На огромном мольберте, прислоненном к стене спальни, Никос изобразил фантастическую версию Афин, оставив здания девятнадцатого века на месте, но убрав все, что построили после. Аккуратными штрихами, в идеальном масштабе, он представил возрождение Афин в гармонии древности и современности. Никос нарисовал почти шахматную доску, с квадратами и проспектами, обрамленными деревьями, и каждый квартал был окружен парками.
Он разукрасил эскиз акварелью, окрасив здания разными оттенками песочно-золотого цвета. Идеальный город Никоса напоминал сказку.
– Если бы ты мог перестроить город, он стал бы раем, – говорила мать.
Все прекрасно понимали, что увлечение Никоса должно перерасти в профессию. Как на работе, так и дома его уговаривали подать заявление в колледж. Загоревшись этой идеей, Никос с легкостью сдал вступительные экзамены.
Если прежде Темис огорчали его неудачи в школе, то теперь она испытывала радость. Она взяла на себя роль его родительницы, но в голове постоянно крутилось: «Твоя мать гордилась бы тобой… Она бы так гордилась…»
Темис видела, с каким увлечением рисует Никос, днем и ночью. Не важно, что он рисовал, семью или фантастическое здание, – Темис знала, откуда взялся его талант.
Политехнический колледж находился в начале улицы Патисион. Это здание являлось достопримечательностью, и Темис очень гордилась, что Никос переступил его порог. Сыну исполнился двадцать один год, когда он наконец пошел в институт. Началось новое десятилетие.
Никос стал серьезным студентом, вкладываясь в каждое задание, делая работу с дотошностью, которая восхищала даже его преподавателя. У юноши появилась цель: он верил, что здания должны быть как красивыми, так и функциональными. Он считал своим долгом поделиться взглядами с младшими братьями и сестрой.
Как-то вечером Андреас делал уроки, разложив на столе учебники. На одной странице был изображен Парфенон, как он выглядел две тысячи лет назад.
– В конце нашей улицы находится идеальное здание, – сказал Никос. – Оно должно задать тон всем остальным сооружениям в городе! Красота для всех! Не только для богатых. Почему те, кому повезло меньше, должны жить среди нищеты и уродства?
– Нет причин! – согласился Андреас.
Никос верил в равноправное общество, вкладывая это в каждый штрих карандаша.
Слушая сына, Темис поняла, что ее убеждения не ослабли, пусть они больше не находили практического применения. Она видела в Никосе тот же огонь, что горел в душе Алики.
С переворота прошло пять лет, и улицы Афин украшали плакаты, отмечавшие годовщину: апрель 1967 года. Лозунги раздражали Темис, как и устроенные с размахом военные парады, включая мероприятия, где участвовали молодежные организации. Зайдя наверх отнести Танасису чистые рубашки, она мельком взглянула на экран телевизора, который, как обычно, был включен.
Подростки в униформе напомнили ей о днях ЭОН, и она подумала о том, как красовалась в своей темно-синей форме Маргарита. Прошло более тридцати лет, но схожесть этой сцены сильно поразила Темис. Новая эра, новая диктатура.
Темис осталась в тот день дома, не включала радио, даже чтобы послушать музыку, и задернула шторы.
Недовольство режимом выражалось очень слабо. В прессе действовала цензура, и каждый раз, когда Темис видела газету хунты, сообщавшей об экономических успехах и репутации за границей, ей хотелось схватить лист с прилавка и растоптать. Но такой поступок сочли бы подрывной деятельностью. Все, кто выделялся, причислялись к коммунистам, а для получения приличной работы нужна была чистая биография. Темис и Йоргос понимали это, особенно думая о детях.
Где-то до сих пор хранилось ее дело, и власти уже отправили множество таких, как она, в тюрьмы. Темис ненавидела режим, но ради семьи скрывала свои истинные взгляды. Если кто-то из младших детей жаловался на новые меры в школе (к примеру, обязательная короткая стрижка злила Спироса), она отвечала равнодушно или погружалась с головой в домашние заботы, чтобы скрыть эмоции. В такие моменты Темис бывало стыдно. Когда-то она боролась против того же фашизма, но сейчас стала трусливой, не могла высказаться или спеть революционную песню. Снова нахлынули воспоминания о том, как она ходила по горам с винтовкой за плечом, с черными от грязи ногтями и пустым желудком.
Темис знала, что не должна винить в бездействии только себя. Со временем многие люди, которые, подобно ей, ненавидели хунту, лишились воли выражать свое мнение. С правлением полковников экономика все росла, увеличивались зарплаты. Когда в конце ноября они сели отметить день ангела Андреаса, Танасис заметил, что стол ломится от тарелок. Темис понимала, на что намекал брат. Для многих счастье заключалось в социальной стабильности, хорошем образовании для детей, автобусах, которые ходили вовремя, и нормальной еде.
Пока в Темис угасала искра, в душе Никоса разгоралось пламя. Мать видела это в его взгляде, в нервных повадках. Он проводил все меньше времени дома, работал по вечерам в библиотеке и практически не ночевал в своей постели. Сын похудел и редко улыбался.
– Твой парень больше ко мне не заходит, – пожаловался Танасис.
