— Нет, Оля! Ничего у тебя теперь не получится. Свинья, как девка, уперлась на своем, и хоть лоб расшиби, не сдвинется. Уговоры и хворостина не помогут. Это барда, сама знаешь, пивные отходы, скотина теперь не меньше часа кайфовать будет. Бухие твои звери. Сейчас их не трогай, давай лучше поговорим. Никуда твои свиньи не денутся. Протрезвеют, сами на ферму побегут,— говорил Костя, улыбаясь, и спросил:
— Как живешь, заноза моя?
— Почему заноза? С какой сырости твоею стала?— нахмурилась Ольга.
— Да не ершись. Все ты знаешь, да не соглашаешься.
— С чем?
— Или не понимаешь, почему я доселе в холостых хожу? Сколько лет минуло, а я как на цепи вкруг тебя кручусь, самому совестно, а ничего не могу с собой поделать. Одна ты в сердце моем живешь. Нет равной тебе на всей земле,— вздыхал кузнец, присев на крыльцо.
— Выброси пустое из головы. Не теряй зря время. Сам знаешь, другой у меня. Уже сын растет. Я люблю Силантия...
— Ну, чем он лучше меня? Почему его выбрала? Целых два года я засыпал цветами пороги твоего дома. Ты знала все, но почему не глянула на меня? — говорил человек с обидой.
— Как я убивался за тобой, сколько ночей не спал. Не верил, что уживешься с ним. Ведь ты, как звездочка ясная, он против тебя пыльный лопух.
Не смей обзывать моего мужа! — нахмурилась Ольга, хотела уйти, но свиньи спали.
Выходит, мне не на что надеяться?
— Я же сказала, зря теряешь время!
— Но разве Силантий умеет любить? — не верил кузнец.
— Важно, что я его люблю!
— И за что свинарю такое счастье? Он никогда не оценит и не поймет...
— Смешной ты, Костя! Любовь, когда двое не могут друг без друга. Когда один любит, а другая нет, это уже беда и боль. Но я не могу ничем помочь. Я другому судьба...
— Ладно! Иди. Я сам пригоню свиней. Не терзай меня больше. Одного не пойму, почему в этой жизни везет слабакам?..
Ольга возвращалась в свинарник грустная, задумчивая.
Она лучше всех знала своего Силантия.
— Чудаковатый человек! — говорили о нем.
— И впрямь он необычный,— усмехается Никитична, вспоминая, как муж держится в свинарнике. Он поет и разговаривает с каждым поросенком, как с человеком. Всем имена дал приличные. У него ни единой Хавроньи, сплошь Марины, Елизаветы, Настасьи, Фени, даже хряка величал Федором Ивановичем. Всех он поглаживал, почесывал, похваливал и никогда не ругался при них матом, считал своими друзьями.
Среди людей Силантий не имел ни одного друга. Не складывалось у него ни с ровесниками, ни со старшими. Вроде все нормальные люди, но чего-то в них не хватало. Потому лишь в свинарнике чувствовал себя легко и раскованно.
Когда Ольга впервые услышала, как муж поет рядом со свиноматкой, она спросила изумленно:
— А почему дома никогда не поешь?
— Ты ж видишь, Маринка поросится, я ей подмогаю. На песню поросятки шустрей выскакивают. Когда вкруг поросной матки галдят и бранятся, у ней роды тормозятся. На два дня задерживаются. Никто в свете ругачки не уважает,— говорил мужик со знанием дела. О свиньях Силантий мог говорить много. Он не просто знал, человек бесконечно любил их и доказывал, что назвать свиньей любого мужика иль бабу, все равно, что орден выдать. А уж обидеться за это слово и вовсе грех. Умней свиньи еще поискать нужно. И Ольга ни раз говорила мужу:
— Ты смотри, сам средь них не захрюкай!
— Лишь бы ты с Васяткой меня понимали. С другими я почти не говорю. Не об чем.
О, если б видела Ольга, как выплеснул радость Силантий при рождении сына. В тот день он даже плясал вокруг своих красавиц, девиц, лебедушек! Он знал, тут его не осудят и не высмеют, потому можно быть самим собой, как в большой семье, где все понимают и любят друг друга.
Вот только сыну не понравилось на свинарнике. Он убегал, прятался, но свиноматка все ж прихватила за ногу. И как ни убеждал Силантий, мальчишка не поверил, что свинья играла с ним в догонялки, и больше на ферму не пошел.
— Ладно, зайка, не горюй, я тебе другого помощника рожу,— пообещала Ольга.
Силантий просиял от радости. Но жена родить не спешила. Боялась сына, что тот будет обижать младшего. Так оно и было, пока Катька сумела жестами объяснить родителям, что Васька поколачивает и ругает ее, бьет по лицу, попке, дергает за уши. Старшему в тот день досталось от матери, Ваську не пустили гулять на улицу, до вечера продержали в углу и не пустили на печку слушать сказку.
Катька росла совсем иною, ни в чем не похожей на брата. Внешне она была копией Силантия и до безотчетности любила отца. Но с самого раннего детства была хитрой и мстительной. Уж кому, а Ваське спуску не давала. Коли не доставала кулаком, пускала в ход зубы и ногти. Прощать она не умела, а потому в доме часто шла войнушка.
