казать Тасосу, что она здесь. Теперь она жаждала поделиться своей тайной: «Я ношу нашего ребенка». Несмотря на их разногласия, конечно же, он захочет об этом узнать? Но воспоминания о холодном взгляде, лишенном эмоций, не выходили у Темис из головы.
Однажды вечером она спустилась к морю с группой женщин, чтобы постирать одежду, и увидела на берегу нескольких мужчин. Темис заплакала от вида их жалких искалеченных тел. Будь среди них Панос, она бы и не узнала брата. Может, сам Тасос приложил к их страданиям руку.
Шли дни. У Темис рос живот, пока незаметный для других. У многих женщин выпирали животы, подчеркивая их тощие ноги и руки, а груди все еще оставались налитыми после вскармливания детей. Даже в истощенном состоянии женские тела не утрачивали следов беременности и родов.
Порой Темис охватывали страх и сомнения, но это быстро проходило. Нужно оставаться сильной, напоминала она себе. И не только ради себя.
Некоторые женщины заподозрили, что она не страдает, как они.
– Скоро она подпишет искупление, – шептались они.
Женщины, решившие отбросить свои убеждения, часто обретали спокойствие и даже отрешенность. Их отличали по взгляду. Все видели, что поведение Темис изменилось, но неправильно его истолковали.
В основном женщины не обращали на нее внимания. Темис все чаще клала руку на живот. Для других он пока оставался незаметным. Маленькие груди налились, но бесформенная одежда это скрывала.
Проходили дни, солнце садилось позже, оставалось больше времени на рукоделие. Темис работала над вышивкой сердца, но в голове крутились новые мысли – любовь к еще не родившемуся ребенку, который находился рядом ночью и днем и легонько шевелился внутри, напоминая о своем существовании. Она почти закончила сердце. Плотные хлопковые нити придавали ему приятную округлость, и, чтобы сохранить религиозное значение, Темис вышила слова: «Mitéra Theoú» – «Богоматерь». Она хотела остановиться на «Mitéra The» и наслаждаться скрытым смыслом[29]. В углу Темис решила вышить сердце поменьше. Закончив работу, она спрятала лоскуток в карман.
Как-то утром пленниц разбудили рано. Казалось, они не проспали и часа, поэтому пробуждение было грубым. В шатер зашли пятеро солдат, они стали прохаживаться по рядам спящих женщин и тыкать в них палкой. Через несколько минут всех вывели с одеялами в руках.
Сонные и растерянные женщины стояли и дрожали среди темноты. Двадцать минут спустя им велели спуститься к морю.
На воде отражался лунный свет, освещая знакомые символы, выложенные белыми камнями на холме. Пленницы увидели на причале две небольшие лодки, и Темис ощутила прилив надежды. Они прощались с Макронисосом. Едва ли их освободят, но, возможно, перевезут туда, где не будет такого ада.
Двадцать пять женщин и четверо охранников втиснулись в небольшие ялики. Некоторые пленницы стали задавать вопросы, но ответов не получили. Возможно, охранники сами ничего не знали.
В тот день море между островом и материком было необычайно спокойным, и за полчаса они доплыли до Лаврио, несмотря на барахлящие моторы.
Женщин встречала группа солдат, и пленниц посадили в грузовик. Места там было так мало, что некоторым пришлось стоять.
Темис безропотно выполняла все, что велели. Ее занимало лишь одно – защитить своего ребенка. Она подложила одеяло под спину и подумала о младенце, которому с каждым днем становилось все теснее у нее в животе. Темис радовалась, что ребенок не ведал происходящего снаружи, но надеялась, что он узнавал ее голос.
Солнце поднималось все выше, и кто-то запел в пути тихую народную песню. Все знали ее с детства и вскоре начали подпевать. Темис пела громче всех в надежде, что ребенок услышит. Ехавшие спереди солдаты не обращали внимания на хор.
Много часов спустя женщина, сидевшая рядом с Темис, глянула сквозь борта фургона для скота и ахнула:
– Это мой город! Мы в моем родном городе!
Другая женщина вытянула шею, чтобы тоже посмотреть:
– Мы в Волосе! Мы только что проехали мою улицу!
Увидев свой родной город с такого ракурса, она не обрадовалась, а затосковала и расплакалась. Она находилась близко от дома и в то же время так далеко.
Грузовик ехал на восток, удаляясь от медленно садившегося солнца. Большинство женщин дремали, пение стихло. Бесконечная дорога давала возможность подумать. Темис размышляла о семье, о каждом родственнике. Бабушка. Хватало ли у нее сил заботиться о доме? Танасис. Окреп ли он? Маргарита. До сих пор ли она жила в Германии – еще одной разрушенной стране, где тысячи бродили по улицам в поиске потерянных родственников и еды? Панос. Взяли ли его в плен, как и ее, или же он сбежал за границу? Мать. Как во время оккупации заботились о пациенте психиатрической клиники? Нацистский режим поддерживал сильных и дееспособных.
