Только ветер свободный гуляет,
Да могучий орел свой притон там завел
И на нем свои жертвы терзает.
Из людей лишь один на утесе том был,
Лишь один до вершины добрался,
И утес человека того не забыл,
И с тех пор его именем звался.
И хотя каждый год по церквам на Руси
Человека того проклинают,
Но приволжский народ о нем песни поет
И с почетом его вспоминает.
Раз ночною порой, возвращаясь домой,
Он один на утес тот взобрался
И в полуночной мгле на высокой скале
Там всю ночь до зари оставался.
Много дум в голове родилось у него,
Много дум он в ту ночь передумал.
И под говор волны, средь ночной тишины
Он великое дело задумал.
Но свершить не успел он того, что хотел,
И не то ему пало на долю;
И расправой крутой да кровавой рукой
Не помог он народному горю.
Не владыкою был он в Москву привезен,
Не почетным пожаловал гостем,
И не ратным вождем, на коне и с мечом,
Он сложил свои буйные кости…
И Степан, будто знал, никому не сказал,
Никому своих дум не поведал,
Лишь утесу тому, где он был, одному
Он те думы хранить заповедал.
И поныне стоит тот утес и хранит
Он заветные думы Степана;
И лишь с Волгой одной вспоминает порой
Удалое житье атамана.
Но зато, если есть на Руси хоть один,
Кто с корыстью житейской не знался,
Кто свободу, как мать дорогую, любил
И во имя ее подвизался, —
Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет,
Чутким ухом к вершине приляжет,
И утес-великан все, что думал Степан,
Все тому смельчаку перескажет.
«Чу!.. Сила могучая встала…»
Чу!.. Сила могучая встала.
И слышно сквозь шум камыша,
По диким отрогам Байкала,
Сквозь бурю и вой Иртыша,
Как двинутся грозные тучи
В безмолвной тайге по снегам,
Минуя уральские кручи,
И к волжским идут берегам.
Где горы закрыли туманы,
Где злобно потоки ревут,
Встают удальцы-атаманы,
Станичников горных зовут.
И батюшка Дон всколыхнулся,
Щетиною пики стоят,
Ермак Тимофеич проснулся, —
Старинные песни гудят.
На Запад туманный, кровавый
С Востока степные полки
Идут безудержною лавой,
За славой идут казаки!
«Как на грозный Терек…»
Как на грозный Терек
Выгнали казаки,
Выгнали казаки
Сорок тысяч лошадей.
И покрылось поле,
И покрылся берег
Сотнями порубленных, пострелянных людей.
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить.
С нашим атаманом
Не приходится тужить.
Атаман наш знает,
Кого выбирает,
— Эскадрон, по коням! —
Да оставили меня.
И осталась воля
Да казачья доля,
Мне досталась пыльная горючая земля.
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить.
С нашим атаманом
Не приходится тужить.
А первая пуля,
А первая пуля,
А первая пуля в ногу ранила коня.
А вторая пуля,
А вторая пуля,
А вторая пуля в сердце ранила меня.
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить.
С нашим атаманом
Не приходится тужить.
Жена погорюет —
Выйдет за другого,
За мово товарища, забудет про меня.
Жалко только волюшки
Во широком полюшке,
Жалко сабли вострой да буланого коня.
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить.
С нашим атаманом
Не приходится тужить.
«Вспомним, братцы, Русь и славу…»
Вспомним, братцы, Русь и славу
И пойдем врагов разить!
Защитим свою державу:
Лучше смерть, чем в рабстве жить!
Под смоленскими стенами,
Здесь, России у дверей,
Будем биться со врагами,
Не пропустим злых зверей!
Вот рыдают наши жены,
Девы, старцы вопиют,
Что злодеи разъярены
Меч и пламень нам несут.
Русь святую разоряют,
Нет уж сил владеть собой;
Бранный жар в крови пылает,
Сердце просится на бой!
Эй, вперед, вперед, ребята!
Действуй пулей и штыком!
Мы верны Отчизне свято:
Победим или умрем!
«Наверх, о товарищи…»
Наверх, о товарищи, все по местам!
Последний парад наступает!
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!
Все вымпелы вьются, и цепи гремят,
Наверх якоря поднимая,
Готовятся к бою орудий ряды,
На солнце зловеще сверкая.
Из пристани верной мы в битву идем
Навстречу грозящей нам смерти,
За родину в море открытом умрем,
Где ждут желтолицые черти!
Свистит, и гремит, и грохочет кругом
Гром пушек, шипенье снаряда,
И стал нам бесстрашный, наш верный «Варяг»
Подобьем кромешного ада!
В предсмертных мученьях трепещут тела,
Вкруг грохот, и дым, и стенанья,
И судно охвачено морем огня, —
Настала минута прощанья.
