…Семья моей девушки родом с Западного побережья, поэтому у нее совершенно другой акцент, но я ее все равно понимаю! Здесь у нас мало выходных, но летом мы поедем в отпуск, к родителям Корабель. Дороги здесь потрясающие – очень прямые, широкие и гладкие.
С любовью,
Ангелос
Темис не могла отрицать того, что ее двадцатитрехлетний сын жил в американской мечте, имея куда больше возможностей, чем кто-либо в Греции.
– Похоже, он счастлив, да? – сказал Йоргос, вставая, чтобы помыть тарелки.
– Я еще не закончила, – нетерпеливо сказала Анна. – Есть еще постскриптум!
– Давай же, Анна, – сказала Темис. – Читай.
Анна наслаждалась тем, что была в центре внимания этой шумной семейки, и читала сейчас с американским акцентом.
Я нашел нашего деда, – растягивая слова, произнесла она, стараясь представить, как говорил брат. – Он живет в Солт-Лейк-Сити. Я получил очень короткий ответ на свое письмо. Дед сказал, что как-нибудь приедет повидаться со мной.
– Соленый город? – сказал Спирос, высыпая соль на стол небольшой горкой.
– Спирос! Прекрати! – побранила сына Темис, думая совершенно о другом.
Ее вдруг раздосадовала сама мысль об отце и его очевидном равнодушии к прежней семье, но вскоре это чувство прошло. После тридцати лет разлуки Темис утратила с ним всякую связь.
Место Никоса за столом пустовало, но когда он позже вернулся домой, то прочел лежавшее на столе письмо от брата.
Он увидел, что мать сидит на балконе, и вышел к ней:
– Ты ведь простила меня?
– Конечно, агапе му. Тебе нужно запомнить, что не все такое, каким кажется.
Эти слова озадачили Никоса, но ненадолго. В голове крутились мысли о письме брата.
– Похоже, у него все хорошо, так?
– Я рада, что он счастлив. И еще у него девушка…
– Он уехал больше четырех лет назад…
– Знаю. Жаль, что он не приедет навестить нас. А ведь обещал.
– Четыре года он там, – подчеркнуто сказал Никос. – И ни разу не упомянул, что на самом деле творится в той стране.
– Но он же присылает нам вести?
– Я не об этом, мана, – сказал Никос, стараясь не повышать голоса.
Отец дремал на диване возле двери.
– Я о настоящих новостях. О Вьетнаме, например. Американцы ввели туда войска и разделались со всеми, кто не согласился с их политикой.
Он знал, что мать не следила за новостями, но она слышала, что американские войска вышли из Вьетнама и было подписано мирное соглашение.
– Но ведь все это позади?
– Военные действия прекратились, но Ангелос о них ни разу не упомянул. Погибли тысячи невинных людей! А теперь стало известно еще кое-что. В той стране процветает коррупция, и сам Никсон в этом замешан!
– Потише, матиа му, – попросила Темис.
– Знаю, что отец спит. Мана, но именно Америка поддерживает полковников. Они вмешиваются в наши дела так же, как поступили во Вьетнаме. Делают что хотят, и никто им не возражает.
Высказавшись, Никос замолчал.
– Но Ангелос там счастлив, – напомнила Темис. – И он ведь никогда не интересовался политикой.
– Это правда. Он уехал сколотить себе состояние, и я уверен, что он преуспеет.
– Я так рада, что вы такие разные. – Темис взяла сына за руку и крепко сжала.
Никос встал, поцеловал мать в лоб и вернулся в квартиру. Отец только просыпался.
Темис и не вспоминала об этом разговоре, пока однажды, несколько месяцев спустя, Никос не вернулся домой очень поздно. Начался 1973 год. Темис наводила порядок в квартире, собираясь ложиться спать, но вдруг заметила в сыне нечто странное. Несмотря на то что ночь была холодной, с него градом лился пот. Даже в приглушенном свете она видела, что его руки и лицо перепачканы в грязи, брюки порваны на колене.
– Никос? Что случилось?
Сын смотрел на нее бешеными глазами. В них притаился страх, но в то же время она ощущала воодушевление Никоса. Вспомнилось, как сама она переживала нечто похожее.
Никос все еще не мог отдышаться после бега, но наконец ответил ей.
Мать принесла ему стакан воды.
– Я помогал кое-каким друзьям, – тяжело дыша, сказал он.
– О чем ты?
– В юридической школе. Они устали от вмешательства хунты и решили устроить протест. Я присоединился к ним.
Темис вновь замолчала, внимательно слушая сына.
– Прошло почти шесть лет, мана. Шесть лет, как они отобрали у студентов права. Нам даже не разрешены свободные студенческие выборы. Прошлой осенью они устроили жалкое подобие.
– Так что произошло в юридической школе? – мягко спросила Темис.
– Была демонстрация, пришла полиция. Они действовали очень жестко. Один из наших в больнице. С ним все будет в порядке, но он сильно избит.
– А ты?
– Меня лишь задели. – Он показал ссадину. – Больше ничего.
Никос в один глоток опустошил стакан и вернул его матери.
– Народ устал, – сказал он.
