Темис взглянула на Йоргоса, спавшего в своем кресле. Жаль, что она не могла разделить с ним свою радость, но он никогда не поймет ее до конца, особенно теперь. Она села за стол и разложила газету, разглаживая складки. Темис хотелось прочесть больше новостей. Она до сих пор не могла все осмыслить.
В заметке на той же помятой странице говорилось обо всех досье на коммунистов и арестантов. Эти данные долго хранились в службе безопасности, но теперь планировалось их уничтожить. Темис знала, что там в каком-то шкафу пылилась и ее папка. Все эти годы это висело над ней словно дамоклов меч.
Сообщение было довольно кратким. Следующий час Темис занималась готовкой, и вскоре соблазнительный запах пирога со шпинатом полетел к балконной двери, сквозь открытые окна, поднимаясь этажом выше, созывая проголодавшихся детей Анны. Все это время Темис думала о том, что прочла.
Впервые за долгое время она принялась каждый день покупать газеты и скрупулезно изучала страницы в поиске подробностей. Если не находила, то немедленно бросала газету в мусорную корзину. Скоро появились новые статьи, которые сообщали о противниках подобного уничтожения. Кто-то считал это щедрым жестом прощения, другие утверждали, что такой поступок защитит пособников и доносчиков. Говорили, что в папках хранились данные о каждом шаге людей, все подслушанные разговоры и списки знакомых «подозреваемого». Казалось, что миллионы людей с радостью предоставляли крохи информации за минимальную плату. Там упоминались и некоторые министры из правительства, которые настаивали, чтобы их папки сохранили. Темис не могла больше ни о чем думать, но ничего не говорила Анне, Андреасу или Спиросу, когда те навещали родителей.
Двадцать девятого августа праздновали годовщину последнего дня битвы при Грамосе, окончания гражданской войны. Для Темис это был день гибели ее брата. Каждый год она втайне ставила свечку в церкви Святого Андрея.
В церкви никого не было, и несколько мгновений Темис стояла и размышляла, каково это – умереть в тех горах. Знал ли тогда Панос, что война проиграна? Умер ли он в муках? Сколько бы ни прошло лет, она задавалась все теми же вопросами.
В тот день была жара, и стоило Темис выйти из полутемного пространства, как солнце ослепило ее. Она не увидела, как к ней подошла пожилая кирия Сотириу, которая все еще жила в их районе. Сперва Темис услышала голос.
– Кирия Ставридис, – еле дыша, сказала та. – Кирия Ставридис! Вы слышали?
Темис остановилась:
– Слышала что?
– Они сделали это…
Пожилая женщина еле могла отдышаться, и Темис поняла, что ту переполняют эмоции.
– Не хотите присесть? – спросила Темис, подводя старушку к скамье возле двери церкви.
– Они… Они… Они их сожгли. Ничего больше нет…
Сперва Темис подумала, что та говорит о лесном пожаре. За прошедшие годы они иногда свирепствовали, возможно разжигаемые намеренно, а в такую жару пламя с легкостью расползалось по деревьям.
Кирия Сотириу пару раз глубоко вздохнула и наконец выпалила:
– Все папки исчезли. Миллионы. Их нет.
Темис догадывалась, что кирия Сотириу имела свои причины этому радоваться.
Пожилая женщина сидела там, мотая головой из стороны в сторону, словно не могла поверить в то, что услышала. Темис тоже с трудом старалась осознать это.
Спустя несколько минут Темис помогла женщине встать, и они вместе прошли до угла, где разошлись каждая своей дорогой.
Оказавшись в квартире, Темис включила радио. У нее так сильно дрожали руки, что она едва могла переключиться с обычной музыкальной на новостную станцию. Она знала, что в течение часа обязательно будет новостной выпуск. Было без десяти минут два. Темис помогла Йоргосу выпить стакан воды, затем села за стол и стала ждать.
Радиоведущий подтвердил то, что сказала кирия Сотириу. Имена, улики, записи были сожжены. В Афинах уничтожили восемь миллионов папок и еще девять по другим городам Греции. Корреспондент освещал это событие с фабрики в Элевсине, на окраине Афин, рассказывая, как папки загружали в грузовики и отправляли в печь. Там были и протестующие, желающие забрать свои досье. Для Темис это стало актом забвения. Ее окончательным освобождением. Она и подумать о таком не могла.
Той ночью жара в Афинах не спадала, и Темис легла спать чуть ли не в лихорадке.
Ей приснился яркий сон. Она стояла перед стеной пожара. Пламя взмывало в небо на сотни метров, а мужчины в комбинезонах небрежно бросали в огонь коробки с папками. Она буквально чувствовала исходящий от костра жар, когда страницы со списками имен сворачивались и взмывали в воздух, разлетаясь пеплом по ветру. Когда Темис попробовала поймать кусочек, тот испарился. Затем она увидела, как в небо взмыл целый лист. Это был снимок Паноса. Брат стоял в армейской форме, улыбающийся и сильный, его волосы выгорели на солнце, а лицо потемнело от власти стихий. Темис хотела схватить фотографию, но не успела, и та улетела прочь. Затем она увидела рисунок Алики. Ее идеальный портрет. Подруга светилась жизнью, как и всегда. Оба изображения поднялись в небо, кружась на ветру, улетая все дальше и дальше. Наконец ветер стих, и на месте огня остался лишь прах.
