– Не волнуйся, йайа. – Танасис похлопал бабушку по руке. – Это наш секрет, и никому не нужно знать большего. Просто я высказал свои мысли, что в нем есть дурная черта. От отца.
– Танасис!
Темис редко подымала голос, но Танасис до сих пор мог ее разозлить.
– Агапе му, – сказала кирия Коралис. – Ты разбудишь малышей.
В соседней комнате спали трехлетняя Анна и новорожденный Андреас.
Темис понимала, что ее брат, слабый физически, стремился оставаться сильным хотя бы на словах. Ему только и оставалось, что злорадствовать. Она знала, что Танасис говорит правду – в их интересах было сохранить тайну о прошлом Темис. Позор ляжет и на него.
Темис спрашивала себя, прав ли Танасис насчет Никоса. На самом ли деле бунтарство у него в крови? Но скорее, это передалось от матери, подумала Темис. Его отец относился к конформистам. Именно Алики обладала дерзостью, которая привела ее к казни, и упрямством, не давшим подписать дилоси.
– Возможно, все дело во времени, проведенном в paidopoli, – твердо сказала кирия Коралис. – Сковать такого малыша казарменной дисциплиной, поместить в спальню с пятьюдесятью другими, без материнской любви…
– Нельзя сказать наверняка, что именно руководит им, – сказала Темис.
– Мы этого никогда не узнаем. Может, он просто ревнует к брату.
Темис и Йоргос вкладывали в воспитание Никоса много сил. Дома он хорошо себя вел, весело играл с Ангелосом, а чтобы развлечь сестренку, ложился на пол и притворялся спящим львом, который внезапно зарычит, заставляя ее с визгом бежать в угол. Никос все еще восхищался карточными фокусами Йоргоса и стал им учиться. Между отцом и сыном возникла особая связь. Никос часами напролет оттачивал неуловимые движения.
Однажды Йоргос, с трудом поднявшись по лестнице, принес новый граммофон. Темис сомневалась, нужен ли им этот громоздкий «предмет интерьера», но, когда муж на следующий день принес с десяток пластинок, ее отношение изменилось. Наряду с легкой музыкой и песнями, там оказалась «Эпитафия» Микиса Теодоракиса. Пела Нана Мускури, и Темис с нетерпением ждала возможности их услышать.
– Разве его не отправили в ссылку? – спросил Никос, который больше ничего не знал о композиторе.
Темис не ответила. Она знала, что Никос не понимал истинного значения песен. Ему просто нравились слова.
Темис часто думала о Макронисосе. Она не видела Теодоракиса, когда была там, но размышляла, не пересекался ли с ним Тасос Макрис. Возможно, он и был его мучителем. Каждый раз, когда Темис вспоминала отца мальчиков, ее настроение ухудшалось. Давно исчезло то нежное чувство, с которым она засыпала под звездами. В памяти остались равнодушные глаза, обращенные к ней в последнюю встречу.
Никос с увлечением повторял фокусы, чтобы хорошенько их запомнить, отдавая этому искусству все свободное время и все свои бурлящие силы. Научившись одному трюку, он отправился наверх показать Танасису. Дядя всегда искренне ценил ловкость мальчика.
Привязанность между ними была для всех загадкой. Темис знала, что некоторые вещи противоречили законам логики и здравому смыслу, но дружба между сыном коммуниста и мужчиной, который посвятил жизнь гонениям левых, это лишний раз доказывала. Именно Никос всегда нарезал для Танасиса еду, поднимал его трость, когда та падала, или ходил за газетой, если дядя забывал.
Должно быть, их объединяло одно качество – злость. Возможно, они чувствовали это друг в друге.
В подростковом возрасте Никос стал еще более неуживчивым. Когда ему исполнилось пятнадцать, они вежливо распрощались с директором. Радость была взаимной. В качестве прощального подарка он оставил на стенах туалета карикатуры на нелюбимых учителей.
На его шестнадцатый день рождения, несколькими днями позже, устроили семейный ужин. Кирия Коралис и Танасис спустились и тоже сели за старый потертый стол.
Темис сидела вместе со всеми, обводя взглядом родных. Они казались единым целым. Никто не знал о подводных камнях, сходство братьев не допускало мысли, что у них разные отцы или матери. Никос, ставший в подростковом возрасте еще более красивым юношей, сидел во главе стола, и дядя Танасис, как всегда, устроился рядом. Ангелос все еще внешне походил на брата, но имел более крепкое телосложение. Он сидел между Анной, миловидной светловолосой девушкой с пухлыми губами, и Андреасом, обладателем самых крупных в семье карих глаз. Кирия Коралис, которой исполнилось девяносто три, держала на коленях младшего члена семьи. Спирос родился на несколько недель раньше срока. Бабушка испекла любимый яблочный пирог Никоса, а Темис приготовила остальное.
Несмотря на разные интересы и успехи в школе, Никос и Ангелос тепло беседовали и подшучивали друг над другом все время ужина. Темис удивлялась, что такой шумный вечер тем не менее может быть исполнен семейной гармонии, – в свои шестнадцать лет она и подумать о таком не могла.
Никос не имел четких целей в жизни, и Темис с Йоргосом заволновались, что он станет делать после школы. Юноша проводил бо́льшую часть времени в комнате – там он рисовал, говоря родителям, что собирается стать художником.
