносил открытого огня. На этой неделе оставалось добавить к списку фобий страх одиночества. Я не боялся, что кто-то вломится в трейлер и убьет меня, но по ночам у меня появлялось странное ощущение пустоты в груди, словно начинался сердечный приступ. Чем темнее становилось за окном, тем хуже мне было. И это ощущение меня не оставит даже в присутствии приютских лузеров.
Я прошел за Маркусом в гостиную/столовую. Увидел виндсёрферов на волнах. Я не занимался сёрфингом с того дня, как пропала мать.
Маркус сунул руки в карманы.
– Что будешь пить?
– Пиво?
– Ага. Прямо. Вторая попытка.
– Ничего.
Я сел на кожаный диван.
– Мне нужно задать тебе вопрос.
Маркус вытащил из-под кухонной стойки барный табурет и примостился на нем.
– Выкладывай.
– Ты знаешь о моем образовательном фонде, который отдал в распоряжение матери?
Я никогда не говорил с Маркусом о тех деньгах. Никогда не благодарил.
Он кивнул.
– Поскольку мать пропала, мне нужны деньги. Но она всегда говорила, что я могу использовать их только на колледж. Это правда?
Он оперся о стойку.
– Вот как обстоят дела, Кит. Я основал этот фонд с твоей матерью в качестве попечителя и с условием, что деньги могут быть использованы только на образование. В этом с