со своим светлячком, глядел на него, глядел и никак не мог
наглядеться: какой он зелёный, словно в сказке, и как он хоть
и близко, на ладони, а светит, словно издалека." И я не мог
ровно дышать, и я слышал, как стучит моё сердце, и чуть-чуть
кололо в носу, как будто хотелось плакать. И я долго так сидел,
очень долго. И никого не было вокруг. И я забыл про всех на
белом свете.
Но тут пришла мама, и я очень обрадовался, и мы пошли
домой. А когда стали пить чай с бубликами и брынзой, мама
спросила:
- Ну, как твой самосвал?
А я сказал:
- Я, мама, променял его.
Мама сказала:
- Интересно! А на что?
Я ответил:
- На светлячка! Вот он, в коробочке живёт. Погаси-ка свет!
И мама погасила свет, и в комнате стало темно, и мы стали
вдвоём смотреть на бледно-зелёную звёздочку.
Потом мама зажгла свет.
- Да, - сказала она, - это волшебство! Но всё-таки как ты
решился отдать такую ценную вещь, как самосвал, за этого
червячка?
- Я так долго ждал тебя, - сказал я, - и мне было так
скучно, а этот светлячок, он оказался лучше любого самосвала
на свете.
Мама пристально посмотрела на меня и спросила:
- А чем же, чем же именно он лучше?
Я сказал:
- Да как же ты не понимаешь?! Ведь он живой!
И светится!"
Я никогда я не забуду этот зимний вечер. На дворе было
холодно, ветер тянул сильный, прямо резал щёки, как кинжалом,
снег вертелся со страшной быстротой. Тоскливо было
и скучно, просто выть хотелось, а тут ещё папа и мама ушли
в кино. И когда Мишка позвонил по телефону и позвал меня
к себе, я тотчас же оделся и помчался к нему.
Там было светло и тепло и собралось много народу, пришла
Алёнка, за нею Костик и Андрюшка. Мы играли во все игры,
и было весело и шумно. И под конец Алёнка вдруг сказала:
- А теперь в прятки! Давайте в прятки!
И мы стали играть в прятки . Это было прекрасно, потому
что мы с Мишкой всё время подстраивали так, чтобы водить
выпадало маленьким: Костику или Алёнке, - а сами всё время
прятались и вообще водили малышей за нос.
Но все наши игры проходили только в Мишкиной комнате,
и это довольно скоро нам стало надоедать, потому что комната
была маленькая, тесная и мы всё время прятались за портьеру,
или за шкаф, или за сундук, и в конце концов мы стали
потихоньку выплёскиваться из Мишкиной комнаты и заполнили
своей игрой большущий длинный коридор квартиры.
В коридоре было интереснее играть, потому что возле каждой
двери стояли вешалки, а на них висели пальто и шубы. Это
было гораздо лучше для нас, потому что, например, кто водит
и ищет нас, тот, уж конечно, не сразу
догадается, что я притаился за Марьсемёниной
шубой и сам влез в валенки
как раз под шубой.
И вот когда водить выпало Костику, • он отвернулся к стене и стал громко
выкрикивать:
- Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду искать!
Тут все брызнули в разные стороны, кто куда, чтобы прятаться. А Костик
немножко подождал и крикнул снова:
- Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Я иду
искать! Опять!
Это считалось как бы вторым звон ком.
Мишка сейчас же залез на подоконник,
Алёнка - за шкаф, а мы
с Андрюшкой выскользнули в коридор. Тут Андрюшка недолго
думая полез под шубу Марьи Семёновны, где я всё время прятался,
и оказалось, что я остался без места! И я хотел дать
Андрюшке подзатыльник, чтобы он освободил моё место, но
тут Костик крикнул третье предупреждение:
- Пора не пора, я иду со двора!
И я испугался, что он меня сейчас увидит, потому чтоя совершенно не спрятался, и я заметался по коридору тудасюда,
как подстреленный заяц. И тут в самое нужное время
я увидел раскрытую дверь и вскочил в неё.
Это была какая-то комната, и в ней на самом видном месте,
у стены, стояла кровать, высокая и широкая, так что я моментально
нырнул под эту кровать. Там был приятный полумрак
и лежало довольно много вещей, и я стал сейчас же их рассматривать.
Во-первых, под этой кроватью было очень много
туфель разных фасонов, но все довольно старые, а ещё стоял
плоский деревянный чемодан, а на чемодане стояло алюминиевое
корыто вверх тормашками, и я устроился очень удобно:
голову на корыто, чемодан под поясницей - очень ловко
и уютно. Я рассматривал разные тапочки и шлёпанцы и всё
время думал, как это здорово я спрятался и сколько смеху
будет, когда Костик меня тут найдёт.
Я отогнул немножко кончик
одеяла, которое свешивалось со
всех сторон до пола и закрывало
от меня всю комнату: я хотел глядеть
на дверь, чтобы видеть, как
Костик войдёт и будет меня искать.
Но в это время в комнату вошёл
никакой не Костик, а вошла
Ефросинья Петровна, симпатичная
старушка, но немножко похожая на
Бабу-ягу.
