Делия повернулась и потянулась к моей руке:
– Я выйду здесь. Позвони, если понадобится. И держись.
– Хорошо, – прошептала я, вспомнив, как паршиво держалась в машине. В отличие от Делии. Это ей я обязана таким смехотворно малым сроком. Она сумела смягчить или вообще обезвредить кучу свидетельств против меня. Впереди меня ждали обязательные консультации, которые, полагаю, должны были выяснить, почему я сделала то, что сделала, чтобы больше никогда в жизни не повторить этого. Никто не сомневался, что пожар был моим первым и последним преступлением. Но я не хотела ни с кем говорить о мерзкой гребаной истории. И была уверена, что не нуждаюсь в этих консультациях. Но придется вытерпеть несколько сеансов у психотерапевта. А еще меня приговорили к трем сотням часов общественных работ. Так что пока никакого колледжа. И возмещение морального ущерба семьям, но ма выплачивала это деньгами из наследства, оставленного мне папочкой. Как можно заплатить семьям за мертвых детей?
Казалось бы, после года в тюрьме нам есть о чем поговорить, но в машине было тихо. Иногда столько нужно сказать, что не знаешь, откуда начать.
Пока я была в тюрьме, мама и дядя Маркус посещали меня дважды в месяц. Каждый раз они сидели рядом по другую сторону стола. Я знала, что дядя Маркус давно любит маму, и радовалась, что она перестала разыгрывать снежную королеву. Возможно, теперь они стали любовниками, но я не хотела копаться в их делах. Достаточно странно уже и то, что мать встречается с братом моего отца.
– Как Энди? – спросила я.
Мы с братом виделись примерно раз в месяц, достаточно, чтобы знать, что он за этот год подрос почти на дюйм, и теперь его рост – пять футов один дюйм. Зато мышцы немного накачались. Он занимался плаванием в Специальной Олимпийской команде в Уилмингтоне и обзавелся подружкой по имени Кимми. Я ее не знала, но очень нервничала из-за того, что кто-то, возможно, обидит моего брата, страдавшего врожденным алкогольным синдромом.
– Честно говоря, он всю ночь мучился от желудочного гриппа, – призналась мама.
– О нет!
Страшно было представить, как его рвало!
– Надеюсь, мы все не заразимся, – сказал дядя Маркус. – Особенно ты, Мэгс. Хорошенькое будет возвращение!
– Он сейчас один дома? – спросила я.
– Я оставила его у Сары. Придется заехать и забрать его.
Можно ли представить что-то более нелепое? Сара в роли няньки Энди, пока ма забирает меня из тюрьмы. Слова ма так и повисли в воздухе.
– Ты помирилась с Сарой? – спросила я наконец.
Мама вздохнула:
– Отношения немного улучшились, хотя слово «помирились» тут неуместно. Просто сегодня утром я не могла найти никого другого, а Энди было так плохо, что не хотелось оставлять его одного. Сара тоже была не в восторге. Но согласилась.
Ма стала выглядеть старше. Во время ее визитов я этого не замечала, но теперь видела, что кожа над глазами немного обвисла. Она коротко остригла темные волосы, и ей очень шла такая прическа. Вроде как даже круто. Наши волосы были одного цвета, но мои – жесткие и непокорные, как у папы. В тюрьме я связывала их в длинный хвост.
– Вряд ли между мной и Сарой когда-нибудь все станет как прежде, – сказала ма. – Но мы стараемся все забыть. По крайней мере, я стараюсь.
Я знала, что она говорит о романе Сары и моего отца, когда тот еще был женат на ма.
Оказалось, мой отец был еще и отцом Кита. Сюрприз, сюрприз. Хотя Энди этого не знал.
– Но она все еще расстроена, сама знаешь, – добавила ма.
Да, я знала. Расстроена из-за того, что при пожаре Кит получил ожоги. Я ее не виню. Я каждый раз плакала при мысли о том, что покалечила его.
– Я не зайду, когда мы остановимся, ладно?
Я не хотела видеть Сару и уж точно не желала видеть Кита.
– Вот и хорошо.
В голосе мамы прозвучало облегчение или это мое воображение разыгралось?
Мы въехали на подвесной мост через Береговой канал.
– Океан! – воскликнула я, глядя на горизонт. Вода была серо-голубой, потому что набежали тучи, но это так прекрасно! Я больше никогда не буду воспринимать жизнь на острове как должное.
Наш автомобиль был на мосту практически единственным. Хотя я обычно любила сентябрь на Топсейл-Айленд, когда большинство туристов разъезжается и он становится больше похожим на дом, отсутствие машин и людей вдруг заставило меня понять, что я буду выделяться. Будь здесь по-прежнему летние толпы, я смогла бы в них раствориться. А так я знаю всех, и все знают меня. Становилось плохо при мысли о девушке, которой я была год назад. Девушке, которая пряталась на Си-Тендер и вытворяла безумства ради любви. Которая вела тайную жизнь.
– Ма, – позвала я.
Она положила ладонь мне на руку:
– Что, милая?
– Сначала я буду доводить вас до точки. Потому что стану высказывать все, что думаю. Нужно, чтобы кто-то отрезвлял меня, если в голову придут очередные безумные идеи.
– Можешь говорить мне все, что пожелаешь, – ответила она.
– Помни, Мэгс… – Дядя Маркус глянул на меня в зеркало заднего вида. – У тебя будет психотерапевт. Можешь быть с ней абсолютно откровенной.