Отец. Может, он единственный спасся от хаоса, который охватил всю семью? Америка сыграла важную роль в жизни Европы, но сама осталась нетронутой. Собираясь стать матерью, Темис впервые задумалась о решении отца бросить детей. Она закрыла глаза и вспомнила бумажный кораблик, который он как-то сделал на побережье. Возможно, как раз в тот день он отвез их на мыс Сунион. Сперва кораблик плыл ровно, совсем как деревянный, но внезапно скрылся, и Темис поняла, что он, промокнув и отяжелев, утонул, ушел на дно. Она не понимала, зачем отец говорил, будто тот уплыл в океан, к своей цели. Очевидная ложь.
Грузовик остановился, водители поменялись местами, а женщины вышли облегчиться. Затем на полтора десятка пленниц дали одну флягу с водой. Первая женщина принялась жадно глотать.
– Ты жадная корова! – сказала вторая, выхватывая флягу у нее из рук.
На пыльную землю пролилось несколько капель, и остальные яростно завопили. Когда фляга дошла до Темис, там остался лишь глоток, и она еще больше захотела пить.
Грузовик плелся еще некоторое время, а потом, к радости всех женщин, у которых болели животы, вообще сломался и дал им пару часов передышки. Следующим утром, на рассвете, заскрипели тормоза, и Темис отбросило на сидевшую рядом женщину.
Грузовик открыли, и пленницы увидели невероятную красоту Пелиона[30]. Неподалеку росли оливковые деревья, а за ними возвышались покрытые соснами холмы и горы, протянувшиеся, сколько хватало глаз. Природа, созданная богами и нетронутая человеком. Темис стояла и любовалась. Прошедшие блеклые месяцы заставили ее больше ценить изумрудные просторы и раскинувшуюся перед ней лазурь.
Резкий голос отвлек Темис от созерцания.
– Стройся! – крикнул охранник. – И шагом марш вниз к лодке.
Женщины выстроились в неровную линию, еле стоя на ногах после часов бездействия, и поплелись к лодке, которая покачивалась на воде.
Пленницам велели зайти в воду, их одежда намокла задолго до того, как они забрались внутрь.
Впервые за все время живот Темис делал ее нерасторопной. Влажное платье прилипло к телу, утягивая ее вниз. Две женщины помогли Темис забраться в лодку. Сидя там и дрожа от холода, она заметила, что на нее пялятся. Мокрая ткань подчеркнула круглый живот. Затем внимание всех переключилось на приближающуюся береговую линию.
– Это Трикери, – буркнула сидевшая рядом с Темис женщина. – Я здесь уже была.
Другие зашептались. Темис не понимала всеобщего волнения. Пленниц сопровождал один солдат, и еще один стоял на берегу, чтобы вытащить лодку. Очевидно, побега они не ждали.
– По крайней мере, здесь есть деревья, – задумчиво сказала Темис, глядя на остров, к которому они быстро приближались. – Хуже, чем на Макронисосе, уже не будет.
Глава 17
Женщины, побывавшие на Трикери, не радовались возвращению. Казалось, они сделали шаг назад, а вовсе не вперед – к свободе. Темис воспринимала все иначе. Ей нравились цветущие деревья и нежное пение волн, бьющихся о берег. Возможно, сердцебиение малыша войдет с ними в один ритм.
Пока пленницы стояли небольшими группами и ждали указаний, Темис вслушивалась в шепот листьев на легком ветерке. На Макронисосе любой звук потонул бы среди криков и оскорблений солдат.
Взбираясь по крутому склону, прочь от берега, Темис держала за руку другую женщину. Живот вдруг показался ей более округлым, чем в начале пути.
По дороге Темис заметила монастырь. Она утратила веру в духовную защиту, но что, если эти стены могут послужить убежищем, а она окажется среди избранных, кому посчастливится жить внутри?
Но ее предостерегла женщина, бывавшая раньше на Трикери.
– Там, внутри, всегда темно и сыро. Ради всего святого, надейся, что тебя не выберут. Лучше тебе находиться на свежем воздухе.
Темис пришлось поверить ей на слово, но, когда их завели на территорию, огороженную колючей проволокой, и велели самим позаботиться о крыше над головой, она подумала: едва ли что может быть хуже этого. За несколько дней женщины соорудили самодельные жилища из камней и кусков брезента, но даже легкий ветер смог бы запросто разрушить такие хлипкие палатки. По ночам Темис мерещился детский плач.
На Трикери люди чаще проявляли доброту, чем на Макронисосе. Содержались здесь только женщины, и вскоре они стали называть друг друга аделфи, сестра, и вели себя так, будто борьба за идеалы – дело коллективное, а не личное.
Положение Темис стало всем очевидно, и другие женщины поднимали камни вместо нее. Некоторые даже делились с ней едой. Зачастую Темис воротило от тушеной фасоли и сухого хлеба, но щедрость женщин трогала до слез. Конечно, за их заботой скрывалось любопытство. Кто отец? Замужем ли она? Как назовет малыша? Каково носить внутри ребенка? Она избегала ответов на любые вопросы.
Большинство женщин были Темис вовсе незнакомы, однако выражали готовность жертвовать собой ради невинного, еще не рожденного младенца. Она стала нерасторопной, но поняла, что может отплатить другим за доброту. Деревенские женщины зачастую были крепче физически, но совершенно необразованны. Темис открыла в себе способность к преподаванию. Используя стихи и песни, которые все знали с детства, она стала учить пленниц читать и писать.