Крепко тебя целую, моя любимая – я тоже хорошо помню, что 5 июня 1943 года – десятилетие. Будь здорова, весела и энергична, так теперь нужно, в наше трудное время. Пришли мне еще веселую фотокарточку, а я скоро пришлю тебе свою (гвардии старшего лейтенанта с бородой для солидности) …
Отсылаю прямо из боя. Немцев бьют замечательно!
22.08.1942 г. Фронт
Моя дорогая Люлька!
…Получил твой очередной треугольничик… Ты знаешь, Люлька, я никогда не любил жизнь как сейчас! Помнишь, в свое время… я бесился, жалуясь на бесцельность своего бытия! Как это смешно теперь! Вот здесь, в лесу, в грязи, под свист снарядов и пуль, я наслаждаюсь солнцем, зеленью, природой. А как хорошо, значит, будет после этой идиотской войны, навязанной немцами!.. Должен тебе сказать не хвалясь, до сих пор я не испытывал страха, хотя десятки раз стоял перед лицом смерти, наоборот, в тяжелых условиях у меня появляется какое-то любопытство, которое можно сформулировать в таких словах: «Удастся вылезти из этого переплета?» На днях у меня был случай: я пошел в разведку пешком, чтобы уточнить состояние наших танков на поле боя. Дошел до самого переднего танка, который был подбит в пяти метрах от развалин здания, в котором находились немцы. Войдя внутрь, я встретил там одного капитана из бригады, который пришел ночью с той же целью, что и я. Посидев часа 3 в танке, я занимался тем, что по старой памяти, глядел в прицел, подстреливал немцев, которые имели неосторожность высунуть нос из-за развалин. Потом решил идти обратно. Капитан сначала стал убеждать меня дождаться ночи, но, видя мою непреклонность, решил идти вместе со мною.
Я хотел вылезать через люк первым, но он опередил меня и, не успев по пояс высунуться из люка, был убит немецким автоматчиком, находившимся в 20–30 метрах. Через 5 минут полез я и, конечно, вылез живым и здоровым, хотя по мне автоматчик тоже стрелял. И вот любопытное состояние было у меня, когда я полез наружу. Я знал, что 90 шансов за смерть (немецкие снайпера бьют довольно точно, особенно с такого расстояния), 9 шансов за ранение и один шанс за благополучный выход – и вперед знал, что мне выпадает этот единственный шанс. Некоторые военные ругают меня за неосторожность и игру с судьбой, но я не могу усидеть в тылу, в спокойной обстановке, если мои товарищи в это время воют…
Все это я пишу тебе потому, чтобы ты поняла, почему нельзя наполнять душу свою отчаяниями, даже если мы понесли такую тяжелую утрату как смерть Алюньки![90] Не исключена возможность, я прямо тебе это говорю, что ты можешь получить, быть может через день после этого письма, извещение о моей смерти, ведь это война… Сейчас нужно думать не о погибших, а о борьбе за победу… Ты понимаешь, личное горе, как оно ни глубоко, сейчас должно отойти на второй план, ибо человек, который в наши дни думает только о том, как он несчастен, потерявши близкого, глядит, я бы сказал, эгоистом…
Все мои товарищи знают здесь, что у меня погиб сынок, но я рассказываю о нем с гордостью, я говорю, что кровавыми слезами плакали, и будут плакать десятки немцев передо мною за его смерть. Я много раз вспоминаю его проказы, проделки и говорю себе: за всю его коротенькую сознательную жизнь он был достойным своего отца. Я им горжусь, и буду всегда гордиться, но не плакать. События повернулись так, что сын погиб – я чувствую его товарищем по борьбе, ибо до последнего времени, он был преисполнен желания тоже бить немцев. Молодец Алюнька! был маленьким патриотом и пал жертвой этой Великой войны!
Может быть, я стал сейчас, фигурально выражаясь, жестоким, но очень уж очень много я видел смертей за это время. Видел, как люди гибли за Родину, защищая нашу землю и людей, а, следовательно, и тебя. Так не надо, значит, впадать в отчаяние! Если тебе жизнь не мила, иди на фронт. Помогай драться с немцами и тоже мстить за Алю! Прости меня за прямолинейные суждения, но таким меня сделала обстановка. Когда человек глядит постоянно в лицо смерти, он не может фальшивить. Но не думаю, что я вообще стал грубым, неотесанным и т. д. В моей душе сейчас больше лирики, чем когда бы то ни было.
… Стал часто видеть тебя во сне, красивой и нарядной, такой, какой я хочу тебя встретить. В долгие, теплые вечера сейчас для меня любимое занятие вспомнить о наших похождениях и мечтать о будущем…
Крепко целую тебя, твой живой и невредимый. Ж.
