по дороге свои эрзац-валенки из войлока на деревянной подошве (по-русски их следует назвать просто говнотопами – простите за грубое выражение), эвакуировать санитарный пункт они не смогли, и я наткнулся на две кучи трупов – в одной пленные красноармейцы, очевидно, используемые на пункте – у каждого из них разнесен череп разрывной пулей. А дальше, в другой, гансы с повязками на различных частях тела – их умертвили более «гуманным» способом – просто отравили.
Ты не писала писем в Киргизию старикам? Напиши им, пожалуйста, хоть несколько строчек, и они… очень волнуются за тебя после постигшего нас горя – покажи им, что, несмотря на тяжесть утраты Алюньки, остаешься энергичной и занимаешься благородным делом воспитания ребятишек, которые, будучи еще такими маленькими, испытали не меньшее горе – потерю отца и матери.
Кстати, о развлечениях: с радио тебе определенно не везет, так же как и мне. Тебя оно преследует, а у нас в лесу его нет и я лишен этого удовольствия! У нас есть только патефонные пластинки, которые проигрываются на радиоле перед киносеансом. На днях у нас был смотр самодеятельности, в которой участвовал и я в качестве «председателя жюри конкурса на самого вежливого берлинца»…
Позавчера видел тебя во сне, мы были в какой-то незнакомой местности, неожиданно встретились (а война только что кончилась), было много радости и счастья, а ты была в своем коричневом с цветами платье, которое я больше всего люблю. Мы где-то гуляли, перепрыгивали с камня на камень по воде, а потом я тебя переносил через какие-то ручьи или речки и радовался, что ты стала опять легкой, как в 33 году. Затем появился Колька, он перевоплотился в Стасю, который, как и в старые добрые времена, стал извлекать из карманов свертки с колбасой, сыром, огромную булку, заявляя, что он это захватил на всякий случай, т. к. у нас, вероятно, этого нет. А потом наступила ночь и… вскоре ты мне сказала, что у нас будет опять сын. Если б это было все наяву! Я очень соскучился по тебе и надо признаться, и в некотором отношении: ведь сегодня ровно год, как я на фронте, значит, год поста, а если быть уж очень придирчивым, так 8 месяцев!..
Карточки мне обязательно пришли.
Справку я тебе послал на адрес дома и в этом же конверте лист чистой бумаги для ответа. Всех ребят интригует, почему я получаю письма с адресом, который написан моей же рукой. Кстати, ты периодически зажиливаешь половину посылаемой мною бумаги и поэтому письма твои не столь обширны, как бы я хотел! А, небось, хочешь, чтобы я писал тебе больше и чаще. И так уж мои приятели, с коварством глядя на меня, громким топотом предупреждают всех входящих «тсс, теперь до вечера ходите на цыпочках – начальник сел писать письмо», а однажды, когда я развернул письмо, написанное на узкой длинной полоске, мой сосед осведомился, сколько дней я его писал?
Живем мы по-старому, разве только вражеские стервятники стали чаще посещать нас, на днях погибли от сброшенных бомб два наших товарища. Мы их похоронили и поклялись в ближайшем бою отомстить за них, уничтожив не меньше сотни гансов…
Вот жалко близко речки нет, правда иногда ходим в свободное время за 5 км купаться, но для меня, большого любителя воды и солнца, этого, конечно, не достаточно. Зато комаров стало значительно меньше, правда, еще покусывают, но уже не с той яростью, как прежде. Грибов пока не видать и ягод так же, но много цвета земляники и костяники, деньков через десяток, вероятно, будут первые ягоды. Но мы и сейчас используем природу, насколько это возможно: сегодня ели зеленые щи из молодой крапивы, получилось вкусно, правда, бедный повар весь взопрел и пережег себе руки, пока собрал 3 мешка крапивы!
Сейчас опять начали регулярно получать командирский спецпаек – рыбные консервы и печенье (масла мы получаем по 40 г ежедневно все время). Жаль только не хватает к такой шикарной закуске 100 г (т. е. порции водки, что мы получали зимой). Ну, сегодня я заболтался, сейчас уже девятый час вечера, надо идти докладывать о сдаче дежурства.
Передай привет Полине Тимофеевне, Пелагее Степановне и Ольге Евгеньевне. А тебя крепко-крепко целую и жду не дождусь, когда мы вновь встретимся. Будь здорова и жизнерадостна.
Посылаю, как обычно, листок чистой бумаги.
Жозик.
07.08.1942 г. Действующая армия
Здравствуй, дорогая Люлька!
Что-то очень долго не писал тебе обстоятельных писем, если не считать небольшой записочки, посланной тебе из командировки, но к этому есть серьезные причины. После периода мирного, так сказать и безмятежного отдыха с песенками Шульженко и всякими большими и малыми кино-вальсами, я опять в гуще боя… Вместо очаровательных глазок кинозвезд и пленительных улыбок Лемешева передо мной мертвые, залитые кровью ненавистные глаза Гансов на судорожно перекошенных смертью мордах. Вместо мелодий Штрауса и Шостаковича «опять грозная симфония боя».
Вот и сейчас, когда я пишу тебе, надо мною со зловещим шелестом, пролетают тяжелые снаряды, посылаемые к ним нашими батареями. Навстречу им с отвратительным воем прилетают немецкие мины, рвутся, оставляя после себя густые клубы белого вонючего дыма, а потом долго над головой жужжат, как майские жуки, осколки, перебивая ветки на деревьях и внезапно замолкая, впившись в ствол или зарывшись в грязь.
