В тот день, когда умерла Мэдисон, я оставалась в больнице допоздна. Не хотела ехать домой. Хотела остаться в педиатрическом отделении с людьми, которые понимали, что я чувствовала. Даже когда началась новая смена и Тэффи ушла, я осталась. Думаю, Тэффи чувствовала свою вину за то, что оставила меня с Мэдисон, когда та умирала, и я пыталась дать всем понять, что со мной все в порядке. Настолько в порядке, чтобы беспокоиться за Джоанну. Она полностью расклеилась, поняв, что оставила дочь всего на пятнадцать минут за последние сутки и совершила непоправимую ошибку. Не я должна была остаться с ней, а ее мама. И все же никто не виноват.
После ухода Тэффи на дежурство заступил Тони, один из медбратьев. И узнав, что случилось, вызвал социального работника, чтобы поговорить со мной и убедиться, что со мной все нормально. Она была хорошенькой женщиной лет тридцати с лишним, которая уже уходила, когда Тони ее вызвал. Она пришла в игровую с сумочкой и свитером, и я ужасно расстроилась, потому что из-за меня ей пришлось остаться.
– Я в полной норме, – заверила я, садясь по ее просьбе в качалку.
Она устроилась за столом игровой и положила рядом сумочку и свитер.
– Тони сказал, что вы должны были уйти в пять, – сказала она. – А сейчас начало седьмого. Почему вы не вернулись домой?
– Просто хотела остаться. Родители некоторых детей не смогли прийти сегодня вечером. Я могу им почитать, показать кино или…
– Кто дома?
– Что?
Я не поняла, говорит она о моей семье или о семьях маленьких пациентов.
– Если сейчас вы отправитесь домой, кто вас встретит?
– Мать и брат. Возможно, дядя.
– Они вас понимают? Вы можете поговорить с ними по душам?
– Разумеется.
– Тогда что, по-вашему, держит вас здесь?
– Я уже говорила. Я смогу помочь, если останусь.
Она слегка улыбнулась:
– Какими бы добрыми и любящими ни были ваши домашние, они не знали Мэдисон. Зато ее знали все, кто работает здесь. Верно?
Я поколебалась. Не то чтобы все в педиатрическом отделении говорили о Мэдисон, просто я чувствовала, что если выйду из двери, то потеряю момент единения с ними.
– Верно, – призналась я.
– Вы сегодня плакали?
Я покачала головой.
– А если пойдете домой, как по-вашему, будете плакать?
– Да. Я в этом уверена, хоть и не хочется.
Она кивнула, и я подумала, что эта женщина точно понимает, что я испытываю.
Она сунула руку в сумочку и вытащила визитку. Написала на ней номер телефона и протянула визитку мне.
– Я ухожу до завтра, но это номер моего сотового. Если посчитаете, что вам нужно с кем-то поговорить, позвоните. А сейчас вам нужно ехать домой.
Я покачала головой. Но, судя по выражению ее лица, спор выиграет она.
– Да, – твердо сказала она, вставая. – Вам нужно домой, Мэгги.
Я не шевельнулась, пока она надевала свитер.
– Я слышала о вас много хорошего. Думаю, это здорово, что вы проводите здесь много часов, и вы действительно заслужили уважение здешних работников. Но часть умения быть хорошим, ответственным социальным работником – это способность заботиться о себе в подобной обстановке, которая может истощить вас физически и нравственно. Конечно, можно заснуть прямо здесь, в этом кресле, но утром это только усилит скорбь. Вам нужно найти другие способы справляться с ней. Понятно?
Она протянула руку. Я встала и пожала ее.
– Хорошо, – кивнула я. Мне по-прежнему не хотелось уходить. Я не собиралась искать «другие способы справиться». Но я знала, что она права. Невозможно вечно скрываться в педиатрии.
Я брала свою куртку в раздевалке волонтеров, когда услышала какой-то шум на посту медсестер. Вышла и обнаружила Руди, отца Мэдисон, встрепанного, помятого и краснолицего. Он орал, размахивая руками.
– Это гребаный скандал! – нападал он на Тони и Констанс, дежуривших в этот час. – Я засужу! Засужу ваши жалкие задницы!
Я поколебалась на углу поста, который был как раз между мной и выходом, не знала, попытаться обойти Руди или спрятаться в раздевалке. Я видела, что Констанс, самая немолодая сестра в педиатрии, звонит по телефону. Вероятно, охране. Мне было жаль отца Мэдисон. Но он меня пугал.
– Мистер Уинстон, – уговаривал Тони, – пожалуйста, успокойтесь, чтобы мы смогли поговорить…
– Мать вашу! – завопил Руди. – Моя малышка мертва! Спокойными разговорами ее не вернуть, и во всем виноваты вы! Все вы!
Он ткнул в них пальцем. Его рука дрожала, когда он описал перед ними горизонтальную дугу. Я шагнула вперед и увидела, что другие сестры и родители стоят в дверях палат. Некоторые уже звонили по мобильным.
– У вас что, даже этого… скрининга не было? – продолжал вопить Руди.
Один из родителей, огромный, дюжий тип, вышел из палаты и шагнул к посту:
– Сэр, давайте выйдем. Вы пугаете детей.
Он потянулся к руке Руди. Но тот отскочил.
