меня. Если… а иначе не может и быть, ибо живет веря в меня, что прийду, честно по полям Отечественной войны, а если нет… Но сделал я кое-что, внес свою лепту в общее дело. Вот у меня в душе: «К черту людей, не умеющих жить радостно, полезно и красиво. К черту сопливых нытиков. Да здравствует борьба. Вперед молодежь чудесной страны». При всем этом я не забыл пока то, что ты мне написал, советуя (не хочу постоянно повторять это, тебе ясно). Это я помню и бесцельно, без пользы за чем? Но все может быть, я вот, папа, не хочу расстраивать тебя, но я говорю правду, ты это поймешь, понимаешь, что иначе нельзя говорить, зачем обманывать и себя, и людей, тебя, папа. Идут бои! Будем ли живы?.. Хочется верить, что будем! Да будем, папа! Будем! Будем! Иначе и не может быть. Так нужно! Так будет! Я вам послал фото, где мы – три друга-земляка: Василий справа от меня, Валентин с левой руки. Вот с ними я и делю горести и радости, печали, заботы, тревоги. Вместе мечтаем, пишем письма хорошим, как нам кажется девушкам, а некоторым даже пишем, не зная. Так по письмам изучаем характер, ум. Скучно ведь, папа! Сейчас вот пишу Дининой подруге, которую она то прелестной описывает, то такой придурковатой и т. д., но я от скуки сам разберусь в ней, если будет отвечать. Нужно будет покину ее ибо я на войне.
11.01.1945 г. Здравствуй, Тамара!
Пишу письмо… перед маршем на линию огня, туда где слышен яснее голос мести немцам, туда где наши советские люди, мои товарищи, братья, где отцы наши – стоят готовые к последнему удару по ненавистному врагу, готовые совершить суд над подлой сворой гнусных тварей! Сестра, мы пошли вершить правосудие, мы пошли крепкие духом, сплоченные воедино добиться того, чтоб никогда уже больше не поднимала голову страна, родившая иродов с самой лютой натурой, Германия. Мы идем, чтобы навсегда закрепить все то, что дала нам наша священная Родина, чтоб долгое время не знали тревог, наши матери, отцы, дяди, сестры, братья, наши невесты, мы идем, чтобы из рабства немецкого освободить десятки наших славных людей, социалистической Родины! Мы идем, чтобы и выполним последнюю миссию, возложенную Родиной на нас!
Так ты, сестра, пиши мне, и учись и живи так, как нужно жить молодежи нашей чудесной страны. Передавай от меня привет маме, папе, деде, целую их всех и тебя тоже! Гвардейский привет друзьям и товарищам. До свидания.
14.02.1945 г. Здравствуй, мама!.. Нахожусь сейчас за р. Одер южнее Бреславля. Уже на немецкой территории. Жив и здоров, работа идет, так как нужно. Живем неплохо, покушать и выпить есть вдосталь, погода теплая, что в конце апреля у нас. Снег растаял, земля вся растаяла. Иногда дождь, иногда по ночам подмораживает. Ну вот и все, что хотел написать.
Позавчера погиб мой земляк… Эх, мама, как тяжело было видеть все это. За всю войну так я не страдал, как после того, как узнал о его гибели. Ну, ничего, мама, война есть война. Но скоро ей конец. Мы уже за Одером, а силы у нас слава богу, как говориться.
Может еще и приведется увидеться, с этой верой я иду все ближе к победному концу.
До свидания! Целую всех вас!
12.04.1945 г. …Родные мои, шлю фото свое Вам на память о тех днях моих, когда видел в лицо победу и шел сознательно к тому, чтоб ее вместе со всеми взять крепко в руки и думал…
Будем ли живы! И верил… Будем!
Еще рывок вот другой и все! Я снова гарантирован видеть вас. Так всего доброго вам. Целую вас! А мне, что жизнь укажет, куда кинет меня… неведомо то.
Сейчас бодр, весел, здоров и молод, мама! Молод и жить хочется. Ну что ж! Постараемся сделать честно свое дело и быть живым и любить. Ведь никого я еще не любил.
Так, мама, пишу, ибо знаю, что скоро, скоро все вздохнут свободно, может быть письмо и мое фото еще не получите, а уже все, что ждали свершится. Послал вам 430 р. денег, что мог. Буду жив, будет больше в следующий месяц.
А жить мы будем!
Ф. М-33. Оп. 1. Д. 67.
Цешковский Иосиф Павлович – 1.04.1911 г.р. Завершив обучение в аспирантуре Ленинградского государственного института научной педагогики, переведен на должность директора средней школы в г. Ленинграде, в которой проработал до 22 июня 1941 г. Военную службу проходил в территориальной танковой части с ежегодными лагерными сборами. Вступил в РЛКСМ в 1926 г., в ВКП(б) в 1936 г. С первых дней Великой Отечественной войны на Северо-Западном фронте, а затем на Волховском фронте. В 1942 г. ранен в голову. Командовал отдельным гвардейским танковым батальоном в звании гвардии майора. За успешные боевые действия части и личную храбрость награжден орденами Красного Знамени, Отечественной войны 1‑й степени и медалями. Погиб 25 января 1944 г. в бою после овладения г. Новгородом.
09.02.1942 г. Здравствуй, милая Люлька!
Как видишь из адреса, я в том месте, о котором тебе говорил при своем последнем приезде в Ленинград.