Постоянно тонко и надоедливо звучат разрывные пули, щелкая и разлетаясь при соприкосновении с препятствием. Пугая молодых бойцов, с ревом проносятся наши и немецкие самолеты, сбрасывая бомбы, летящие с пронзительным свистом и взрывающиеся с таким громом, что кажется, не выдержат барабанные перепонки. Изредка земля как будто вздыхает и содрогается – это тяжелый снаряд упал на землю не взорвавшись. В эти, так сказать, лейтмотивы симфонии войны вплетаются добавочные мелодии пулеметной трескотни, гула танковых моторов, ружейной перестрелки. Со всем этим так быстро свыкаешься, что почти совершенно не обращаешь внимания на эту музыку, пожалуй, за исключением авиабомб, если они рвутся уже слишком близко. А пейзаж! Даже природа не может скрыть своих ран в этом пекле.
Я только что пришел с наблюдательного пункта, находящегося на высокой сосне, откуда как на ладони предо мной лежало поле боя! Шла танковая атака. Перед глазами широкое поле, покрытое то небольшими, то гигантскими воронками… От населенного пункта, когда-то мирно цветущего в рощице, остались только черные квадраты выжженной земли. На тех местах, где раньше стояли дома, даже труб не сохранилось. Вместо рощи торчат обглоданные палки с жалкими реденькими обломанными ветками – это работа артиллерии… Правда, на берегу речки навалены большие груды кирпича, да кое-где торчат случайно уцелевшие куски стен – здесь был огромный комбинат, построенный в последние годы.
Вышли на поле наши красавцы КВ и сразу же только что безжизненная земля превратилась в кипящий котел. С грохотом стали взлетать на воздух фонтаны черной земли, обрамленные огромными клубами дыма, постепенно заволакивавшими туманом поле боя. Сквозь этот туман стали прорываться острые языки пламени – это танки открыли огонь из пушек и пулеметов. Как муравьи, сзади танков копошилась пехота, забавно размахивая руками и вскидывая на ходу винтовки. Время от времени кто-нибудь из них валился на бок или вперед – к нему быстро подбегали 2 человека с носилками.
…Танки подошли к немецким окопам, языки чаще и чаще облизывали пушечные дула, немецкая артиллерия также усилила огонь. В воздухе стоит такой грохот, что можно переговариваться с соседом-наблюдателем, только крича слова в ухо…
И вдруг, когда танки почти добрались до узенькой желтой полоски с черными точками, из-за нее стали выскакивать зеленые фигурки и, смешно перебирая ногами, стали удирать от танков – машины выбили немцев из окопов. Сквозь общий гул боя стали прорезываться четкие, сухие трели танковых пулеметов. Фигурки стали падать, их настигали тяжелые гусеницы, подминая под себя и оставляя позади бесформенные куски с красными пятнами.
Это был первый танковый бой, участником которого я был, не сидя в машине, руководя им с наблюдательного пункта. Для этого требуются некоторые объяснения. Я писал тебе, что еду в командировку, но по некоторым обстоятельствам попал в другую часть, причем начальником штаба танкового батальона. Это, если перевести на гражданский язык, значит примерно, что учитель начальной школы стал директором педтехникума. Ответственность, конечно, очень большая, но я ее никогда не боялся и думаю, что с этой работой справлюсь. Подписываю я приказания с весьма пышным эпитетом: «адъютант старший, №-ского, ордена Красной Звезды танкового батальона, №-ской краснознаменной, гвардейской танковой бригады, гвардии старший лейтенант»…
…Но, конечно, во время боя не удержался и, заметив одну нашу подбитую машину, подбежал к ней. Там понадобилось пойти еще к нескольким, чтобы узнать, какие у них потери. В общем нагулялся вволю, и кроме того имел удовольствие встретиться с немецким унтером, который, пропустив вперед наши танки, пытался переползти к своим. Наша встреча оказалась краткой и последней для него в этом мире, а мой штаб обогатился прекрасным биноклем, парабеллумом и часами…
Дни летят с быстротой невиданной, некогда спать, не хочется есть, хотя теперь мой стол мог бы удовлетворить претензии гурмана: жареная картошка в сметане, макароны с колбасой, разнообразные консервы, мясные, рыбные, масло, печенье и т. д. Употребляю только в большом количестве водку, но ты не пугайся, это не значит, что я стал алкоголиком, но просто когда целый день лазаешь по колено (в подлинном смысле слова) в жидкой грязи и через несколько минут сапоги представляют из себя канализационную трубу, наполненную грязью, а сверху льет непрерывный надоедливый дождь и в перспективе мокрые ноги и шкура на целую неделю, т. к. огня развести нельзя – немцы обстреляют, одно спасение в водочке: выпьешь и наплевать тебе и на дождь и на все на свете.
Часто думаю о тебе, о нашей будущей встрече. Если философски рассуждать, то, что ни день – она все ближе, правда вот когда она состоится – это сказать еще трудненько! А пока приходится только мечтать. Позавчера видел тебя во сне, мы будто бы встретились после войны и вспомнили о нашем милом мальчике. Ты ведь зря думаешь, что я о нем забыл; он страшно дорог мне, те годы, когда он рос среди нас, всегда останутся самыми светлыми и чистыми в нашей жизни…