Прощайте, товарищи! С Богом, ура!
Кипящее море под нами!
Не думали мы еще с вами вчера,
Что нынче уснем под волнами!
Не скажет ни камень, ни крест, где легли
Во славу мы русского флага.
Лишь волны морские прославят в веках
Геройскую гибель «Варяга».
«Плещут холодные волны…»
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской…
Носятся чайки над морем,
Крики их полны тоской…
Мечутся белые чайки,
Что-то встревожило их, —
Чу!.. Загремели раскаты
Взрывов далеких, глухих.
Там, среди шумного моря,
Вьется Андреевский стяг —
Бьется с неравною силой
Гордый красавец «Варяг».
Сбита высокая мачта,
Броня подбита по нему,
Борется стойко команда
С морем, с врагом и с огнем.
Пенится желтое море,
Волны сердито шумят;
С вражьих морских великанов
Выстрелы чаще гремят.
Реже с «Варяга» несется
Ворогу грозный ответ…
«Чайки! Снесите отчизне…
Русских героев привет…»
Миру всему передайте,
Чайки, печальную весть:
В битве врагу мы не сдались —
Пали за русскую честь!..
Мы пред врагом не спустили
Славный Андреевский флаг,
Нет! Мы взорвали «Корейца»,
Нами потоплен «Варяг»!
Видели белые чайки —
Скрылся в волнах богатырь,
Смолкли раскаты орудий,
Стихла далекая ширь…
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской,
Чайки на запад несутся,
Крики их полны тоской…
«Славное море…»
Славное море — привольный Байкал,
Славный корабль — омулевая бочка…
Ну, баргузин, пошевеливай вал…
Плыть молодцу недалечко.
Долго я звонкие цепи носил;
Худо мне было в горах Акатуя,
Старый товарищ бежать пособил,
Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь;
Горная стража меня не видала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка миновала.
Шел я и в ночь и средь белого дня;
Близ городов я поглядывал зорко,
Хлебом кормили крестьяне меня,
Парни снабжали махоркой.
Весело я на сосновом бревне
Вплавь через глубокие реки пускался;
Мелкие речки встречалися мне —
Вброд через них пробирался.
У моря струсил немного беглец;
Берег обширен, а нет ни корыта;
Шел я каргой и пришел наконец
К бочке, дресвою залитой.
Нечего думать — Бог счастье послал:
В этой посудине бык не утонет;
Труса достанет и на судне вал —
Смелого в бочке не тронет.
Тесно в ней было бы гнить омулям;
Рыбки, утешьтесь моими словами:
Раз побывать в Акатуе бы вам —
В бочку полезли бы сами!
Четверо суток верчусь на волне;
Парусом служит армяк дыроватый,
Добрая лодка попалася мне,
Лишь на ходу мешковата.
Близко виднеются горы и лес,
Буду спокойно скрываться под тенью,
Можно и тут погулять бы, да нет
Тянет к родному селенью.
Славное море — привольный Байкал,
Славный корабль — омулевая бочка…
Ну, баргузин, пошевеливай вал…
Плыть молодцу недалечко!
«Эх, яблочко, да на тарелочке…»
Эх, яблочко, да на тарелочке,
Надоела жена — пойду к девочке.
Эх, яблочко, куда ж ты катишься?
К черту в лапы попадешь — не воротишься.
Эх, яблочко, соку спелого,
Полюбила я парня смелого.
Эх, яблочко, цвета макова,
Я любила их одинаково.
Эх, яблочко, цвета ясного,
Ты за белого, я за красного.
«Вот лошадь мчится по продольной…»
Вот лошадь мчится по продольной,
По темной, узкой и сырой,
А коногона молодого
Предупреждает тормозной:
«Ах, тише, тише, ради Бога!
Здесь ведь и так большой уклон.
На повороте путь разрушен,
С толчка забурится вагон».
И вдруг вагончик забурился,
Беднягу к парам он прижал,
И к коногону молодому
Друзей на помощь кто-то звал
Через минуту над вагоном
Уже стоял народ толпой,
А коногона к шахтной клетке
Несли с разбитой головой.
«Ах, глупый, глупый ты мальчишка,
Зачем так быстро лошадь гнал?
Или начальства ты боялся,
Или конторе угрожал?» —
«Нет, я начальства не боялся,
Конторе я не угрожал, —
Мне приказал начальник шахты,
Чтоб порожняк быстрей давал.
Прощай навеке, коренная,
Мне не увидеться с тобой,
Прощай, Маруся, ламповая,
И ты, товарищ стволовой.
Я был отважным коногоном,
Родная маменька моя,
Меня убило в темной шахте,
А ты осталася одна».