17.09.1942 г. …Вчера, впервые ночью ходил в разводку. Сначала можно было идти в полный рост, но по мере подхода к немцам пришлось нагибаться все ниже. Красивые издали ракеты стали ужасно надоедливыми; при каждой ракете надо сейчас же падать на землю и замирать до того времени, пока она, описав дугу, не затухнет – иначе заметит вражеский пулеметчик или снайпер. Последние 200 метров до подбитого танка, – цели моего пути, нужно ползти на брюхе, стараясь слиться с землей, когда взлетит очередная ракета. Наконец, я у танка. Где-то совсем рядом заливается немецкий пулемет и веселые светлячки, несущие смерть, попавшему на их пути, мчатся куда-то далеко, оставляя и ушах мелодичный свист. Ракеты падая, кажется, вот-вот попадут на тебя и, шипя, гаснут, гаснут где-то рядам. В короткие минуты сравнительной тишины, невдалеке ясно слышна немецкая лающая речь: какой-то фриц, по-видимому, офицер, высоким голосом отдает приказания, а кто-то басит ему в ответ. Быстро просунув пистолет в пробоину танка, стреляю несколько раз на звуки голосов и сразу же в броню танка летит целая стая светляков, пули барабанят по броне, как будто пошел град. Дело сделано, нужно возвращаться, скоро рассвет, а тогда по полю, как ты не искусен, не пройти. Вновь ползу на брюхе, потом иду, согнувшись, провожаемый веселыми светлячками, а через полчаса, лежа в теплом домике уже мечтаю о тебе.
Вчера получил от тебя письмо, где ты описываешь свои сельскохозяйственные работы – это очень хорошо и очень нужно сейчас. Только я не понял, о каком мужском монастыре ты говоришь, где взрослые пели фривольные песни?
22 числа будет годовщина существования нашей части; предстоят великие празднества, возлияния т. п. Правда, нет уже в живых некоторых моих боевых товарищей, с которыми я провел не один вечер за горячими спорами и «страшными рассказами» из военной своей практики. Придется годовщину встречать без них, ну что ж, вспомним их добрым товарищеским словом и поднимем бокалы за их героизм и бесстрашие…
19.09.1942 г. Письма не дописал, т. к. опять надо было срочно готовить мои танки к бою. Сегодня был бой; как человек ни привыкает ко всяким неприятным картинам, но все-таки, если он человек, а не немец, он тяжело переживает страдания ближних. Ко мне на командный пункт принесли из боя танкиста – ему оторвало обе ноги по колено; он временами приходил в сознание и спрашивал, все ли его товарищи живы и здоровы, как далеко продвинулся его танк! О себе он не говорил…
Я часто думаю, каким по справедливости, нужно подвергнуть мукам Гитлера, чтобы он искупил горе и мучения сотен миллионов людей, ввергнутых в пламя войны! Насколько должен быть счастлив тот немец, которого наша пуля убивает наповал, ибо час расплаты приближается; немец лезет вперед, он добивается отдельных успехов, но его конец близок. Ну, впрочем, хватит об этом. И так надоело в действительности, а еще писать об этой гнуси в письмах.
Сегодня нашил себе на гимнастерку полоску раненого и сам, поэтому, чувствую к себе уважение, хотя про рану давно забыл. Кстати, получила ли ты мое письмо со скромно выражаясь, «неудачной фотокарточкой»? За это время моя бородка стала черной и густой, так что я уже хотел ее сбрить, но получил коллективное заявление не делать этого, т. к. она уже стала достопримечательностью гвардейской бригады. Достаточно сказать кому-нибудь, где старший лейтенант с бородой, как меня моментально отыскивают. Я пошел на компромисс и согласился не брить бороду до тех пор, пока живу в лесу, а как попаду в город, то обязательно сбрею, а то не удастся прельстить ни одной девицы – скажут: «ну, куда старичок еще лезет».
Крепко тебя обнимаю. Ж.
01.10.1942 г. Фронт
…Сейчас у меня так много работы, так много наблюдений и сравнений, что я не замечаю, как летят дни. Война, фронт характерны тем, что здесь у нас каждый человек перед тобой как голенький; если это человечек с мелкой душонкой – он трусит, дрожит, ищет предлог смыться от опасности… Но этих единицы. А сколько у нас людей с благородным сердцем и храбростью героя. Если б у меня было больше времени, я бы обязательно вел бы записки, где запечатлевал их незаметные подвиги, которые означали для них жизнь или смерть. Мне по долгу службы много раз приходилось встречаться с тем, что нужно выбрать человека и послать его с такой задачей, что ему грозит смерть, а в лучшем случае ранение. И вот наблюдение за поведением людей в это время дает богатейший опыт и познание людей, а, следовательно, и в умении ими руководить.
22 октября у нас был великий праздник – годовщина существования части. Проходил парад при развернутом гвардейском знамени, потом вручались правительственные награды, гвардейские нагрудные знаки, а потом был торжественный обед… Что было после – не знаю, т. к. проснулся в 3 часа ночи среди каких-то кустиков! А на следующий день был большой концерт и танцы.
Много вспоминал тебя и жалел, что вы, находясь в более спокойных условиях, не имеете возможности скрасить жизнь тоже такими же праздниками; они очень освежают человека. На днях ожидаем пополнение к себе в часть женского пола: поваров, писарей, завделопроизводством и т. д. По этому случаю наш народ воодушевился и ведет дискуссии по поводу предполагаемого облика и возраста этих военнослужащих. Чую, что мне, помимо всех нынешних дел, придется заниматься еще одним – охлаждать особо пылкие сердца!
Что же ты мне не шлешь своей новой фотографии, о которой писала? Я ведь уже писал тебе, что хочу видеть тебя на фотокарточке веселой, нарядной и красивой! Старая фотокарточка у меня хранится только, так сказать, «для истории» и я надеюсь, что это выражение появляется у тебя все реже и реже… Ну, конч