Мы въехали в трейлерный парк, и я пригнулась, когда дядя Маркус остановился перед сдвоенным трейлером Уэстонов цвета поблекшего золота.
– Я останусь с Мэгс, – решил дядя Маркус.
– Я на минуту, – сказала ма, выходя из машины.
Дядя Маркус с улыбкой обернулся ко мне:
– Все будет хорошо.
Его каштановые волосы были пострижены очень коротко. Короче, чем раньше… и эти удивительно синие глаза, которые я любила всю жизнь. Он – один из лучших людей на свете. Я верила, что он всегда будет на моей стороне. Что бы ни случилось. Что бы я ни выкинула.
При этой мысли в глазах защипало.
Я прикусила губу:
– Надеюсь, что так.
– Вот он идет.
Я выпрямилась и увидела, как брат сбегает по ступенькам маленького крыльца трейлера и мчится по песку. Он открыл заднюю дверь и бросился ко мне. Я, смеясь, поймала его.
– Тебя освободили! – закричал он.
– Да, медвежонок панда! – сказала я.
Он казался таким взрослым!
Я откинула с его лба густые волосы.
– Теперь ты от меня не отделаешься!
Ма села в машину, на этот раз впереди.
– С Сарой все в порядке? – спросил дядя Маркус.
– Ее не было.
– Ей пришлось пойти в магазин, – пояснил Энди.
– Я оставила записку, в которой поблагодарила ее.
Никто не сказал этого вслух, но я знала, почему не было Сары. Она хотела видеть меня не больше, чем я ее.
На алгебре Бриджет Хаммет сидела рядом со мной. СЛЕВА.
Это имело значение. Я не люблю, когда кто-то сидит слева от меня. На уроках я обычно стараюсь сесть к окну, чтобы никто не сидел слева. Но на первый урок алгебры я опоздал, и все места у окон были заняты.
Так что теперь Бриджет, которая была самой крутой девчонкой в классе, а может, и во всей старшей школе Дуглас, сидела слева и писала эсэмэску Софи Таппер, сидевшей справа. Я точно знал, что пишет она обо мне. Я всегда чувствую, когда люди говорят обо мне.
Моя левая рука дико болела, и мне понадобилась еще одна таблетка перкосета. За десять минут до звонка я просто мечтал убраться отсюда. Не только с алгебры. Из чертовой школы. Сегодня пришлось прийти раньше, на дурацкую пересдачу экзамена, и теперь я валился с ног. Раньше я уходил после седьмого урока. В последнее время – после шестого. Скоро, возможно, буду уходить после пятого. Я просто не мог здесь сидеть. Тем более что отстал и остался на второй год. Снова стал гребаным джуниором[2].
Семнадцатилетний джуниор. Парень, на которого все украдкой глазеют. И притворяются, будто не смотрят. До пожара все девчонки не сводили с меня глаз. Тогда мне это льстило. И было приятно сознавать, что они пишут подругам эсэмэски обо мне. А еще я часто получал е-мейлы насчет того, как они хотят целоваться со мной. Со множеством подробностей.
Теперь все стало по-другому. Я вообще не получал е-мейлов. И знал, что сейчас говорят обо мне девушки. Как они смотрят на меня с правой стороны. Пока они не видели моих рук и ладоней, я выглядел круто. Но если они смотрели слева… Я словно вылез из фильма ужасов. Я с трудом терпел эти взгляды, хотя так и подмывало выкинуть из окон все парты.
Звонок, наконец, прозвенел, и я без оглядки вылетел за дверь. Прошагал прямо к машине и сел. Какая-то дилерская контора в Джексонвилле пожертвовала мне машину после того, как я вышел из больницы. Машина была полным отстоем. Я хотел продать ее и купить мотоцикл, но мать сказала, что это было бы оскорблением. Что я должен быть благодарен и бла-бла-бла.
Я запил перкосет тем, что осталось в банке «Доктор Пеппер», которую утром сунул в держатель для чашки. Выехал с парковки и направился к мосту. Но не для того, чтобы вернуться домой. Прежде всего потому, что там будет ма, а я не хотел, чтобы она знала о пропусках уроков. Не хотел, чтобы она расстраивалась. И главное, сегодня, по какой-то дерьмовой причине, у нас был Энди. Сегодня! В день, когда выпускают Мэгги! В день, когда ужасно хотелось забыть обо всей семейке Локвудов. Ма оставила на сотовом сообщение насчет Энди, но сказала, что он уедет к тому времени, когда я вернусь. Она добавила, чтобы я после школы сразу ехал домой. Возможно, потому, что знала, как я буду злиться из-за освобождения Мэгги.
– Если увидишь репортеров, проходи мимо, – велела она. – Не вступай в разговор. Ты им ничем не обязан.
Репортеры. Дерьмо. Им лучше держаться подальше.
Но я ни за что не поеду домой, пока не буду знать наверняка, что Энди оттуда убрался. Не желаю видеть никого из Локвудов. Ни Энди, ни Лорел, ни суку, которая сожгла мне лицо. Ради нее же самой. Я могу убить ее, если увижу. Деньги способны купить все, в том числе и освобождение из тюрьмы. Она навещала меня в госпитале до того, как попала в тюрьму, но знай я то, что знаю сейчас, клянусь, задушил бы ее, хотя мои руки были забинтованы до плеч. Я часто тешился вкусной фантазией, как поджигаю ее, только бы кто-то зажег за меня спичку. Последнее время я не слишком спокойно выносил вид огня, но любил представлять, как Мэгги горит на костр