Темис аккуратно помыла стакан и легла спать, слушая, как моется в душе Никос. Он что-то насвистывал. Возможно, революционную песню.
На следующий день по радио передали, что волнения на юридическом факультете погасили.
Лето выдалось жарче обычного, и на улицах до захода солнца царила тишина. Только с наступлением сумерек люди выходили из домов. Жара тяжким грузом легла на город, лишив запала протестующих. Никос в последние месяцы проводил много времени с дядей. Квартира наверху стала их убежищем от шумного дома, где все место заняли подрастающие дети. Андреас и Спирос, тринадцати и девяти лет, почти все время устраивали соревнования по борьбе, так что учиться было невозможно. Они называли Никоса и дядю yeroi, старики, потому что те сидели на балконе, глядя на площадь, словно приятели в кафенионе.
О чем они разговаривали, оставалось для Темис загадкой, но когда она видела, как сын помогает дяде спуститься по лестнице на ужин, то всегда удивлялась их крепкой дружбе. Наверное, они никогда не спорили о политике.
С наступлением осени ритм жизни изменился. Никос снова пошел в университет, а младшие дети вернулись в школу.
Однажды вечером в середине ноября, когда Никос пришел домой, Темис тут же заметила в нем какой-то новый настрой.
Йоргос был на балконе, подрезая лимоны, посаженные еще кирией Коралис.
– Что случилось, Никос? Расскажи мне.
– Никому ничего не говори, особенно отцу, но в Политехническом идет забастовка, и я собираюсь к ней присоединиться, – заявил он. – И даже не отговаривай меня.
Появился Йоргос. Он услышал слова сына и разозлился:
– Н-н-ничего хорошего это не принесет. Т-т-так зачем делать это? Хунта все равно одержит верх. У них за спиной целая армия.
Никоса злил мягкий характер отца, ему казалось, что нынешняя ситуация не допускает безразличного отношения.
– Я даже не буду тебя слушать, – фыркнул он. – Как мы можем быть такими разными? Как ты можешь быть моим…
Йоргос повернулся к нему спиной. Он знал, что может сорваться с губ Никоса, и не хотел этого слышать.
– Я-я-я иду в кафенион, – сказал он Темис и немедленно вышел.
Темис всегда знала, что муж не поддерживает левых, но внезапно рассердилась на него. Она осталась наедине с Никосом.
Никос не собирался отступать.
– Я устал от бесхребетности этой семьи! Мана, я знаю, что ты ненавидишь хунту. И знаю, почему ты всегда молчишь. От трусости. И я не хочу быть таким, как ты…
Темис разозлилась. Как брики с кофе, который дошел до точки кипения, она сама была готова взорваться от гнева.
– Хватит!
Твердость материного голоса заставила Никоса замолчать. Обычно она была спокойна.
– Прошу тебя, Никос, хватит, – сказала она. В душе бурлила злость, даже у корней волос ощущался жар. – Не говори так.
Темис стиснула спинку стула, чтобы не потерять равновесие. Перед собой она увидела не ребенка, а мужчину двадцати трех лет. И он обвинял ее в трусости, не зная, что она отдала их общему делу все до последнего вздоха.
Темис поддалась порыву. Не пришло ли время Никосу узнать правду? Узнать все?
Отбросив их уговор с Йоргосом, Темис встала на свою защиту. Больше она не могла сдерживаться.
– Послушай меня, Никос, я воевала в горах на стороне левых. Я убивала. Меня взяли в плен, и много месяцев я провела в тюрьме. Целый год в заключении.
От потрясения Никос открыл рот.
– Что? Почему ты говоришь об этом только сейчас? Почему? Почему не говорила ничего раньше?
Потрясенный Никос выдвинул стул и сел. Темис устроилась напротив.
– Почему? – повторил юноша. – Почему ты скрывала от меня?
– Мне казалось, что лучше отгородить нашу семью от всего этого, вот почему.
Никос коснулся ее руки.
– Твои дяди постоянно спорили, а потом остались только я и Танасис. И еще была Маргарита. Она… больше поддерживала правых. Никос, политика отравляет. Я не хотела, чтобы она отравила и тебя.
– Я до сих пор не понимаю, почему ты ничего не сказала, – проговорил Никос, в горле у него пересохло.
– Потому что мы с твоим отцом не всегда соглашались насчет того, что правильно, а что нет, и я подумала, что лучше ничего не говорить.
– Но почему…
– Никос, опасно быть на стороне проигравшего, так не лучше ли вообще держаться подальше?
– Нет! Иначе зло возьмет верх.
– Иногда зло побеждает, что бы ты ни делал.
Темис вспомнила Алики. День ее казни она помнила очень хорошо.
Мать и сын успокоились.
Вдруг Темис поняла, что не должна скрывать правду от молодого человека, который сидел перед ней. Она была ему матерью, как и Алики. Лишить его возможности узнать истину значило забыть ее.
– Никос, я хочу рассказать тебе кое-что еще. Будет справедливо, если ты узнаешь.
– Ты была коммунисткой! – с восхищением сказал он, пожимая ей руку. – И ты боролась! Я бы и представить себе не мог…
Он увидел мать в новом свете и не мог скрыть радости.
– Тише, – нежно проговорила Темис. – Прошу, говори тише.