Катька всегда находила повод, чтоб ущипнуть, укусить, толкнуть Ваську в бок острым локтем и, преданно глядя в глаза, сказать, что это не она. И тут же, отвернувшись от родителей, показать Ваське язык, вывалив его до самого пупка.
У Кати было много подруг. Они подолгу секретничали в комнате девчонки, и мать не без труда выпроваживала их, забирала дочь на ферму. Та не отказывалась помочь родителям, но требовала, чтобы брат тем временем принес воду, истопил печь, подмел полы. Васька в ответ скручивал фиги, домашнюю работу он не любил с малолетства.
Громом средь ясного неба стала его женитьба. Он никого ни о чем не предупредил, а вечером, прямо с гулянья, привел свою девушку и, указав на нее родителям, сказал:
— Она моя жена! Если не согласитесь, я уйду вместе с нею.
Силантий с Ольгой переглянулись, и только мать открыла рот, Васька уже повел жену показывать дом.
— Вот тут моя комната. А это Катькин скворечник. Здесь келья родителей! Ну а вот эта — кухня-столовая. Все запомнила? Пошли обустраиваться! — поволок в свою комнату.
Вскоре Василий расписался с женой, а через год ушел с ней в новый дом, какой им построила бригада строителей.
Ольга так и не успела привыкнуть к невестке, редко виделись. Та работала дояркой и, как все животноводы, рано уходила и поздно возвращалась домой. Вскоре она родила сына и, когда мальчонке исполнилось два месяца, стала иногда оставлять его Никитичне на часок, другой. Мальчонка едва научился ходить, как в семье сына родился второй малыш, немного погодя — и третий.
— Ребята! У меня уже детсад. Подождите! Ведь едва успеваю! — взмолилась Никитична.
— Все мам! Этих троих растим, больше не рожаю! — пообещала невестка.
Она так и не узнала, почему ее Вася перестал навещать родителей, с чего так резко изменилось к нему отношение в родной семье. Сестра перестала разговаривать с братом, смотрела на него зверем. Отец с матерью уже не приглашали сына на праздники, не поздравляли его с днем рожденья, не дарили, как раньше, подарков. Даже на Радуницу не звали с собой на могилы родителей. Когда невестка попыталась узнать, что произошло, за что обиделись на Васю в отчем доме, ей никто ничего не сказал. А сын и сам обходил стороной родительский дом. Когда ему поневоле приходилось прийти туда за детьми, он старался не встречаться глазами с Катькой. Та не просто обижалась, она люто ненавидела Ваську, и тот, хорошо зная сестру с детства, понимал, она ему когда-то отомстит, пусть пройдут годы, Катька не забудет...
Васька и не предполагал, что он никогда не будет прощен семьей, и не любил вспоминать тот морозный день, заснеженный, хмурый лес, пузатые, холодные сугробы...
Катька тогда орала на весь свет, проклинала брата, желала ему самой лютой и грязной смерти, грозилась убить, вслух жалела, что не сделала это раньше. Он так и не попросил у нее прощенья. Знал заранее, все бесполезно, сестра будет помнить всю жизнь зло, какое он причинил ей.
Нет, Васька не раскаивался в случившемся и через годы, хотя ни раз видел слезы в глазах сестры, ставшей девушкой, и матери. Приметил злые огни в глазах Кольки. Мигом понял, тот знает все, а значит, одним врагом у него прибавилось. Ольга Никитична вовсе охладела к сыну. Даже когда тот заболел двухсторонней пневмонией, не навестила и не проведала. Будто все отгорело и оборвалось в сердце к Ваське. Его презирали и перестали молиться, его вычеркнули из душ...
Да, никто в деревне не узнал о случившемся. Но над головой человека повисло проклятье родных. Мужик со временем стал понимать, что случившееся не пройдет бесследно, когда-то за него придется ответить...
— Как же я родила такого? Почему он это утворил? Где, когда просмотрела сына? — мучительно вспоминала Никитична. И в каждой неприятности дочери видела вину сына. А Катьке и впрямь доставалось тяжело. В новой семье ее не признавали. Колька открыто, даже при своих друзьях, называл бабу блядью, подстилкой брата. И рассказал своей матери, кто и как лишил Катьку невинности. Евдокия, узнав подноготную, за голову схватилась, ужасалась, на ком женился сын, из какой семьи взял девку, зачем связался с нею? И навсегда потеряла уваженье к семье Федотовых.
— Скоты! Звери! Грязь!—думала о них и морщилась брезгливо. В том, что случилось с Катькой, она винила всех поголовно.
Ольга Никитична поняла, как воспринимает ее Евдокия и полностью отошла от нее, не общалась, не звонила и не говорила о сватье, словно той никогда не было в числе родни.
Их невидимой нитью связывал Димка. Но и эта тонкая цепочка оказалась хрупкой.
Ольга Никитична, как всегда, обрадовалась приезду дочери с внуком. Они появились под самый Новый год. И женщина загодя наготовила всего вдоволь. Напекла пирогов, они как никогда удались, бокастые, румяные, вкусные. Котлеты и винегрет, жареная рыба и пельмени, на столе не хватало места блюдам и тарелкам.