– Это не солидная работа, – заметил Йоргос, обращаясь к жене.
– Давай дадим ему время.
Вскоре младший сын заявил, что собирается поступить в университет, еще больше подчеркнув разницу между собой и братом. Усердие Ангелоса в учебе напомнило Темис о том, как они каждый день после школы делали уроки с Фотини. Все говорили, что Ангелосу достался ум отца, что одновременно веселило Темис и раздражало.
Йоргоса повысили, теперь он возглавлял отдел в центральном офисе налоговой службы. Его тонкий ум и любовь к цифрам перевесили робкий характер. Дети были сыты, одеты, и семья ни в чем не нуждалась.
Через пятнадцать лет после освобождения Темис старалась не интересоваться тем, что происходило в парламенте. Она избегала центра города, когда там шли демонстрации, изредка читала газеты и не слушала новостей по радио. Напротив, она посмотрела все фильмы с Алики Вуюклаки, как только те вышли в прокат, – оставляла детей с бабушкой и отправляясь в ближайший кинотеатр. Темис очаровывал энергичный независимый характер актрисы, и, конечно, ее имя напоминало о давней подруге.
Йоргос сохранял нейтральную позицию. Еще в молодости он не имел особой политической приверженности (на фронт его вынудили пойти против воли), и, как только умер отец, Йоргос перестал повторять антикоммунистические лозунги, чтобы угодить ему.
Если за обедом и заводили беседу на политическую тему, Темис искусно сводила ее на нет. Она делала это так мастерски, что никто не замечал. Воспоминания об ожесточенных спорах за столом с легкостью вернулись – ты словно стоишь на пути у скачущей галопом лошади и хочешь любой ценой увернуться от ее копыт. Темис не могла допустить, чтобы повторились скандалы прошлого поколения: чтобы по столу стучали кулаками или посудой, повышали голос. Все это переросло в настоящую вражду, брат пошел против брата, что разрушило не только семью, но и всю страну.
Несмотря на страхи и желания Темис, политика оставалась главной темой споров в стране. За десять лет выборы проводились пять раз. Темис обрадовалась, когда в 1956 году женщинам разрешили ходить на избирательные участки, но частота выборов указывала на нестабильность в стране. Голосование стало рутиной, от которой только росли тревоги, и даже сейчас казалось, что существовавшая система не была справедливой и не приносила результатов, на которые Темис рассчитывала.
Дети, от Никоса до малыша Спироса, понятия не имели, что мать волновало что-то, кроме их благополучия. Она хотела накормить детей и позаботиться о том, чтобы они всегда были в школе чистыми и опрятными. Их часто дразнили за то, что у них так сияли ботинки. Никто не задавался вопросом, была ли в жизни Темис какая-то другая цель или роль. Сейчас она также заботилась о почти столетней кирии Коралис и готовила еду для Танасиса. Теперь гемиста и спанакоризо появлялись на кухне Темис.
В глазах детей Темис и Йоргос были добрыми родителями. Их друзей били ремнем отцы, а матери постоянно ругали. Втайне дети радовались, что этого никогда не происходило в их семье. Никто из трех младших детей не обладал кудрями, как двое старших, и они решили, что лысеющий Йоргос был кучерявым в детстве. Малышка Анна пошла в Маргариту, а в Андреасе Темис с сердечным трепетом угадывала знакомые черты Паноса. Спирос же был точной копией Йоргоса.
Стояла весна 1967 года. На май назначили новые парламентарные выборы. Как всегда, Темис старалась избежать за столом политической темы, но втайне радовалась слухам о том, что к власти может прийти партия левых. Разговор зашел о новой власти, и Никос с Ангелосом стали пререкаться. Старшему брату исполнилось восемнадцать, и он больше поддерживал левых. Когда Никос упомянул нацистов, сказав, что ненавидит немцев и что их страна многим обязана Греции, Темис вдруг решила сказать, что в Германии уже много лет живет их тетя. Она хотела, чтобы сыновья поняли: не стоит с предубеждением относиться к каждому жителю страны.
– Маргарита? – спросил Андреас, заинтригованный новым именем. – Кто она?
Темис порылась в старых фотографиях, где она была с братьями и сестрой. Даже Ангелос и Никос мало что знали о детстве матери, а когда она рассказала, что Панос «погиб во время войны», то все решили, что это произошло в период оккупации, и не задавали лишних вопросов. Дольше всего они говорили о дяде Танасисе. Дети не могли поверить, что это он тот поразительно красивый парень на снимке, и с потрясением выслушали его историю. Они всегда считали, что с дядей произошел несчастный случай. Дети слышали, как люди обсуждали декабрь 1944-го, но не понимали, как те события отразились на их семье. Также они увидели свадебную фотографию родителей Темис. Она объяснила, что ее мать умерла много лет назад, а отец уехал в Америку и больше они не общались.
После ужина Темис и Йоргос вышли на балкон. Стоял теплый апрельский вечер, близилась Страстная неделя, на деревьях распускались первые листочки. В воздухе ощущалась сладость. Белье высыхало быстрее, а Темис в тот день не нуждалась в теплом пальто. Старшие мальчики вышли погулять, а трое младших детей были наверху с дядей. Теперь у него появился телевизор, и, доделав уроки, они могли посмотреть фильм.