– Мы сами его почти не видим, – ответила Темис. – Он весь в учебе. Мне кажется, он слишком усердно работает.
– Хорошо, что он так хочет преуспеть. Особенно после того, как началась его жизнь…
– Танасис, прошу, не говори об этом, – поругала его Темис.
Танасис больше ничего не сказал. Порой, когда они оставались наедине, он упоминал прошлое. Вспоминал их семью: мать, отца, Паноса и Маргариту. Прошли десятилетия после ухода матери, но Танасису нравилось вспоминать и плохие времена, а Темис стала его единственным слушателем. У него не осталось друзей детства, да и за все годы он не обзавелся приятелями. В последнее время он встречался только с сестрой и ее семьей, а они так привыкли к его шрамам, что даже их не замечали. Рубцы так и не утратили яркости и глубины, и стоило Танасису выйти на улицу, как люди отворачивались от него или переходили на другую сторону. Он чувствовал, как краснела от стыда и ярости половина лица.
Как-то теплым весенним деньком он шел по улице Патисион и увидел впереди небольшую группу людей. Женщина с ребенком разговаривала с солдатом. Казалось, они знали друг друга: они улыбались и смеялись, возможно флиртовали. Обычно Танасис избегал смотреть на женщин, но эта была ослепительной красавицей, и он не мог оторвать глаз. Длинные блестящие волосы цвета спелых каштанов, пухлые губы с алой помадой, ярко-зеленое пальто, затянутое поясом, чтобы подчеркнуть талию, и достаточно короткое, чтобы обнажить колени. Троица стояла посреди тротуара, и Танасис не мог их обойти.
Пару секунд он смотрел на современную Афродиту, но вдруг крики мальчика вернули его к реальности. Зарывшись лицом в юбку матери, ребенок так громко вопил, что окружающие стали оглядываться в поисках причины. Вокруг матери и ребенка собралась небольшая группа людей, а молодой капрал повернулся к Танасису.
– Ты! Убирайся отсюда! Сейчас же! – приказал он. – Держись подальше от этих людей. И больше не тревожь их.
Танасис, дрожа от страха и ярости, отвернулся, он еле держался на ногах. Трость выпала из его руки, стукнувшись о тротуар.
Он чувствовал опасность. Нагнись он, чтобы подобрать трость, мог бы запросто упасть, но и домой ему было не дойти без помощи. Танасис замешкался. Через секунду перед ним вырос солдат. Танасис чувствовал на лице его дыхание.
Юноша легонько толкнул его, и Танасис рухнул на землю. Он лежал неподвижно, вспоминая, как сам не раз пинал беззащитного человека, и приготовился к удару ботинком под ребра или в пах. Этого не последовало, только раздались приглушенные шаги. Кажется, они удалялись.
Танасис попытался перевернуться, чтобы встать, но не мог найти опору, а плечо было развернуто как-то странно. Только теперь нахлынула боль. Несколько человек обошли его стороной, у него не было сил даже вскрикнуть. Кто-то подтолкнул ему ногой трость, но Танасис не мог до нее дотянуться. Должно быть, люди решили, что он пьяница, потерявший сознание на улице.
Он не знал, сколько пролежал там, – из-за повреждения плеча он не мог взглянуть на часы. Может, солдат все еще стоял над ним с усмешкой в глазах?
Вдруг кто-то наклонился к нему. Голос показался знакомым.
– Дядя Танасис! Вы в порядке? Что случилось? Давайте вас поднимем!
Танасис не ответил. Он был растерян и плохо соображал.
– У вас кровь на голове! – сказал Никос, увидев на асфальте пурпурную лужицу, которая уже подсохла. – Нужно отвести вас домой.
Только когда Никос пошевелил его, Танасис вскрикнул от боли.
– Дело в плече, – выдохнул он.
Никос тут же подумал о мяснике, Хацопулосе, жившем на соседнем переулке. Юноша как-то слышал от прабабушки, что она никогда не покупала мясо в другом месте.
– Благодаря этому человеку мы выжили во время войны, – говорила она и описывала, как во времена оккупации он отдавал им требуху и обрезки.
Теперь семье вновь потребовалась помощь.
– Я сейчас вернусь, – тихо прошептал Никос.
Вскоре Никос с помощью крепкого сына мясника аккуратно перенес Танасиса на площадь. Она находилась всего в двухстах метрах, но они шли до парадной двери десять минут и еще пять поднимали его по лестнице. Танасис сильно похудел с возрастом, и любой мог в одиночку поднять его, но они не хотели тревожить его поврежденное плечо и несли, словно фарфоровую куклу.
Темис стала переживать за Танасиса, когда он не явился на ужин. Брат редко выходил дольше чем на пятнадцать-двадцать минут, а сейчас он опаздывал на час. Она вышла на балкон и окинула взглядом площадь. Может, он решил присесть и насладиться теплым вечером?
– Не послать ли за ним кого-то из детей? – спросила она у Йоргоса. – Это на него так не похоже.
– Я п-п-пройдусь по улице, – ответил он, как всегда отозвавшись на волнение жены.
Когда Йоргос открыл входную дверь, то увидел Никоса и парнишку Хацопулоса. Сперва Йоргос не заметил Танасиса, но, когда шурин появился в поле видимости, ахнул.