Темис проснулась. В комнате все еще было темно. Она некоторое время спокойно лежала в постели, потом тихо встала, чтобы не будить Йоргоса. Ей отчаянно хотелось глотнуть свежего воздуха, и она вышла на балкон.
Только-только светало, а Темис стояла и смотрела на пробуждающееся небо.
Эпилог
2016
Никос и Попи некоторое время молчали. Молодые люди не могли поверить в услышанное. До сегодняшнего дня они так мало знали о своей семье. А бабушка оказалась совсем не тем человеком, каким они считали ее, а куда более значительным.
– И все это время мы думали, что тебя не волнует политика, – сказала Попи. – Я даже не знала, за кого ты голосовала.
– Да, я слегка разочаровалась в политике, – призналась Темис. – И мне казалось, что я уже внесла свою лепту в общее дело.
– Лепту, – усмехнулся Никос от такого преуменьшения.
– По крайней мере, это признали гражданской войной, – добавила Попи.
– Да, это было очень важно, – кивнула Темис. – Жаль, что Панос об этом не узнал, и Алики, и все, кто многим пожертвовал.
Никос задумчиво молчал, словно ему нужно было время для полного осознания.
– Я так мало знал о своем дяде Никосе, – сказал он. – Я потрясен. Йайа, ты знаешь, что у нас дома висит его огромный портрет?
– Конечно нет… – удивленно улыбнулась Темис. Она не была в Америке со свадьбы Ангелоса.
– Есть способ увеличить фотографию и сделать ее похожей на картину маслом. Отец заказал такой портрет дяди Никоса, и теперь у нас почти как картина в музее. Та же фотография, что висит у тебя на стене, только у нее очень величественный вид.
Никос руками очертил в воздухе размеры: метр в ширину, метр в высоту.
Он видел, что бабушку это обрадовало.
– Портрет висит на почетном месте, – с улыбкой сказал юноша. – Мы называем его галереей героев.
У Попи и Никоса созрело множество вопросов о том, что они услышали.
– Как же ты пережила роды в таких условиях? – спросила Попи. – Мама говорит, что ужаснее этой боли в жизни женщины ничего нет…
– У меня не было выбора, агапе му. – Темис пожала плечами. – Ребенку нужно так или иначе появиться на свет. Мне помогла поддержка других женщин, я говорила вам.
Никосу не терпелось кое-что спросить.
– Значит, дедушка на самом деле мне не дедушка?
– Нет, Никос. Но Йоргос воспитал этих двух мальчиков как собственных. Лучшего отца и не придумаешь.
– А Тасос Макрис? Ты с ним еще встречалась?
– Нет… – сказала Темис с легкой заминкой, тут же посеявшей сомнение в мыслях внуков.
– Но ты знаешь, что с ним стало? – спросила Попи, уловив эту заминку.
– Да, знаю.
Макрис был дедом Никоса, поэтому она считала неправильным утаивать часть той правды, которую им передала.
– Попи, твоя мать встречала его.
– Правда? – озадаченно сказала Попи. – Она никогда про это не говорила.
– Она не знала, что это был он.
1999
Однажды в сентябре Темис мыла после обеда тарелки, а Йоргос пересел в свое привычное кресло, чтобы посмотреть новый цветной телевизор. Он погромче включил звук, который Темис всегда убавляла, когда он засыпал. Вдруг она услышала почти музыкальный звон бокалов, которые сушились на столешнице. Затем открылась дверца шкафчика, съехала на край комода фотография в рамке, запечатлевшая семью Андреаса. Темис кинулась вперед, пытаясь спасти ее от падения, и машинально поправила фотографии Никоса и Ангелоса, покосившиеся на стене. Но напрасно она старалась. Когда с силой задрожали стекла в рамах, она сообразила, что происходит. Случилось землетрясение.
За семьдесят лет жизни преимущественно в Афинах Темис привыкла к тому, что земля порой дрожит под ногами. Она помнила, что даже малейшего сотрясения оказалось достаточно, чтобы разрушить особняк, где она родилась.
Сейчас все вокруг тряслось. Темис словно очутилась в поезде, который несся мимо станции. Люстра под потолком раскачивалась из стороны в сторону, мигал телевизор, но Йоргос, похоже, ничего не заметил.
Темис торопливо подняла его с кресла и с большим трудом заставила переместиться. Их дом построили за много лет до того, как инженеры нашли способ гасить сейсмические волны, но Темис приняла обычные меры предосторожности и забралась с мужем под обеденный стол. Пришлось попотеть, но она знала, что только там они будут в безопасности.
Вниз сбежала Анна – убедиться, что с ними все в порядке. Дети играли на улице, и она волновалась, хотя знала, что лучше оставаться снаружи. Нужно найти открытое пространство, и там им ничего не будет грозить. Анна сжалась под столом, обняв родителей, и стала ждать.
Они знали, что дрожь может возобновиться – сильнее или слабее прежнего, – поэтому замерли в ожидании. Несколько минут все было тихо, и они решили, что землетрясение прошло.