Сейчас меня отделяет от вас холодное, неприветливое и бескрайнее Ладожское озеро. А для меня оно особенно неприветливо – по некоторым причинам я шесть суток просидел на льду посреди озера, и эти дни запомню надолго! Особенно невыносимо было ночью: бескрайние горизонты сливаются со льдом, резкий ветер поднимает метель, вокруг стоит серая прозрачная мгла, гулко трескается лед, под страшной тяжестью давящей на него и холодно, холодно, холодно!..
Писем твоих после моего приезда не получал и, вероятно, долго не получу. Во-первых, потому, что почта идет сюда значительно дольше, а во-вторых, я сам оторвался от своей части – она ушла вперед, а когда догоню ее опять – не знаю. Сам тебе тоже еще не писал, вернее, писал письмо сразу же по возвращению от вас под свежим впечатлением нашей встречи, не смотря на не очень большие «удобства», болезнь Алюньки и все остальное, эта бессонная ночь удивительно освежила меня, вдохнула новые силы и желание как можно опять скорее встретиться с проклятыми немцами и бить, бить …их!
Я был бы рад, если б и на тебя наша встреча подействовала ободряюще: как учиться ценить эти редкие минуты свидания!
Так вот, я написал тебе такое «излиятельное» письмо, но опустить его не смог – мы неожиданно тронулись и только на озере я извлек из кармана мокренький катышек – все, что осталось от письма. Сейчас я получил возможность дня 2–3 отдохнуть в нормальной обстановке: только что с наслаждением смыл с себя пласты грязи и масла, собравшиеся на шее и прочих, удобных для этого, местах и немедля сел писать тебе письмо.
Пребывание на льду на моем здоровье, к счастью, не отразилось, за исключением небольшого кашля и расстройства желудка (последнее из-за неумеренного употребления полусырых лепешек из ржаной муки). Продовольственная проблема для нас уже совсем не существует: мы получаем в день 900 г хлеба, водку, какое-то мифическое количество крупы, мясо, масла и т. д. …Слипаются глаза в теплой хате с приветливыми хозяевами, после ледяного ужаса: сейчас, впервые после пяти месяцев после вареной картошки в мундире с кислой капустой – прямо райское кушанье!
Кончаю письмо, моя детка, уже голова ничего не соображает, только одно непреодолимое желание – спать!
Крепко вас целую, страшно хочу, возможно, скорее оказаться вместе с вами. Желаю вам всех хороших вещей, которые вам необходимы для нормального существования.
Ваш Жозик[89].
08.03.1942 г. Действующая Красная армия
Здравствуй дорогая Люлька!
Пишу тебе, сидя в немецкой землянке, оставленной Гансами при отступлении, а до этого 4 суток ночевал просто на снегу.
Ну что рассказать о себе? Так полоса всяких больших и маленьких бед и неприятностей, начиная со смерти Алюньки, далеко не кончилась, а наоборот вступает в свой апогей. Бывают же периоды в жизни, когда, несмотря на все старания, ничего не выходит, а наоборот каждая мелочь складывается против тебя. Я стараюсь, на сколько возможно это, не обращать внимания на все неприятности и жду того времени, когда этот неприятный период кончится. Только ты у меня смотри, не сдавай, ведь ты тоже у меня одна осталась. Только, я непременно хочу увидать с тобой вместе опять хорошие времена.
Не горюй, моя любимая, об Алюньке. Сохрани о нем светлую, прозрачную память, вспоминай о нем и его милых выходках, выражениях и беготне. Но плакать не надо, этим ты ему уже не поможешь, а себе в этот тяжелый период навредишь. Мы его никогда-никогда не забудем, нашего милого мальчишечку, такого славного и умного, но жизнь жестокая вещь, а война во сто крат хуже. Он пал на зримом поле боя, как и многие тысячи других. Будем же чтить его память, а сами продолжать бороться.
Борьба, только борьба придает силы и энергию человеку, делает его закаленным и мужественным. И ты сейчас должна бороться, не надо эвакуироваться: – где ты там будешь болтаться со своей, слабенькой мамашей, когда все забито там эвакуированными. Жалеть себя и убегать от ленинградских трудностей не стоит, да и без Алюньки незачем.
Работать, не отрываться от пульса жизни Ленинграда, вести общественную работу, а ты можешь быть прекрасной активисткой, если захочешь, не замыкаться в свою узкую личную жизнь – вот что тебе сейчас необходимо. Это нужно и потому еще, о чем я тебе говорил по приезде…
Положение на Ленинградском фонте не плохое. Ты можешь сказать, так почему же все-таки до сих пор Ленинград в блокаде. Но я тебе уже это объяснял: вопрос стоит не в том, чтобы отогнать, а уничтожить всю неметчину, которая находится под Ленинградом. Сейчас я нахожусь в местности, через которую прошел опустошительный огонь войны. Молоденький лесок наполовину срезан снарядами, земля испещрена воронками, ямами для землянок, какими-то обрывками железа и тряпья, и трупами, трупами… Везде следы поспешного бегства немцев: брошенные снаряды, орудия, подбитые танки с трупами танкистов возле них, в землянках папиросы, табак, всякие мелочи. А в воздухе постоянный грохот артиллерийской стрельбы, захлебывающийся голосок пулеметов, гудение моторов танков и самолетов и хлопанье зениток. Страшная симфония войны…