– Как насчет моего ребенка? – заныл он. – Моей девочки! Будь я на вашем месте, увез бы ребятенка из больницы, пока не стало слишком поздно! – Он оглядел родителей. – Все вы! Увозите детей отсюда. У них тут одни шарла…
И тут он увидел меня. Его взгляд прожигал меня насквозь, но я стояла как парализованная.
– Проклятая сука!
Он шагнул ко мне, но тут откуда ни возьмись появились охранники и вместе со здоровяком-отцом ухитрились удержать его на месте.
– Родители! – завизжал Руди, когда охранник заломил ему руки за спину. – Послушайте меня! Знаете, кто эта девчонка? – Он показал подбородком в мою сторону. – Мэгги Локвуд, вот кто это! Ее имя что-то значит для вас? Пожар, который она устроила в Серф-Сити! Люди погибли и сгорели заживо! Она только что вышла из тюрьмы, а эта захудалая больница нанимает ее ухаживать за детьми!
Он так сильно пнул стойку сестринского поста, что я подскочила.
– Где ваши мозги? – заорал он Тони и Констанс. – Мэгги Локвуд была с моей дочерью, когда она умирала! Джоанна сидела с ней много дней, и она была жива, а за пять минут, которые эта сука провела с ней…
Он снова показал на меня подбородком.
– Она почему-то умерла! Думаете, это совпадение? Ха!
Он опять пнул стойку. Раз. Другой. Я подпрыгивала от страха, потрясенная его намеками.
– Как вы смеете позволять таким работать с детьми! – кричал он на Тони. Словно именно он был виноват в том, что я здесь.
Я оперлась о стойку. Еще секунда – и в двери ворвались полицейские. Слава богу. Они, не теряя времени, заняли место охраны и здоровяка-отца. Руди даже не сопротивлялся, но продолжал вопить:
– Как вы посмели?!
Он снова пнул стойку.
– Уж поверьте, я оставлю вас без единого цента!
Коп нацепил на него наручники. Грубо. Слишком грубо.
– Пойдем, – сказал другой, подталкивая Руди к выходу.
– Вы позволили ей ухаживать за малышкой, – всхлипывал Руди, глотая слезы. – Вы позволили ей ухаживать за моей малышкой! Моей маленькой…
Дверь за ними закрылась, отсекая вопли. Тони повернулся ко мне, и только тогда я осознала, что прижимаю руки к лицу, как на картине «Крик». По моему лицу струились слезы.
– Это правда? – спросил Тони.
Я ощущала, что все взгляды направлены на меня. Сестер, которые не знали меня, потому что работали в вечернюю смену. Родителей, которых я почти не знала.
– Кэти Моуди известно, – тихо сказала я. – Известно все. Я рассказала ей, когда устраивалась на работу.
Тони отвел глаза:
– Уходи, Мэгги. У тебя был трудный день. Утром позвонишь Кэти, и… и… пусть она сама решает, что с тобой делать.
Я с горящими щеками прошла мимо поста, и не успела закрыться дверь, как остальные начали шептаться.
Я возвращалась домой, почти не видя дороги.
Неужели это все? Конец моих общественных работ в больнице?
Я так хотела остаться там. Но, может, преступнице не полагается отрабатывать приговор в месте, которое она так любила?
Машина неожиданно скакнула влево. Руль трясся так сильно, что я едва смогла его удержать. Я вцепилась в него и усилием воли повернула машину вправо, держась изо всех сил, пока не остановилась на обочине. Вышла. И, хотя уже спускались сумерки, увидела, что левое переднее колесо разорвано чуть не в клочья. Черт! Что за день такой, что все несчастья на меня сыплются?
– Спокойно, – сказала я себе.
Я и раньше меняла колесо, хотя не на крутой обочине четырехполосной дороги. Сначала нужно проверить, есть ли у меня запаска.
Я открыла багажник и обнаружила, что запаски нет. Супер! Неужели ма позволяла Энди ездить без запаски?!
Я вернулась в машину и позвонила домой. Но никто не отвечал. Попыталась дозвониться до дяди Маркуса, потом до мамы, и меня в обоих случаях переадресовали на голосовую почту. Я даже позвонила Энди, на случай если он с ними и его телефон включен, но вспомнила, что сегодня у него тренировка по плаванию. Мама, конечно, с ним.
Джен! Я не говорила с ней с пятницы, когда она топила меня. Даже после того, как мы вернулись в ее дом, мне было не по себе. Я быстро уехала, пытаясь понять, почему наши отношения так внезапно испортились. Мы не общались все выходные, и теперь как-то странно звонить ей. Но она была подругой, верно? Моей единственной подругой.
Я набрала ее номер.
– Привет.
Она говорила тихо, почти шептала.
– У меня проблема. Я возвращалась из госпиталя, и на полпути лопнула шина. Я пыталась позвонить маме, но она не берет трубку. Ты, случайно, не можешь заехать за мной?
Молчание.
– Я куплю тебе обед, если ты еще не ела.
Было уже начало восьмого, конечно, она уже поела.
– Я сейчас не могу, – отрезала она.
Она не одна. Кто у нее? Парень? Другая подруга?
– Тебе лучше позвонить на станцию техобслуживания, – прошептала она.
Я сейчас опять разревусь. Откуда мне знать название станции? И, кроме того, у меня нет запаски.
– Не можешь сделать мне одолжение? Поискать номер станции? – спросила я.
– Ты плачешь?