Она вошла, вытирая руки
о полотенце.
Я всё время потихоньку наблюдал
за нею, думал, что она обрадуется,
когда увидит, как Костик вытащит
меня из-под кровати. А я ещё
для смеху возьму какую-нибудь её
туфлю в зубы, она тогда наверняка
упадёт от смеха. Я был уверен, что
вот ещё секунда или две промелькнут,
и Костик обязательно меня
обнаружит. Поэтому я сам всё
время смеялся про себя, без звука.
У меня было чудесное настроение.
И я всё время поглядывал на
Ефросинью Петровн~
А она тем временем очень спокойно
подошла к двери и ни с того
ни с сего плотно захлопнула её. А потом, гляжу, повернула ключик - и готово! Заперлась. Ото всех заперлась! Вместе со мной
и корытом. Заперлась на два оборота.
В комнате сразу стало как-то тихо и зловеще. Но тут я подумал, что
это она заперлась не надолго, а на минутку, и сейчас отопрёт
дверь, и всё пойдёт как по маслу, и опять будет смех и радость,
и Костик будет просто счастлив, что вот он в таком трудном
месте меня отыскал! Поэтому я хотя и оробел, но не до конца,
и всё продолжал посматривать на Ефросинью Петровну, что
же она будет делать дальше.
А она села на кровать, и надо мной запели и заскрежетали
пружины, и я увидел её ноги. Она одну за другой скинула
с себя туфли и прямо в одних чулках подошла к двери,
и у меня от радости заколотилось сердце.
Я был уверен, что она сейчас отопрёт замок, но не тут-то
было. Можете себе представить, она - чик! - и погасила
свет. И я услышал, как опять завыли пружины над моей головой,
а кругом кромешная тьма, и Ефросинья Петровна лежит
в своей постели и не знает, что я тоже здесь, под кроватью.
Я понял, что попал в скверную историю, что теперь я в заточении,
в ловушке.
Сколько я буду тут лежать? Счастье, если час или два! А если
до утра? А как утром вылезать? А если я не приду домой, папа
и мама обязательно сообщат в милицию. А милиция придёт
с собакой-ищейкой. По кличке Мухтар. А если в нашей милиции
никаких собак нету? И если милиция меня не найдёт? А если
Ефросинья Петровна проспит до самого утра, а утром пойдёт в
свой любимый сквер сидеть целый день и снова запрёт меня,
уходя? Тогда как? Я, конечно, поем немножко из её буфета, и,
когда она придёт, придётся мне лезть под кровать, потому что
я съел её продукты и она отдаст меня под суд! И чтобы избежать
позора, я буду жить под кроватью целую вечность? Ведь
это самый настоящий кошмар! Конечно, тут есть тот плюс, что я
всю школу просижу под кроватью, но как быть с аттестатом, вот
в чём вопрос. С аттестатом зрелости! Я под кроватью за двадцать
лет не то что созрею, я там вполне перезрею.
Тут я не выдержал и со злости как трахнул кулаком по корыту,
на котором лежала моя голова! Раздался ужасный грохот!
И в этой страшной тишине при погашенном свете и в таком
моём жутком положении мне этот стук показался раз в двадцать
сильнее. Он просто оглушил меня.
И у меня сердце замерло от испуга. А Ефросинья Петровна
надо мной, видно, проснулась от этого грохота. Она, наверное,
давно спала мирным сном, а тут пожалуйте - тах-тах из-под
кровати! Она полежала маленько, отдышалась и вдруг спросила
темноту слабым и испуганным голосом:
- Ка - ра-ул?!
Я хотел ей ответить: «Что вы, Ефросинья Петровна, какое
там «караул»? Спите дальше, это я, Дениска!» Я всё это хотел ей
ответить, но вдруг вместо ответа как чихну во всю ивановскую,
да ещё с хвостиком:
- Апчхи! Чхи! Чхи! Чхи! ..
Там, наверное, пыль поднялась под кроватью ото всей этой
возни, но Ефросинья Петровна после моего чиханья убедилась,
что под кроватью происходит что-то неладное, здорово
перепугалась и закричала уже не с вопросом, а совершенно
утвердительно:
- Караул!
И я, непонятно почему, вдруг опять чихнул изо всех сил,
с каким-то даже подвыванием чихнул, вот так:
- Апчхи-уу!
Ефросинья Петровна как услышала этот вой, так закричала
ещё тише и слабей:
- Грабят! ..
И видно, сама подумала, что если грабят, так это ерунда, не
страшно. А вот если ... И тут она довольно громко завопила:
- Режут!
Вот какое враньё! Кто её режет? И за что? И чем? Разве можно
по ночам кричать неправду? Поэтому я решил, что пора кончать
это дело, и раз она всё равно не спит, мне пора вылезать.
И всё подо мной загремело, особенно корыто, ведь я в темноте
не вижу. Грохот стоит дьявольский, а Ефросинья Петровна
уже слегка помешалась и кричит какие-то странные слова:
- Грабаул! Караулят!
А я выскочил и по стене шарю, где тут выключатель, и нашёл
вместо выключателя ключ, и обрадовался, что это дверь.